Carpe diem

Is it like this In death's other kingdom Waking alone At the hour when we are Trembling with tenderness Lips that would kiss Form prayers to broken stone. T. S. Eliot „Hollow Men“ (Так ли утром, когда Мы замираем, взыскуя Нежности В этом другом царстве смерти Губы, данные нам Для поцелуя, Шепчут молитвы битым камням. Т. С. Элиот «Полые люди»)

      Когда земля успела натянуть страховочную стропу притяжения и, возвратившись, ударить чувствительно, будто палкой, по пяткам?       Никоим образом не тогда, когда Уолтер приземлился точнёхонько на крышу опытного завода, мягко спружинил и дал себе пару раз перекатиться, гася инерцию. Ещё в Бари, на базе на итальянском побережье, американский полковник хмуро предупредил Уолтера, что по парашютам «джерри» могут стрелять. Уолтер некоторое время поломал над решением этой досадной помехи голову и затем уточнил, как низко над нужной точкой способен пролететь истребитель. На последовавшее его объяснение, что, в таком случае, прыгать он будет без парашюта, военные отозвались более чем скептическими взглядами, но дисциплина и полученный сверху приказ не оспаривать указаний этого ненормального мальчишки взяли верх. Чувство авторитетности, силы, которая стояла за «Хеллсингом», вскружило Уолтеру голову ещё сильнее. Так что там, на поле боя, Уолтер истово следовал приказу сэра Артура Хеллсинга расправить свои крылья — какая уж тут земля? Он убивал с той же лёгкостью, с которой двигался, смеялся и поливал противника оскорблениями, с которой спикировал с крыши прямо на обеденный стол фашистского майора; и даже суровый оборотень, который поймал вдруг Уолтера за нити, из не знающего преград оружия превратившиеся в одночасье в поводок гладиатора, не сбил его с темпа смертоносного танца. Уолтер дрался не на жизнь, а на смерть, с самозабвением, не оставлявшим зазора для мыслей о боли или опасности. Вырвавшись из когтей могучего, порядком помявшего его зверя, он понёсся дальше вихрем, не знающим преград. Достойный напарник Уолтера, распалённый сражением, пометил свой путь более чем красноречивым — кроваво-красноречивым следом. Всевидящая тьма расползлась по периметру базы, не позволяя ускользнуть «ни единой живой душе или осквернённой плоти». Уолтер проходил сквозь ряды охранников, как нож сквозь масло, добираясь до нужных ему точек в теле здания, закладывая в гангрену, угрожающую отравить земли на тысячи миль вокруг, радикальное лекарство. «Чего не лечит железо, то лечит огонь», — и огонь полыхнул, взметнулся, едва осела пыль взрыва, с жадностью набросился на то немногое, что оставил после себя «Хеллсинг». Отсвет пламени играл на белых одеждах и коже Алукарда, в такт порывам ветра переливался на щеках и изящной девичьей шее диковинным румянцем. Или то потоки высвобожденной из жил и поглощённой Алукардом чужой крови оживили матовое бледное лицо, ныне будто тускло сияющее изнутри? Ранее Уолтер посмеялся над вампиром: дескать, мог был личико и посмазливее нацепить, раз уж обладает такими способностями. Но теперь он, заворожённый, не мог оторвать взгляда от великоватого перекошенного ухмылкой рта, от широко расставленных хищно сияющих тёмно-красных глаз, от черт лица, которые он не назвал бы красивыми в обыденном смысле слова — красивыми, как яркие смешливые женщины сэра Артура или жеманная дочка почтмейстера в Вулсбери. Это была некая совершенно иная красота, к которой неприменимы были привычные мерки, о существовании которой Уолтер до сих пор не подозревал — и тем более не подозревал, что способен различать какие бы то ни было оттенки красоты или восхищаться красотой вообще в условиях не миновавшей ещё опасности и на пределе физических сил. Усталость настигала его, начинали ныть бесчисленные ушибы, а к сломанной, должно быть, мощным ударом оборотня челюсти было боязно и прикоснуться — тем не менее, дух Уолтера всё ещё был во власти оторванной от земли, от плоти стихии. И само собой разумеющимся оказалось, не колеблясь, не задумываясь о разнице между четырнадцатилетним мальчишкой и пятьсотчетырнадцатилетним носферату, который и девушкой-то на деле не был, по праву равного приникнуть к чётко очерченным губам. Алукард-девчонка коротко, чуть озадаченно, как показалось Уолтеру, хмыкнула в поцелуй — смешок отозвался в зубах волнующей вибрацией — и ответила, поддаваясь, расслабляя губы под его неумелым, но требовательным натиском. У поцелуя был острый вкус крови и пыли, Уолтер так и не понял, с чьих губ он примешивался; разницы, впрочем, не было никакой, как не было сейчас различия между двумя удовлетворёнными на славу выполненной работой убийцами. Закипевшее в жилах возбуждение, равно как и опасение отступить, дать слабину, заставили Уолтера притянуть Алукард к себе за концы мягкого шерстяного шарфика и углубить поцелуй. Только ощутив мурашками по спине отдавшееся прикосновение выпирающих вперёд клыков, он замер, нелепо приоткрыв рот, остерегаясь распороть до крови губы или язык. Алукард потёрлась о кончик носа Уолтера, юрко выскользнула из поцелуя, прихватив напоследок нижнюю губу напарника своими и снисходительно протянула:       — Ну ты даёшь, Ангел смерти. Сам на клыки готов напороться. Сэр Артур бы тебя точно собственноручно прибил по возвращении, и не столько за вампиризм, сколько за глупость. Выбраться из этого пекла живым — и окончить своё человеческое существование так бездарно!       Уолтер рассмеялся было, но только охнул, когда от неосторожного смешка челюсть прострелило острой болью. Он поспешил закурить, будто надеясь вместе с переполняющим тело табачным дымом воспарить снова. Алукард, не глядя, выдернула из пачки две сигареты — но когда Уолтер перенятым у взрослых жестом протянул зажигалку, в губах и пальцах «девочки» оказалась лишь одна.       — Имей совесть — стрелять про запас, — процедил он, стараясь как можно меньше шевелить челюстью.       — Считай, что твоя сигарета там же, где и моя совесть.       Алукард сверкнула кончиками клыков в мимолётной улыбке, выпустила дым и с ленивой сосредоточенностью сытого, но не имеющего ничего против небольшой забавы зверя уставилась в сторону пожара. Уолтер затянулся глубже, торопясь закончить сигарету, пускай и драгоценную. С горячим, стекающим к паху возбуждением он прикидывал, как далеко готов зайти вампир в своей игре в девчонку. Показалось вдруг совершенно заслуженным, выиграв величайшее в своей жизни сражение, выйдя победителем там, где не выстоял бы никто из его собратьев по ремеслу, стать, наконец, мужчиной. Конечно, это же Алукард... но, в конце концов, Алукард, а не он прикидывается девчонкой. Строжайшие наставления сэра Артура не поддаваться на провокации Алукарда явно не касались удобной возможности поставить развязного вампира на место. И было даже что-то захватывающее в том, чтобы трахнуться первый раз в жизни не с какой-нибудь Мери или Сейди, а с... Да ещё и на этом самом намозолившем Уолтеру глаза гробу, который без движения темнел сейчас позади своего хозяина... хозяйки.       Озорной взгляд коснулся Уолтера, будто крючком подцепил, извлёк наружу пылкое мальчишеское вожделение. Уолтер знал, что Алукарду запрещено проникать в его разум, но догадывался, что для повидавшего на своём веку немёртвого его лицо выразительно, как меткий шарж в колонке карикатуриста. Алукард многозначительно изогнула губы — и метнулась вдруг, как тень от огня на ветру, к пролому в стене, ухватила за шиворот тщедушную фигурку и, не потрудясь даже вытаскивать оружие или кусать, просто переломила о колено хребет жертвы; крутанувшись на месте, оторвала ей голову, повертела в руках и метнула за стену, в пламя пожара. Пятна крови впитались в белую одежду на глазах; не зная, можно было бы принять мелькнувшие тёмные следы за неправдоподобно чёткие тени.       — Мальчишка с волчьими ушами, надо же! — весело сообщила Алукард, танцующим стремительным шагом возвращаясь обратно и с энтузиазмом юного натуралиста размахивая оторванным мохнатым ухом. — Недооборотень какой-то. Ну и развели тут всякой пакости!       — Мне тоже один такой попался, — Уолтер нахмурился свежим, отзывающимся болью воспоминаниям. — Постой-ка, ты утверждал, что сегодня не очень-то по оборотням...       — Забыл, совсем забыл, вот незадача! — хохотнула Алукард и жадно уставилась на напарника. — Что, испугался всё-таки смерти, маленький Ангел?       — Помечтай!       Ответ вырвался резко, обнажая, вместо того, чтобы скрыть, нахлынувшее осознание чудом миновавшей Уолтера бесславной гибели, десятки раз за сегодня миновавшей. Миллисекунда промедления, запутавшаяся нить, удачный захват каменно-твёрдых нечеловеческих пальцев — и смерть; либо, хуже, чем смерть, участь одного из сотен безликих, корчащихся экспериментальных образцов. Уолтер поёжился. Только что жаром его охватившее вожделение спало. С лёгким стыдом он упрекнул себя, что «думает не тем местом», как, вслед за сэром Хью Айлендзом, непочтительно выражался порой за глаза о своём начальнике.       — Давай убираться отсюда — если ты никого больше не чуешь. Хотя скоро всё равно будет не разобрать, кто вылез из этого пекла, а кто пытается туда залезть, — издали уже доносился гул сирен. Несмотря на хаос восстания, ещё охватывавшего город, взрыв на стратегическом объекте не мог остаться без внимания. Пожарные — а вместе с ними, наверняка, и военные — не заставляли себя ждать.       Алукард кивнула. Поинтересовавшись бегло: «Ты не голоден, нет?» — она выкинула оторванное ухо мелкого оборотня в ближайшие кусты. Откуда-то из темноты, отозвавшейся совсем рядом сухим скрипом крышки гроба, она извлекла и протянула Уолтеру его собственное коротенькое пальто, о котором он и думать забыл. Затем вычурным театральным жестом Алукард свела руки над головой. Темнота всколыхнулась, заструилась из потревоженной пожаром ночи, обтекла две полудетские фигуры.       — В путь! — торжественно провозгласила Алукард, пристроила несуразно огромный гроб под мышкой, а свободную руку невинно вложила в ладонь Уолтера, и они вместе шагнули вперёд.       Путешествие бок о бок с Алукард напоминало прогулку вдоль коридора поезда по направлению движения: сделал два-три шага — а миновал расстояние между телеграфными столбами. Так они шли-летели вдоль ночной дороги, скользили мимо застав, невидимые, недоступные взгляду вражеских караульных, равно как и случайных ночных путников, наверняка беженцев из истекающего кровью города. Ноги касались земли легко, будто та служила не опорой, но лишь ориентиром, чтобы ненароком, забывшись, не взмыть и не затеряться в выси. Несмотря на стремительное движение вперёд, встречного ветра не ощущалось; воздух, казалось, расступался перед быстроногими странниками. И только рука Алукард ясно ощущалась в ладони гладкой твёрдой прохладой, перед которой было чуть неловко за свои слишком горячие пальцы, липкие от подступающего к горлу волнения.       Лишь когда зарево пожара за спиной скрылось, а бледный свет слева щедро разбавил черноту ночи молочным туманом, Алукард перешла на обычный шаг и завертела головой, принюхиваясь, высматривая место для дневной передышки. Они перешли по мосту (вампир — довольно напряжённо) быструю узкую речушку, шумевшую внизу, и Алукард решительно свернула с дороги, забираясь по поросшему соснами и начавшим уже редеть кустарником склону. Под двумя соснами, которые цеплялись за склон тесно переплётшимися корнями, они обнаружили уютную сухую и тенистую песчаную нишу. Алукард бережно опустила в неё гроб и сладко зевнула, не прикрываясь, демонстрируя всё хищное великолепие своих зубов.       — Отойди куда-нибудь. Мне нужно устроиться на покой.       Уолтер послушно побрёл по склону вниз, к речке. Успей он присесть на заманчивый сухой песок, черта с два тронулся бы с места, но теперь навалившаяся неимоверная усталость не позволяла даже возразить беспардонному указанию. С другой стороны, грех было упускать возможность облегчиться подальше от насмешливого и непредсказуемого напарника, да и нелишним было ополоснуться в речке после фантастического, головокружительного боя. Самому, едва спал азарт сражения, слабо верилось в ночные события, если бы не всё настойчивее дававшие о себе знать травмы. Нижняя челюсть опухла, грозя лишить Уолтера на время дара речи, щека изнутри то и дело царапалась о сломанный зуб. Грудь с правой стороны на каждом шагу простреливала боль — сильный ушиб, а то и без трещины в одном-другом ребре не обошлось. Ныли выбитые по ходу схватки и поспешно вправленные пальцы. Заметив, наконец, сквозь не слишком густой ольховник блеск воды, Уолтер поковылял к речке напрямую, продираясь через кусты, не заботясь найти спуск к воде поудобнее. Нарисовавшаяся перед ним угроза, куда более неотвратимая, чем быть застигнутым немецким патрулём, стискивала грудь нарастающим отчаянием. В пределах Англии, под крылом «Хеллсинга», в какую бы передрягу он ни попал, сейчас Уолтер, не волнуясь о дальнейшем, отлёживался бы уже в больнице «Хеллсинга» или, на худой конец, в медицинской палатке, и, если не врач, то хотя бы подкованный в первой помощи сослуживец занимался бы его травмами и ранениями. В теперешних же условия приходилось рассчитывать только на себя — полоумный вампир, понятное дело, был не в счёт. От ближайшего места, где ему могли бы оказать помощь, Уолтера отделяли дни пути — и сил его должно было хватить на эти десятки и десятки миль, как бы ни протестовало истерзанное тело.       «Руки целы, ноги целы, и то слава Богу, — попытался подбодрить себя Уолтер. — А переживаниями делу не поможешь. Ничего, за день отдохну на песочке. Алукард всё равно раньше заката не двинется».       Изящные формы и игривость вампира не вызывали сейчас у измотанного Уолтера никаких эмоций. Единственное, о чём он чуть погрустил, — это о том, что в обитом атласом гробу спать, должно быть, удобнее и теплее, нежели на земле; а с теперешней комплекцией Алукарда они бы уместились в огромной домовине вдвоём без особых неудобств.       С подмытого берега было тяжело дотянуться до воды. Уолтер разулся, подвернул штаны и залез в речку. Вода оказалась студёной, как и положено воде в быстрой реке осенью. От холода вначале заломило кости, а затем пробрало приятной бодростью. Уолтер напился из сложенных вместе горстей. Видя, как вода в ладонях темнеет от смываемой с подбородка грязи, он склонился ниже, пренебрегая болью в рёбрах, протестующих против неудобной позы, и ополоснул лицо. Пыль, копоть, пот стекали по губам солёной горечью. Уолтер ополоснул лицо снова и снова. Холодная вода, казалось, заново вскрывала, обнажала начавшие заживать ссадины, смывая подсохшую кровь, грубую корку кожи, подхватившей заразу тления, и начавшую разлагаться плоть, которая кусками шлёпалась в безмятежно журчащий поток; извлечённый из глазницы ненужный больше глаз, гладкий, как обкатанная быстрым течением галька под босыми ногами, выскользнул из пальцев и звонко шлёпнулся в воду...       С диким воплем Уолтер шарахнулся, подняв сноп его самого окативших брызг, и тут же вскрикнул ещё раз от вспышки резкой боли в потревоженном боку и челюсти. Понадобилось несколько раз суматошно перегнать через лёгкие отрезвляющий прохладный воздух и лихорадочно ощупать своё лицо, чтобы удостовериться: жуткие ощущения ему всего лишь померещились.       — Алукард! — губы, язык повиновались с трудом. — Дурацкая шутка!       Осенний лес отозвался тревожно шелестящей тишиной. Уолтер сдержал порыв окликнуть Алукарда ещё раз. Сердце нездорово колотилось где-то под ключичной ямкой. Нет, это не Алукард, какой ему интерес подшучивать, если не ухмыльнуться потом нагло и не задать пару провокационных вопросов? Слава Богу, Алукарду не пришло в голову так омерзительно пошутить. Что же тогда происходит, если эти галлюцинации — не шутка Алукарда?       Уолтер всё-таки позвал вампира — тихо, почти умоляюще. Нет, пускай это лучше будут его проделки, и тогда Алукарду можно будет напомнить о запрете сэра Артура на игры с его разумом. Но внутренности уже перебирала бесцеремонными пальцами леденящая уверенность в том, что Алукард тут ни при чём.       По ходу сражения Уолтер не задерживал внимания на открывшихся ему жутких подробностях быта опытного завода. Но теперь, когда боевой задор спал, свежие воспоминания оказались немилосердно выставлены на ясный утренний свет, норовящий проникнуть в каждый уголок. Перед внутренним взором неотвязно всплывали тошнотворные сцены прошлой ночи: измождённые, искорёженные люди, нелюди, уже не люди, уроды, отбросы. Всякий смятённый взгляд на собственные конечности, всякое ощущение своего лица, тела вызывали в памяти картины других тел, лиц, конечностей: деформированных, искалеченных, вырожденных, иссохшихся, гниющих, покрытых язвами. Калеки умоляли, надеялись, гнусно смеялись Уолтеру в лицо беззубыми перекошенными ртами, бесстыдно выворачивали, выставляли напоказ своё уродство, заражали разум неискоренимой убеждённостью, что подобная участь рано или поздно постигнет его самого: утратить силы и достоинство, стать объектом жалости, отвращения и медленно, бесславно истлеть. Нет, не подброшенные чужим извращённым разумом иллюзии сбивали Уолтера с толку — таковы были собственные воспоминания, бьющиеся о виски, в которые он отчаянно впился ногтями, тихо подвывая. С убийственной ясностью Уолтер осознавал, что сходит с ума, утрачивает понимание, где кончается действительность и начинается бред. Только не это, он не мог себе позволить свалиться, сдаться сейчас, когда мог рассчитывать исключительно на себя; нельзя было тронуться рассудком, заболеть. Тут его пронзило ощущение контраста между почти обжигающим жаром лица, которого он касался, и закоченевшими в ледяной воде ногами. Только не простуда, только не жар, только не терять нить рассудка. Уолтер выскочил на берег. На него обрушилось ещё одно пугающее, но правдоподобное откровение: не была ли всего-навсего бредом девочка в белых одеждах с гробом Алукарда под мышкой, сопровождавшая его прошлой ночью? Не был ли он на самом деле совершенно один, не придумал ли он себе фантастическую спутницу, сходя с ума? Захлестнувший ужас погнал Уолтера вверх по склону в поисках облюбованного ими (им?!) укрытия. Спотыкнувшись, он упал на четвереньки и некоторое время упорно полз вперёд, начисто позабыв о возможности подняться на ноги. Немыслимым чудом он не заблудился, чудом вспомнил о соснах-соседках, огляделся и различил две почти переплётшиеся кроны, возвышавшиеся над прогалиной. Прихрамывая, не обращая внимания на боль, Уолтер поспешил туда и со стоном облегчения увидел тёмный старинный гроб с вычурной надписью на крышке; обхватив ладонями, ощутил резкость впивающихся сквозь мокрые перчатки граней. Колени подогнулись, и он обессиленно привалился к торцу огромной домовины, притянув ноги к животу.       Так Уолтер пролежал на земле долгие часы. Сон, которому положено было сморить его, едва он рухнул на вожделенный песок, ходил кругами, однако никак не мог пробиться через стену неимоверной усталости и выматывающего бреда, воздвигнутую вокруг пылающего мозга. Полёт-побоище-пожар-побег свистели вокруг защитной «вертушкой», не подпуская на расстояние вытянутой руки никаких других мыслей, перемешиваясь и выпячиваясь нелепейшими деталями. Мальчишка с волчьими ушами выуживал из больших стеклянных сосудов разнообразные серовато-розовые органы и интересовался: «Ты не голоден?». Манерно нарезающий ломтиками нечто подобное у себя на тарелке фашистский майор с широкой самодовольной улыбкой предлагал Уолтеру перейти на сторону немцев. Алукард, вихляя бёдрами, обхаживала, подобно течной сучке, высоченного хмурого оборотня. Стол, на котором, застыв как вкопанный, стоял Уолтер, оказывался вдруг огромным гробом тёмного дерева с десятками мумифицированных ног, с сотнями покрытых язвами бледных рук, тянувшихся к Уолтеру.       Из кошмара, не бывшего сном, не дарившего и толики отдыха, который приносит лишь сон, Уолтера вырывала боль мечущегося, бередящего собственные ранения тела, почти благословляемая в такие моменты боль. От земли тянулась, прорастала в плоть стылая осенняя прохлада — всё ещё высоко поднимавшееся солнце припекало, пробиваясь сквозь густую двойную крону сосен; рот пересох от горячечного жара — промокшая одежда же липла к телу обжигающим холодом. День тянулся без начала и конца, изводил неотвязными тошнотворными видениями. Поэтому, когда уходящие ввысь стройные стволы сосен разгорелись розовым, свидетельствуя о том, что солнце сдвинулось, наконец, с мёртвой точки в закат, Уолтер нетерпеливо заколотил в гроб, умоляя, требуя, чтобы Алукард прекратил дрыхнуть и... Никаких определённых дальнейших пожеланий у Уолтера не было, а само собой разумеющаяся мысль, что с пробуждением Алукарда придётся подняться на ноги и продолжить путь, вызывала вялое отторжение. Однако зациклившийся невыносимый бред не оставлял места ни для каких больше размышлений, потребностей, порывов, кроме одного: перебить, прекратить эту адскую свистопляску.       — Что за переполох, Ангел смерти? О, только не пытайся разыграть меня, будто нас обнаружили! Я же чую: вблизи — ни души.       Недовольно перекошенному девчоночьему лицу Алукарда и его раздражённым интонациям Уолтер обрадовался, как не радовался ещё никому и никогда. Вампир навис над ним, криво вздёрнув губу и обнажив с одной стороны длинный клык. Уолтер вцепился в белоснежные, ласкающие гладкостью тёплой ткани рукава.       — Уолтер?..       — Что угодно, — с трудом выжал слова из пересохшего рта он. — Сделай что угодно. Только пускай прекратится...       Разбежавшийся по склону, отскочивший от обступивших их стволов смех Алукарда сообщил Уолтеру, что навряд ли ему стоило бросаться такими опрометчивыми мольбами. Солнце будто бы быстрее поспешило за горизонт, укрылось за потемневшим, сгустившимся лесом. Оголённые непогодой и временем корни изгибались над песчаной нишей гигантскими когтями. Звонкую лесную тишь нарушало лишь тяжёлое дыхание Уолтера, да покачивающиеся без ветра сосны-двойняшки сухо, деревянно поскрипывали — точь в точь, как крышка гроба.       — Маленький дворецкий, — промурчал Алукард. Затянутая в перчатку с печатью рука неспешно погладила Уолтера по пышущей жаром щеке. Хотелось и прижаться к утоляюще прохладной ладони, и в то же время оказаться как можно дальше. Содрогнувшись, Уолтер напомнил себе, что сам напросился на вмешательство вампира. — Ты либо отчаянно смел, либо беспросветно глуп.       Либо ему не к кому больше обратиться. Мысль о возвращении в тянувшийся весь день напролёт гротескный кошмар повергала Уолтера в слепую, захлёстывающую с головой панику. Пальцы Алукарда соскользнули на его открытую шею, легонько провели по дрогнувшему острому кадыку. Сквозь тонкую кожу перчаток угадывались острые ногти, и Уолтер едва не зажмурился, сдерживая инстинктивный порыв отскочить, перекатиться в сторону, принять защитную позицию и выпустить нити мерцающими кольцами, оберегающими его или превращающими грациозного немёртвого противника в кровавое месиво.       Уолтер всё же дёрнулся, когда Алукард сильным толчком опрокинул его на спину и оседлал его бёдра, — но машинальная попытка защититься вышла слишком медленной и неловкой, Алукард перехватил руки Уолтера, тесно переплёлся пальцами, лишая малейшей возможности использовать оружие. Голова кружилась то ли от лихорадки, то ли от блаженного облегчения. Уолтер был целиком во власти вампира и не мог оказать сопротивление, возникни вдруг у него такое желание; он был лишён необходимости делать даже самый простой выбор: подчиниться или нет. И отдаться в чьи-то руки, со стальной силой удерживающие его собственные, оказалось даже приятнее, чем ощущать нарочито прижимающееся к его паху чужое тело.       — Что же мне с тобой сделать? Совратить или обратить?       — Что угодно, — повторил Уолтер и на удивление чётко для теперешнего лихорадочного состояния понимая все последствия ответа, с ясным безразличием добавил: — И в какой угодно последовательности.       В этот момент он правда был готов на что угодно, лишь бы излилось, изверглось изводящее болезненное напряжение в теле; лишь бы с хлынувшей кровью, с разбрызнутым из простреленного черепа мозгом, с чем угодно выплеснулись бы наружу, оставили его в покое неотвязные кошмары. Уолтеру было всё равно, чем придётся заплатить: вечным проклятием — или превращением в лишённый разума ходячий труп, если вампир предпочтёт вначале утолить свою похоть и лишь потом — жажду крови.       Алукард склонился, склонилась к нему, мир сузился до пары слегка раскосых, возбуждённо светящихся алых глаз. Уолтера била крупная дрожь, которую он сам осознал, лишь ощутив контрастирующую неподвижность прижавшегося к нему тела.       — Ты такой живой, — произнесла Алукард с выражением, которого Уолтер не уловил, да и не стремился в данный момент. А затем она внезапно ухватила его за шкирку, как беспомощного котёнка, зашвырнула в гроб и захлопнула крышку. Уолтер и вскрикнуть не успел от болезненного удара о дно.       Минуту он, затаив дыхание, ожидал дальнейших каверз, поражённый обволокшей его абсолютной тишиной и слегка обиженный за шуточный поворот дел, когда сам он был готов на судьбоносный шаг. Не дождавшись ничего, Уолтер толкнул крышку вверх, но та, предсказуемо, не поддалась. Уолтер невольно улыбнулся дурацкой выходке, вытянулся и устроился поудобнее на обивке, после жёсткого песка показавшейся ему верхом роскоши и комфорта. Места в гробу для тощего, не слишком высокого подростка было предостаточно. Душный застоявшийся воздух уютно пах табачным дымом. Если Алукард надеялся, что он снова начнёт умолять, то глубоко ошибался. Грех было не воспользоваться возможностью отдохнуть по-человечески... фигурально выражаясь, по-человечески.       В гробу не было ни холодно, ни тепло, и стояла та самая тишина, поразившая Уолтера в первый же миг, такая густая, что шум собственной крови в ушах порой казался оглушительным. Вопреки намерению как следует отдохнуть, Уолтер беспокойно ворочался с боку на бок. Постоянно находилась какая-то досадная мелочь, мешавшая полностью расслабиться: то мелкий, но настоятельно требующий внимания зуд, то неудобно зажатое травмированное место. А когда Уолтеру удалось подобрать, наконец, удобное положение, в груди тоскливо заныло, будто сердце медленно, но настырно высасывали через крохотную дырочку.       «Это гроб, — подумалось Уолтеру. — Я с самого начала ему не понравился».       — Перестань, — вяло, как от назойливой мухи, отмахнулся он. Неудивительно было, что присосавшийся паразит и не дрогнул. Уолтер досадливо вздохнул и вдруг понял, что воздух в гробу на исходе — да странно, что он не кончился ещё раньше.       — Чёрт, Алукард, вот это точно не смешно!       Никакого отклика. Попытки Уолтера унять страх, уговорить себя, что Алукард не имеет права причинить ему никакого вреда, лишь подхлестнули панику. Спокойно же, спокойно, не хватало сжечь оставшийся воздух за считанные секунды... Дышалось через силу, каждый вдох, казалось, будет последним — но число последних вдохов никак не иссякало.       — Алукард! Кончай валять дурака! Я всё равно знаю, что тебе не позволено убить меня, тварь!       Не позволено, сэр Артур запретил — ах, но ведь он, Уолтер, сам позволил Алукарду делать с ним всё, что угодно. Не может, ведь не может его слово быть выше приказа сэра Артура Хеллсинга — или Уолтер в недобрый час дал вампиру недостающий повод обойти не слишком педантично изложенные запреты и указания? Алукард косвенно пытался раз убить его, бросив один на один с матёрым оборотнем. От страшного озарения и пронзившего следом ужаса помутилось в голове, Уолтер изо всех сил, со всего скудного в тесном пространстве размаха ударил в крышку обеими ладонями, затем коленями. Что, если Алукард похоронил его заживо вместе с гробом? Засыпал песком и дёрном в той же нише под двумя соснами – оттого здесь довлеет такая глухая тишина, оттого смертная тоска гложет сердце. Он убит, похоронен заживо и исключительно по собственной глупости, из-за дурацкой мимолётной слабости...       Уолтер кричал, зная, что его не услышат, по щекам струились слёзы, которых не перед кем было стыдиться, с силой хватал воздух, который никак не кончался — не по той ли причине, что дышать Уолтеру уже не было нужно, гроб высосал из него человеческую сущность, превратив в обитателя, подобного предыдущему? Последняя мысль была страшнее всех остальных и заставила Уолтера с отчаянной жаждой помощи хотя бы свыше, раз уж больше уповать было не на кого, впервые за долгое время истово перекреститься. Гроб ударился о землю, упав с высоты, и распахнулся. Вскрикнув от удара, Уолтер жадно глотнул свежего воздуха.       — Эй, это был нечестный приём!       Уолтер выскочил из гроба, как ошпаренный, в мгновение ока очутился в десятке метров от проклятого ящика и от заливающегося мерзким девчачьим хихиканьем Алукарда — и от души принялся поливать обоих отборной бранью. Он обнаружил себя на обочине ночной дороги, тускло освещённой лишь луной, подёрнутой дымкой.       — В чём дело, Ангел смерти? Я всего-навсего спаковал тебя поудобнее и продолжил путь. Нам ведь нужно добраться до Радома как можно скорее, верно? — разверстый гроб и то, казалось, ухмылялся во всю длину. — Или я что, иду не в том направлении?       — Да! Не в жопу! — огрызнулся Уолтер и, отвернувшись, зашагал прочь, быстро, как только позволяли отдающиеся болью ушибы и трещины в рёбрах. Сам он, честно говоря, в этот миг не заботился о правильности выбранного направления — лишь бы очутиться подальше от глумливого чудовища. Земля осязалась под ногами каждой песчинкой, травинкой, каждым камешком, остро, но так хорошо, так по-настоящему впивающимися в ноги.       Что-то несильно ударило его в спину. Уолтер обернулся, и второй ботинок, забытый ещё на берегу реки, угодил ему в грудь.