Давай попробуем не дышать

Роса прижимается своим плечом к его плечу, смотрит в потолок, устало выдыхает. Холодные пальцы разбиты робостью, несмело сжимают его ладонь, Тэхён ловит каждое её движение. Ни публики, ни прений между ними, только скомканные записки друг другу о ненависти и грёбанной нежности под дверью галактики и напряжение, пробирающее дрожью: «ты мне не нужен, но я покрываюсь мурашками при каждой чёртовой встрече». На ней его старый свитер, ей очень идёт, просто с ума сойти. Косой дождь барабанит в окно, пролетает вниз, занавешивая стекла блестящими дорожками, Роса всматривается в эту серость так, будто хочет найти в ней ответ на загадку Вселенной. Она такая жестокая и парадоксальная. В ней логики никакой — одним право на поцелуй почти даром, а ему за него клеймо в сердце выжгла железом. Они лежат так уже минут пять, а он всё ещё не придумал, что ей сказать. Вся вымокшая до нижнего белья под этим проливным ливнем Роса появилась на пороге лета (вечности, если хочешь). Продрогшая, смотрела на него как кошка, которая всю ночь под дождём на улице провела, молчала и мялась, с волос под ноги капала вода. Он стягивал с неё мокрую кофту, закутывал в первый попавшийся под руку свитер, холод непогоды искупая своими руками. А потом вдруг обнаружил себя с ней на кровати в своей комнате. Они целовались и не могли остановиться. Он слушал ноктюрны: ради неё играют водосточные трубы. Она знакомит его с Шекспиром и Бодлером, говорит, Юпитер принебрегает клятвами любви*. Тэхёну нравится её слушать, рассматривать царапинки на её руках, обводить линию жизни и искать несерьёзные нотки в её шелестящем голосе. Она рассказывает о небесных Плеядах, об Аиде с Персефоной, о том, что без ума от мифологии и фильмов Тима Бёртона. И вечер ластится и укрывает ей ключицы, и пахнет то фиалками, то звёздной пылью, то мятным чаем, то грустью и памятью детства. Росе жарко, она стягивает с себя его свитер и остаётся в одной бельевой майке. Оседает в нём внутривенно болезненным дофамином, смыкает ладони за его спиной, цветёт в ребрах, тянется к нему, дышит в шею. Он вслушивается в живую кардиограмму её пульса, в междометия сердечных ударов. Целует прозрачную кожу плеч, шейных позвонков, тонких запястий, ловит зубами её пальцы, улыбку, пьянеет без алкоголя, смеётся вместе с ней, целует куда попало. И все боги завидуют ему, наблюдая за ними с Олимпа. Он слепнет, глохнет, немеет, становясь одними губами, языком проводит по её нёбу, говорит с ней мурашками по спине и украшает следами пальцев её тело. В ней все километры до луны и все созвездия небесной бесконечности, и, даже если Земля когда-нибудь исчезнет, встретившись с шальной кометой, он не сможет перестать любить её. Роса растеряла всю свою манерность и взрослость, она утыкается носом в его яремную ямку. У Тэхена руки не унимаются, ему её слишком мало. У неё синева бурлящих морей разливается прямиком в глазах, не видно радужек совсем, не дает ей нормально дышать, срывает на глухие стоны. И он топит в себе каждый, ловит ртом с зацеловагных губ. Сколько в ней воздуха! Толкается в неё и обещает любить всё лето (вечность, если хочешь) словами её любимых поэтов. А Роса не верит ему, не верит. И по-горькому тихо усмехается в губы: лето не будет длиться вечно, Тэхён.