За грехи мои тяжкие

  Удивительно, но до лагеря я добрался довольно быстро и без приключений. Возможно, мне просто повезло. Или же Великий Лит, сжалившись над своим потомком, оградил меня от дорожных происшествий, вовремя снабдив подходящей компанией. Выбравшись на Южный тракт и проезжая мимо деревушки Гранон, около придорожного трактира я наткнулся на компанию кавалеристов, направлявшихся, как и я, на сборы. Недолго думая, я решил, что путешествовать ночью по тракту в компании солдат будет несколько безопаснее, чем в одиночку, и представившись, попросил разрешения присоединиться к их группе. Подвыпившие воины отнеслись ко мне благосклонно и, учитывая мой юный облик, даже приняли над молодым пареньком некое подобие опеки, чем снова взбудоражили мою совесть. Эх, знали бы они, каким идиотом и негодяем был этот парнишка в прошлой своей жизни… Как бы то ни было, до лагеря мы доскакали быстро, без заминок, не встретив на пути никаких неприятностей. Военные переговаривались, шутили, храбрились, обещая намять шеи наглым дикарям, и всё же я не мог не почувствовать летевшую впереди них тревогу. Даже простых солдат смущало условие, которое принял Первый маршал, соглашаясь на эту войну. Победа или смерть. Это было озвучено лишь единожды, причём на того, кто это сказал, остальные зацыкали и зашипели. «Заткнись, Билли, все знают, что наш Ворон непобедим!» — И всё же не по-людски это — устанавливать такие правила, — огрызнулся обиженный Билли. И я с ним был полностью согласен. Не по-людски… Я так думал даже в предверии моей первой войны, будучи Человеком Чести и врагом монсеньора. Даже тогда мне казалось неправильным бросить обречённого, по словам эра Августа, маршала и сбежать в Надор, теперь же… Даже теперь, когда я знал, что войну мы должны выиграть, мне вдруг сделалось страшно слушать болтовню едущих рядом кавалеристов. А вдруг что-то пойдёт не так? Ведь история, которую я уже прожил, менялась у меня на глазах, она вибрировала, искажалась, её скручивало и разрывало — это уже давно была совершенно другая история. Вдруг… Что я буду делать, если Рокэ не сможет? Если что-то и здесь пойдёт не так? Сейчас Первый маршал виделся мне не любимчиком удачи, как прежнему оруженосцу, а человеком, на которого смогла поднять руку бесстыжая лгунья Катарина, которого без суда и следствия заточили в Багерлее, которому не позволили перед отъездом даже заглянуть домой. Человек, ставший мне бесконечно дорогим, в этой истории не был неуязвим. И это меня откровенно пугало. Вспомнилось, как Рокэ во время нашего главного разговора просил меня не рассказывать о том, как он сломил барсов в прошлом, сказал, что хочет выиграть этот бой сам… Я обещал, но смогу ли сдержаться? Впрочем, как я уже сказал, в этот раз всё может случиться совершенно иначе. Подъезжая к даже глубокой ночью гудящему как улей лагерю, накрученный собственными тяжелыми размышлениями, которые разносили в клочья радость от предстоящей встречи, я едва удержал себя, чтобы не рвануть вперёд, туда, где, как мне хотелось надеяться, меня ожидал Рокэ. Но несмотря на этот порыв, я взял себя в руки и, проезжая через пост, сообщил караулу о том, что прибыл по личному приказу генерала Савиньяка. Меня пропустили и повели к ставке кавалеристов, а на мой вопрос о том, могу ли я видеть генерала — заметьте, даже не маршала! — сопровождавший меня теньент громко рассмеялся и покрутил пальцем у виска. — Совсем спятил? На дворе ночь! Даже генералы в это время спят. Закатный Альдо! Только теперь до меня дошло, насколько мне было просто в той кампании. Золотой мальчик, герцог, оруженосец маршала, для которого были открыты все двери в любое время. Я даже не задумывался об этом, просто пользовался привилегиями, не считая нужным размышлять о том, как проходят военные будни для того, кто не приближен к маршальскому кругу. Теперь, шагая за своим провожатым в сторону кавалеристских палаток, я с яростью думал о том, что Джона Стоуна к палатке Первого маршала никто на пушечный выстрел не подпустит. А ведь Рокэ, наверное, ждёт моего появления, волнуется… И как быть? — Когда я смогу увидеть генерала Савиньяка? — почти в отчаянии спросил я, когда мы дошли до конюшни, и я передал поводья Соны в руки заспанному конюху. — Да что у тебя за спешность такая? — усмехнулся провожатый. — Так неймётся до утра подождать? Я закусил губу, лихорадочно придумывая себе причину, достаточную для того, чтобы растолкать Эмиля посреди ночи и попросить его отвести меня к Рокэ. — У меня для него есть послание! — неожиданно соврал я, удивляясь самому себе и поспешно нашаривая в сумке хоть что-то, похожее на письмо, — личное. — Вот как? — удивился теньент, вглядываясь в темноте в бумажку, которой я помахал у него перед носом. — Да, — закивал я, продолжая трясти перед ним одной из бумаг, полученных от Эмиля в Олларии, — это от брата монсеньора, от младшего, от виконта Сэ.