Забыть тебя

Охрана отеля отреагировала достаточно быстро. Едва Слава скрылся за дверью, как в выбитую дверь вломились люди в форме, выворачивая мне руки из суставов. Скорая приехала слишком поздно. Марину накрыли простынёй и вынесли из номера вперёд ногами, а на меня надели наручники и под конвоем усадили в другую машину. Пойман с поличным и помещён в следственный изолятор. С этого самого момента моя жизнь покатилась к чертям. Мне назначили государственного адвоката — неопытного мальчика, который понимал в законодательстве не больше меня. То, что я влип, я знал и без его консультаций, но терпеливо выслушивал нудные лекции о важности признательных показаний и смягчения за самооборону. Ночью ко мне в камеру вошли трое высоких плечистых мужиков и один маленький мужчина с чемоданчиком, дверь за которыми закрылась. — Ну здравствуй, Кирилл, — произнёс один из амбалов. Двое других стащили меня с кровати, по очереди нанося тяжёлые удары. Боль постепенно растекалась по всему телу мучительным огнём, но я не позволил себе проронить ни единого звука. — Знаешь ли ты, чью дочь ты застрелил, ублюдок? — произнёс первый, когда мои рёбра жалобно хрустнули под последним ударом амбала. — Держите его, ребята, — скомандовал главный, и меня разложили на столе, фиксируя руки и ноги. — После того, что я с тобой сделаю, ты пожалеешь, что не отправился следом за моей дочкой, — прошипел главный, нагнувшись к моему лицу. — Петуха ему на жопу! И перстень петушиный какой-нибудь наколи, чтоб издалека было видно, кто здесь хорошо отсасывает. И красиво делай, слышь, мастер, чтоб каждая крыса ему присунуть хотела. Маленький человек с чемоданчиком двинулся ко мне, извлекая из своего саквояжа машинку для татуировок. Осознав, что со мной собираются сделать, я начал вырываться ещё яростнее, царапаясь и вырываясь, но меня держали слишком крепко. Я чувствовал себя загнанным в угол зверем. Не спастись, не вырваться, но я продолжал бороться. Противно зажужжала кисть татуировщика, и неприятная боль внизу позвоночника дала понять, что на зону я отправлюсь опущенным. — Ну что, герой? — злобно усмехнулся главарь. В отблеске лунного света, тускло просачивающегося сквозь решётки на окнах, я заметил отблеск слёз в глазах этого человека. — Вспомнил о дочери, когда она сдохла? Где ты раньше-то был? Может, не была бы такой шалавой, — усмехнулся я, за что получил кастетом в челюсть. Жгучая боль наполнила рот мерзким солёным привкусом крови. — Ты не с тем дядей связался, сынок, — выплюнул он мне в лицо. — Я ненавижу тебя настолько, что даже смерти не удостою. Ты сам убьёшь себя после первой же ночи на зоне. А знаешь, почему? — Знаю, - выплюнул я ему в лицо. Раз приговора не изменить, я оставлю обидчику яркое воспоминание о себе. Как бы меня не клеймили, я никогда не стану опущенным. — Мои парни объяснят тебе так, чтобы до тебя дошло. Отец Марины отошёл и плюхнулся на скрипучую кровать, а мне в нос ткнулся чей-то вонючий и потный член. Рвотный спазм подкатил к горлу, и я поделился с амбалом содержимым своего желудка. Тот, матерясь, отпрыгнул, но в этот же момент на его место пришёл второй, пихая свой агрегат мне в рот. — Если укусишь — выбью зубы, а петуха набьём не на руке, а на лбу, — спокойно произнёс отец Марины. - Или надпись... Что-нибудь вроде "отсасываю всем". Без зубов-то станет удобнее. Я закрыл глаза, пытаясь абстрагироваться от этого дерьма. Казалось, что утро не наступит никогда. Я не знал ни отца, ни матери. Я цеплялся за жизнь и боролся за право быть достойным этой жизни с малых лет. Какого же чёрта вся моя жизнь рухнула из-за какого-то педика?! Злость, страх, боль, ненависть… Всё это заглушало мысли, чувства, эмоции, переплавляло всё моё существо. Я не знал, что за монстр должен был получиться из этой смеси, но я точно знал, что Кирилл Софронов — сирота и весельчак, любимец девушек и подростковый авторитет, живущий по понятиям, умер где-то в том нелепом номере вместе с Мариной… Может, и того раньше. Когда татуировка на копчике была закончена, облеванный амбал решил попробовать с заднего хода, чем сделал мне неожиданное одолжение. Из-за резкой боли, ставшей финальным аккордом моих обострённых чувств, я потерял сознание, провалился в вату. Страх, боль, злость и ненависть. Даже в небытие они определяли меня, были моей сутью, смыслом моего существования. Меня не было, но была моя злость и желание отправить отца вслед за дочерью за нанесенное оскорбление. Таких поступков не прощают.