За грехи мои тяжкие

Воспоминания о том чудесном моменте, не давали мне впасть в уныние все то время, что наша армия готовилась выступить на юг. Оказалось, что это долго, очень… Подтягивались резервные силы, формировались новые дивизии, пересматривался командный состав… Почему в прошлом я не помнил ничего такого? Сказать трудно. Возможно, тогда я был слишком занят романтической грустью от предстоящего расставания со столицей и своей королевой, а может в компании эра время текло для меня совершенно иначе даже тогда, да и заботы у меня тогда были иные. Но, скорее всего, в прошлый раз Рокэ, которого никто не ограничивал, явился в ставку, когда все подобные нудные дела были закончены, и войско было готово выступить на юг. Тем вечером, воспоминания о котором до сих пор будоражили меня, маршал отверг предложение эра Эмиля сделать меня своим порученцем, сказав, что нужно быть последовательным до конца. Раз уж мне предстояло побыть в тени, то не следует светиться рядом с Савиньяком. Разумно, но… Твари раздери всех тех, из-за кого я в это теневое положение попал! Будь я на посылках у Эмиля, возможность видеть Рокэ у меня была бы куда реальнее, нежели сейчас, когда я прозябал среди солдатни и лошадей, день за днем упражняясь в стрельбе по движущимся мишеням и конных поединках. Что спорить навыки эти для меня были полезны, но… До лиловых кругов перед глазами мне хотелось видеть Рокэ, прижаться к нему, ощутить вкус его поцелуя. Снова… Рокэ целовал меня тогда удивительно нежно, неожиданно, я ожидал страсти, порыва… Но он словно боялся напугать напором, или же сомневался. Я ответил на поцелуй, разомкнув губы, позволяя ему проникнуть в меня… Ну же, эр Рокэ, я не фарфоровый и я давно не ребенок! Так кричало все мое естество, желающее получить больше, чем осторожные нежнейшие ласки. Он сдерживался, я понял это, почувствовав, как подрагивают его руки, все еще стискивающие мои плечи. Хотел, очень, но держал себя, возможно в отличии от меня помня об Эмиле. Желал, но все же мягко отстранил, и, глядя в мои безумные жадные глаза, дурашливо чмокнул в нос. Не сейчас, Дик… Когда я вспоминал те минуты, у меня начинала кружиться голова, и подкашивались колени, а на лицо выползала совершенно идиотская улыбка, с таким лицом на войне делать нечего, Окделл! Я маялся бессонницей, таращась в темный полог палатки, мечтал о том, что может случиться, когда мы доберемся до Варасты и я снова стану собой, скинув личину Стоуна. Мечтал о близости, об испепеляющей страсти, но стоило слишком забыться, как на ум приходили совершенно другие мысли о том, что я до сих пор не представляю, что готовит нам эта непрожитая еще война, перед глазами снова мелькали мрачные застенки Багерлее, а в тревожном стуке сердца, слышалось о том, что Рокэ ходит по самому острию кинжала. И становилось жутко, очень… Выходя в дозор, я устраивался на своем посту и, разворачиваясь лицом в ту сторону, где располагался командный штаб, я пялился в пестреющую кострами темноту, в бесплотной надежде увидеть его… Глупо, конечно, часть, в которую я попал, находилась в самом отдаленном конце лагеря, но кто бы запретил мне мечтать? Глядя в ту сторону, я мысленно рисовал себе маршальскую палатку, которую знал до мельчайший подробностей из прошлого, и видел в ней сидящего за столом Рокэ. Тот внимательно изучал карты или склоняясь над чистым свитком, выводил кому-нибудь письмо… И представлялся в этот момент мой эр с прекрасным, тронутым печалью лицом, соскучившимся по своему… кошки, я даже не знаю, кем теперь я ему приходился, пусть будет — юноше. Думать о том, что Рокэ, развалившись в кресле, как это случалось прежде, такими вот вечерами, хлещет «Черную кровь» с Эмилем и другими генералами, мне совершенно не хотелось. Потому что сам я весь извелся и истосковался. День ото дня настроение мое становилось все мрачнее. И несмотря на то, что я точно знал, что кроме Жиля Понси, другого порученца маршал себе не возьмет, ожидание пока закончится мобилизация было куда томительнее моего заключения в особняке на улице Мимоз. «Я скучаю, Рокэ!» — хотелось, что было мочи крикнуть в ночь. Но приходилось ограничивать себя лишь горькой ухмылкой. Не ребенок же, и не подросток. Нужно держать себя в руках, Повелитель Скал. Одиноко просиживая вечерами у костра, пропуская мимо ушей болтовню сослуживцев о том, что паренек-то влюблен по уши и тоскует в разлуке по своей красотке, я думал о том, что влюбленность в Катарину была совершенно другой. Тогда я изображал из себя благородного рыцаря, спасителя прекрасной дамы, мечтал о благосклонности, но не сильно рассчитывал на возможность быть вместе, до тех пор пока Альдо не пообещал мне помощь, тогда я любил не женщину — образ. Но по скудности подросткового умишка не понимал этого. Сейчас я любил не образ — человека, прекрасного и достойного. И, от всей души надеялся, что это взаимно. Вкусив нежности и ласки Рокэ, я больше не мог думать ни о чем другом, меня тянуло к нему, скручивало от невозможности быть рядом, просто видеть его, когда он так близко… Великий Лит, неужели это она и есть, любовь истинная? Так ли Рокэ любил Эгмонта? Если да, то как достало в нем сил пережить потерю? Эмиль ко мне заглядывал редко. Оно и понятно, судя по разговорам, снарядить полки кавалерии было довольно хлопотно, разве ж вспомнишь в суматохе о чужом мальчишке, которого положено прятать от посторонних глаз? И все же он приходил. Несмотря на обстоятельства нашего знакомства, был мягок и приветлив и, вопреки моим опасениям, не осуждал, ни словом, ни взглядом. Однажды он принес мне письмо. Получив конверт, и дрожащими руками сломав синюю печать с летящим вороном, я с жадностью прочел одну лишь строку: «Держись, мой хороший, выступаем через два дня». Всего лишь строка без подписи, написанная знакомым почерком, заставила мое сердце забиться бешено и радостно, словно от порыва теплого весеннего ветра ударившего в лицо под конец зимы. Я прочел в этой строчке куда больше, чем было написано. Он тоже скучал. Помнил обо мне. А может быть по ночам так же выходил из своей палатки и долго глядел в ту сторону, где находился я.