Глава II
***
Сверхценные идеи формируются как при психопатии (чаще параноидального и шизоидного типа), а также при приобретенных психопатических состояниях у лиц гипертимического склада, особенно часты они при шизофрении и аффективных психозах. «О классификации психозов».***
Дождя не было, но в воздухе висела плотная завеса тумана, скрывавшая очертания близлежащих домов. Элайджа медленно подошел к парадному входу и задумчиво посмотрел на закрытую дверь. Пришлось нажать кнопку звонка. — Я всех выгнала, — сообщила Лиз Форбс, когда Элайджа только собрался поинтересоваться причиной тишины и покоя, так несвойственных вечеринкам. — Кэролайн утверждала, что народу будет мало, но лично для меня ее «мало» показалось слишком много, а у меня, как видишь, выходной, и я хотела провести его более или менее мирно. Деймон же в отпуске и поэтому благородно предложил разгромить свой дом. Чашечку кофе? Шериф, против обыкновения одетая в свободное трикотажное платье, а не стандартный набор «рубашка-джинсы», приветливо улыбнулась гостю. — Большое спасибо, Лиз, но я, пожалуй, откажусь. Мне нужно поговорить с Еленой, а её телефон отключен — я надеялся застать её здесь. — Пять минут. — Лиз мягко, но настойчиво предложила войти, и Элайджа послушно прошёл в гостиную. Беззвучно моргал телевизор, на журнальном столике лежала открытая коробка конфет, а с кухни доносился запах свежесваренного кофе. — Привычка бодрствовать вечером и ночью, — пояснила Лиз. — Даже дома не могу без кофеина. Будешь? Пришлось согласиться, хотя он предпочел бы чего покрепче, но за рулём выбирать не приходилось. Пять минут растянулись на полчаса. Лиз явно хотела о чем-то рассказать, но так и не решилась, вместо этого пожаловалась на нового мэра и его любовь к отчетам, поинтересовавшись заодно планами семьи Майклсон на будущее. — Уезжаете из Мистик-Фоллс? — С видимым облегчением повторила она. — Скорее всего, да, — Элайджа внимательно посмотрел на Лиз, та вздохнула. — Не скажу, что я этому рада, но тем не менее… — Спасибо за честность, — хмыкнул Элайджа. — Беспокоитесь за дочь? — Да, — прямо ответила Лиз. — А также за мальчиков Сальваторе и остальных жителей города. У меня хорошая память, да и чутье никогда не подводило. — Разве наша семья — единственная опасность, что грозит благополучию Мистик-Фоллс? Лиз, ты нас переоцениваешь. — Элайджа улыбнулся, допил кофе, встал и затем успокаивающее произнёс: — Не беспокойся за Деймона. Я просто хочу попрощаться с Еленой и все. Шериф Форбс недоверчиво покачала головой, проводила его до двери, и глядя, как Элайджа пересекает лужайку перед домом, помахала рукой на прощание. …Дом Сальваторе светился всеми огнями и гудел, словно пчелиный улей. Элайджа аккуратно припарковал свой «Форд» между разномастными автомобилями местной молодёжи. На террасе страстно целовалась какая-то парочка, не обратившая на него никакого внимания, в гостиной было не протолкнуться. Обычная тусовка молодняка, большая часть — школьные приятели и приятели приятелей Кэролайн, Тайлера и Мэтта. Громкая, бессмысленная музыка, разгоряченные тела, неприкрытое вожделение. Элайджа пару минут понаблюдал за танцем нескольких девиц, взобравшихся на барную стойку, когда к нему подскочила оживленная Кэролайн с бутылкой пива. — Привет! Где брата потерял? А что ты сегодня в джинсах, а не в костюме? Выпить хочешь? Элайджа вежливо отказался, поинтересовавшись заодно, где ему найти Елену. Кэролайн без лишних расспросов проводила его в библиотеку и отправилась на поиски подруги. Толстые стены полностью заглушали шум и вопли гостей; Элайджа прошелся вдоль книжных шкафов, вытянул наугад тяжёлый фолиант в черном кожаном переплете, полистал без особого интереса и обернулся, когда в дверях показалась Елена Гилберт. — Элайджа, — она обхватила плечи руками, сжалась, словно в комнате было холодно. — Привет, — он вернул книгу на место, подошёл чуть ближе, чувствуя её внезапное смущение. Сколько они уже не оставались наедине? Три месяца? Четыре? …Все началось как грубый фарс. Элайджа и сам не понимал, как так вышло, что он не сразу узнал ее. Она звонила с номера Катерины, великолепно подражая её голосу — Элайджа ничего не заподозрил и пришёл на встречу. Что они с Ребеккой замышляли против Катерины, он так и не понял (разборки между женщинами всегда отличались особой жестокостью и отсутствием смысла), потому что Елена не ожидала его увидеть, так как в телефоне Катерины он был интригующе записан как «мистер N». Также она и не ожидала поцелуя, чем немедленно выдала себя. Не стоило было приходить сегодня, даже в дом Сальваторе, даже полный людей. Какая, к черту, разница, если её присутствие вызывает помутнение рассудка? Элайджа отчаянно завидовал Никлаусу в эти моменты — брат умел избавляться от дикого исступления, перенося его на холст. Письма не помогали, возможно потому, что Элайджа не передавал их Елене, а хранил в письменном столе и постоянно перечитывал. — Элайджа, о чем ты хотел со мной поговорить? И правда, о чем? Зачем вообще он решил увидеть её сегодня, что он мог ей сказать? Можно было написать очередное письмо и даже отправить его. Можно было позвонить — нет, нельзя, её голос заставил бы забыть все и приехать к ней, но сейчас, стоя в двух шагах от Елены, он просто молчал и смотрел на неё. И она смотрела, казалось, испуганно, однако на самом деле он был уверен — Елена ждала. Ждала от него очередной глупости, переходящей в умопомрачение. «Зачем ты ищешь в них обеих Татию? Она умерла». Никлаус был прав лишь отчасти: образ Татии стоял перед глазами, но видел-то он Катерину. Или Елену. Другое дело, что порой все три девушки воспринимались как осколки когда-то целого существа. У Никлауса до сих пор хранился портрет Татии, первый в бесконечной череде женских образов. Элайджа помнил тот день, солнечный, но не жаркий, удивительно свежий для Нового Орлеана. Татия позировала на скамье в саду, подтянув колени к груди и задумчиво смотрела перед собой. Элайджа тогда только расстался с очаровательной Селест Дюбуа — на душе было пусто, и как-то совсем мрачно, а Татия прямо-таки светилась изнутри необыкновенной лаской и нежностью. Никлаусу безусловно удалось передать с помощью рисунка ту хрупкую красоту девичьей души. Уже в четырнадцать лет брат, по мнению Элайджи, был вполне сложившимся художником, с узнаваемым стилем и умением видеть главное. А в Татии главным был этот солнечный, яркий свет, искрящийся в насмешливых карих глазах, играющий на длинных, до талии, каштановых, мелко вьющихся волосах. Никлаус напоминал Элайдже добродушного, восторженного щенка, Татия — изящную кошечку; она с удовольствием подставляла губы для неловких поцелуев, со смехом садилась к брату на колени, при этом искала взглядом Элайджу — и потом вприпрыжку убегала из сада в дом. …Елена молчала словно знала, о чем, или о ком он думал в этот момент. Катерина никогда не ревновала к умершей сестре, Елена же ненавидела их обеих. «Не она, не она», — яростно шептала Елена, прижимаясь к нему в постели, словно малейшее расстояние между их телами немедленно убедит Элайджу в обратном. «Елена», — успокаивающе шептал он и целовал её губы, задыхаясь от нахлынувших эмоций. Она не верила, отвечала на его ласки так, словно доказывала своё право на него. — Я уезжаю из Мистик-Фоллс. Елена перестала буравить его взглядом, расправила плечи и прошла к кожаному дивану, опустилась на краешек, отвернулась к окну. — Я тоже. — Вот как? Это, конечно, была ловушка, неоднократно применяемая Еленой в отношении всех её мужчин: изобразить тоску, вселенскую печаль и готовность безропотно нести свой крест. Капкан всегда успешно срабатывал, но на этот раз Элайджа не хотел в него попадаться. — В этом городе меня ничего не держит. Все мои родные погибли, у друзей своя жизнь, и я им только мешаю. Особенно Деймону. Не думает же мисс Гилберт, что он будет ревновать её к старшему Сальваторе? Елена вздохнула, не дождавшись от Элайджи заверений в её безусловной нужности всем и вся в этом городе. — Куда ты направляешься? — В Новый Орлеан. Не поедет же она за ним, на самом-то деле. — А я — в Нью-Йорк. Насчёт себя Элайджа не был так уверен.***
В данный момент Камилла О’Коннелл была уверена только в том, что в каждой профессии есть свои трудности. — Заткни пасть, французская шлюха, — процедил сквозь зубы громила, любовно поглаживая пальцами кастет. — Деньги ей плати, ага. Надо будет — ты мне сама приплатишь! Камилла вздохнула. Призвать к порядку разбушевавшегося клиента — та ещё морока, но с этим типом дело обстояло ещё хуже. Он не был пьян, и явно осознанно пытался спровоцировать конфликт. Ками оглянулась, ища глазами охранника или хотя бы Софи Деверо, однако помощь пришла с неожиданной стороны. — Вы что-то имеете против французов, мсье? — услышала она вдруг мягкий вкрадчивый голос с характерным грассирующим «р». — Может, обсудим ваши претензии на улице? Мужик довольно осклабился, предвкушая лёгкую победу, потому что его оппонентом оказался худощавый парень в кепке, и с готовностью последовал за ним. Минуты через две парень вернулся один и положил на стойку двадцатидолларовую купюру. — Сдачи не надо, — предупредил он, возвращаясь за свой столик. — Спасибо, — пробормотала вслед Камилла, с опаской косясь на испачканный в крови рукав его куртки, но благоразумно промолчала. — Правильно, не вмешивайся, — шепнула ей на ухо неожиданно появившаяся Софи. — Продолжай работать, как ни в чем не бывало. Случаются такие накладки, ничего не поделаешь. Это Французский квартал, детка! Софи Деверо, по мнению Ками, как раз и олицетворяла собой пресловутый квартал: маленькая, хорошенькая, с нежным округлым личиком и большими глазами, однако бойкая и острая на язык. Совладелица «У Руссо» — семья Деверо занималась ресторанным бизнесом в четвёртом поколении — она была, к тому же, высококлассным профессионалом в своём деле, и поток клиентов никогда не иссякал, будь то обеденное или вечернее время. Софи обычно трудилась на кухне, изредка заглядывая в зал, но сегодня она прямо-таки с нетерпением появлялась у стойки бара, словно ждала кого-то, но тот и не думал являться, хотя на самом деле, и Камилла была в этом уверена, нужный ей человек давно был здесь. Поклонников у Софи Деверо было немало, и некоторые из них как раз подходили под описание «плохих парней», появлялись ближе к закрытию, заказывали дорогую выпивку, молча наблюдали за посетителями, моментально определяя «чужаков» и затем «пасли» их. Вот и сегодня, Камилла была готова пробиться об заклад, вежливый француз ждал именно младшую из сестёр Деверо. Джейн-Энн поведения младшей сестры не одобряла, и старалась работать с ней в одной смене, чтобы на корню пресекать подобные попытки однако сегодня почему-то попросила Камиллу подменить ее, чем Софи, понятное дело, тут же воспользовалась. Ночь, между тем, не считая случая со вспышкой межнациональной розни, выдалась спокойной. Лёгкие джазовые композиции убаюкивали страхи и тревоги, приглушённый верхний свет создавал в какой-то степени даже интимную обстановку, и Камилла впервые за долгое время почувствовала, как её душа умиротворенно замерла, перестав вдруг отчаянно метаться из стороны в сторону. …Все-таки Камилле О’Коннелл нравилось здесь: живая музыка, интересные люди, хорошие чаевые. По словам Софи, буйные молодчики сюда забредали редко, просто ей «повезло» наткнуться на одного из них в первую же неделю. Но работа все же не полностью оправдала возложенных на неё надежд, потому что, как бы Камилла не уставала, тревожные сны продолжали ей сниться. Дядя Киран, не сказать, чтобы совсем довольный её выбором, но, тем не менее, не пытавшийся больше её переубедить и заставить-таки уехать из Нового Орлеана, не раз звал её полюбоваться церковью Святой Анны, практически заново отстроенную после урагана и последовавшего за ним пожара, но Камилла не могла себя заставить снова увидеть мрачное готическое строение, с которым у неё до сих пор имелись неприятные ассоциации. …Между тем клиенты стали медленно расходиться, причем благородный француз ушёл одним из первых (контролирует обстановку снаружи, догадалась Ками); когда пробило два часа ночи, из ресторана сбежала и Софи. «Как бы мы скучно жили, не совершай всяких глупостей», — подумала Камилла.***
«Как можно совершить столько глупостей за короткий период времени?» — Хейли Маршалл задавала себе этот вопрос вновь и вновь, однако ответа так и не нашла. Она проклинала себя за доверчивость. Чёрт возьми, куда подевались её осмотрительность и осторожность, без которых она и не выжила бы и дня вольного бега? Она делала ошибку за ошибкой: повелась на обещания Кэтрин предоставить ей информацию о семье и предала Тайлера, переспала с опасным психопатом и забеременела от него, а теперь, вдобавок, добровольно засунула голову в петлю, доверившись, по сути, совершенно незнакомому человеку. Почему она поверила Джейн-Энн Деверо, когда та позвонила ночью и предложила проехаться на болота, там-де живёт некая отшельница Ева, у которой они покупают травы для чая, и у неё на плече такой же полумесяц, как и у Хейли? Любой здравомыслящий человек заподозрил бы неладное, но нет, Хейли с радостью согласилась. А в машине её ждал сюрприз: укол в шею. …Когда она очнулась, голова просто раскалывалась от невыносимой боли, связанные руки и ноги затекли, а позвоночник, казалось, пронзили тысячи раскаленных игл. Физический дискомфорт, помноженный на душевный, был невыносим. В помещении было темно, сыро и пахло чем-то затхлым, словно в склепе, подобное впечатление ещё более усиливалось от маленького витражного окна под потолком и ниш в стенах. Вскоре в комнату вошла незнакомая кудрявая девица, зажгла свечу и поставила её на пол в углу. Засмердело благовониями, и Хейли стошнило на пол — благо не на продавленный диван с острыми пружинами, на котором ей, по всей видимости, и предполагалось лежать в ближайшие часы. Или дни. — С-с-сука, — хрипло выдавила из себя Хейли. — Приятно познакомиться, я — Селест, — издевательски хохотнула девица и села верхом на облезший венский стул со вспоротой обивкой. — Что, токсикоз мучит? — Какого хрена… тебе от меня… надо… Остаток фразы она сглотнула из-за болезненных спазмов в желудке. — Гибискуса у меня нет, уж извини, — развела руками Селест. — К тому же, смотрю, он тебе неплохо размягчил мозг. — П-п-пошла… ты… — Да не напрягайся особо, я-то пойду, а ты здесь останешься, пока за тебя что-то дельное не смогут выторговать. Девица прищурилась, оценивающе глядя на пленницу. Хейли представила себя со стороны: зелёная от тошноты, растрепанная и пахнущая рвотой — и тяжело вздохнула. — Дура ты, Хейли, — веско сказала Селест. — Неужели до тебя не дошло, что если весь Новый Орлеан молчит о Лабонэйрах, то на это есть веская причина? Подумать только: некая пигалица уже порядочное количество времени землю роет, чтобы найти что-то о Волках Полумесяца, а никто ни сном и ни духом! Тут и за меньшее можно очутиться в канале и с перерезанной глоткой! Чертовское везение, конечно, однако не могло же оно длиться вечно… Поэтому я и решила брать быка за рога, пока ты не попала в руки кому другому. Лучше бы спасибо сказала, идиотка. А так мы тебя в целости и сохранности передадим жениху, естественно, не задаром. — К-к-кому? — удивленно простонала Хейли. — Жениху, — терпеливо повторила Селест. — У вас, Лабонэйров, королевские традиции даже в изгнании соблюдаются. Джексон — твой нареченный муж, между прочим, красавец, каких поискать. И ребёнку твоему будет только рад… — И для этого меня нужно было похитить и держать связанной, — фыркнула Хейли. Новость о будущем муже её позабавила, да и общее самочувствие улучшилось. — Мне нужны гарантии, крошка. Ты можешь называть это похищением, я же предпочитаю считать все мерами предосторожности. Услуга за услугу. Что подтолкнуло Хейли к очередному опрометчивому решению, она и сама не смогла бы внятно объяснить, скорее слова сами слетели с языка. — Это ребёнок Клауса Майклсона. Если уж пришлось быть товаром, то надо набивать себе цену.***
Ребекка Майклсон знала себе цену. Она была непомерно высокой, поэтому её не стоило требовать с окружающих. Страх остаться одной был гораздо сильнее ожидания предательства. Предрассветные сумерки были любимы Ребеккой за ощущение покоя и уверенности в том, что с восходом солнца мир заиграет всеми красками, а ночные страхи исчезнут без следа. Она остановила свой «Шевроле Тахо» у обочины и пошла поразмяться на полянку у опушки леса. Настроение было отвратительное, поэтому повышенная физическая нагрузка была ей просто необходима. Тут уж не отделаться тренировками в спортзале: ей нужны открытое пространство, лес и скалы. …Со времени поездки в Европу с Мэттом Донованом прошло меньше месяца, а отношения окончательно испортились. Во-первых, он принялся отдавать ей по частям деньги, потраченные на путешествие, хотя это был подарок по случаю окончания школы, а во-вторых, стал её избегать. Убедившись, что попытки поговорить по душам неизбежно проваливаются, Ребекка провела небольшое расследование и выяснила, что с Мэттом поработала Елена Гилберт… После серии упражнений на растяжку она почувствовала необыкновенный прилив сил — самое время побегать по лесу. …Что Елена ему наплела, Ребекку совсем не интересовало: та знала Мэтта с детства, была в курсе всех его психологических проблем и умело этим пользовалась; девушку волновал другой вопрос, «почему?» Ну как — «волновал»… Скорее, озадачивал. Ответ-то она знала… Просто так, чтобы неповадно было. Чтобы не забывала Ребекка Майклсон кто здесь, в Мистик-Фоллс, самая важная женщина. Захочу — будет тебе Мэтт, или Стефан, или Деймон, не захочу — они будут вести себя с тобой, как с пустым местом, и ничего ты с этим не поделаешь, милая. Ты, Ребекка, не умеешь так надувать губки и пускать слезу, не получается у тебя закатывать красивые истерики и получать желаемое. Да чёрт с ними, конечно, однако — обидно же. Ребекка свернула с тропинки и, наращивая темп, побежала по пересечённой местности. …А вот на хрена ей самой такая подруга, вопрос не менее важный. И Ребекка в который раз проникалась уважением к Нику, который относился к Елене, как к третьесортному товару. Утренний холодный воздух приятно бодрил. Ребекка уже порядком углубилась в лес, сделав крюк миль на семь, если не больше; небо на востоке окрасилось в тёплый розовый цвет, нежно светлея между стволами деревьев, высоко над головой пели птицы. «Тяжеловато иду, — с досадой отметила Ребекка. — Обленилась». Заприметив подходящее дерево, ускорилась, пробежав вокруг, петляя между соснами, затем, резко остановившись, прыгнула, ухватившись за нижнюю ветку, и ловко, словно белка, забралась по стволу. Восстановила дыхание. Внизу шумел осенний лес, в пожухлую траву падали шишки, глухо стуча о валуны. Невдалеке журчал ручей — прозрачный, с каменистым дном. Ребекка вспомнила, что он протекал неподалёку, под скалой, откуда она в детстве спрыгнула довольно удачно, ничего не сломав, а лишь подвернув лодыжку и расцарапав лицо о низкорослые кустики. Элайджа и Ник тогда несли её до дома на руках, за что им по первое число влетело от отца. Она спустилась чуть пониже, спрыгнула на землю, сделала пару сальто и растянулась на земле, вдыхая запах хвои и прелых листьев. Протянула руку к зарослям голубики, аккуратно срывая синие, с легким туманным налетом, ягоды. День обещал быть тёплым и солнечным. …Стоя под струями теплого душа, Ребекка снова размышляла о неудавшемся романе с Мэттом. Не первый, надо думать — не последний мужчина в её жизни, но выбросить его из головы никак не получалось. В любой ситуации он оставался самим собой: спокойным, уверенным в себе человеком, привыкшим своими силами справляться с трудностями, никого не обвиняя в них. Это в нем и нравилось. Может быть, Елене тоже не хотелось отпускать такого мужчину? Нет, глупости. Ведь у неё же есть Деймон. И Стефан. И вот тут можно чистосердечно признаться самой себе в том, что Ник, как всегда, прав: никто из этих троих её, Ребекку, недостоин. И вчерашняя тусовка тому доказательство. Ребекка выключила душ, открыла дверь кабинки и с кошачьей грацией потянулась у зеркальной стены, любуясь изгибами фигуры. Действительно, на Мэтте Доноване свет клином не сошелся. …Поставив телефон заряжаться, Ребекка выяснила, что вечером ей трижды звонил Элайджа, а также обнаружила смс от Ника — «Que pensez-vous du Jazz?» О джазе она думала скорее положительно, однако Ник не брал трубку. Элайджа тоже ответил не сразу, а потом старательно изображал давно проснувшегося. Было уже без двадцати десять, и столь поздний для брата подъём означал вполне определённые обстоятельства. — Мне пожелать доброго утра и Елене? — Неприкрытый сарказм. — Она ещё спит, — ответил Элайджа. — Ты у себя? — Да. — Ребекка периодически сбегала от братьев в маленькую, но уютную квартирку в центре города. — Где Ник? — Насколько я знаю нашего брата, — хмыкнул Элайджа. — То он уже в Новом Орлеане. Quod erat demonstrandum.***
Tertium non datur. После непродолжительного отдыха в отеле Клаус решил наведаться во Французский квартал. На площади торговали амулетами и прочей чепухой, казалось, те же самые старухи, что и во времена его детства. Он подошёл к первой попавшейся и поинтересовался, где ему найти Джейн-Энн Деверо. Бабка заметно побледнела, без сомнения, узнав его, с трудом выдавила из себя что-то похожее на «execution» и дрожащей рукой указала в сторону «улицы Правосудия». Ты смотри-ка, вовремя он тут оказался! В эту часть города и раньше не забредали даже случайные туристы, не говоря уже о добропорядочных местных жителях. За десять лет ничего не изменилось. По пути сюда Клаус заметил пару-тройку «дневных» и с десяток «ночных» — явно неплохо тренированных парней — внимательно следивших за обстановкой в квартале, но не проявивших, впрочем, какой бы то ни было враждебности или даже хамоватого любопытства по отношению к незнакомцу, нагло разгуливающему по запретной территории. Какая дисциплина! Словно в старые добрые времена… «Улица Правосудия», несмотря на громкое название, была узкой и тёмной пешеходной улочкой неподалёку от кладбища Лафайет, куда благополучно сбывались все «отходы судопроизводства». …Скрываться от посторонних глаз Клаус нужным не счел, наоборот, стоял, лениво подпирая спиной стену дома и наблюдал за толпой молодежи, преимущественно цветных, пестревшей татуировками и блестящей от пирсинга, цепей и шипов. Толпа, предвкушая интересное зрелище, радостно гудела, обступив деревянный помост, на который двое крепких парней выволокли избитую женщину в разодранной, грязной одежде и привязали к столбу, скорее, для того, чтобы она не упала — попытаться сбежать в таком состоянии она уж точно не могла. Из колонок доносилась ритмичная музыка, вдоль первых рядов зрителей ходил мускулистый смуглый парень и с видом суперзвезды, снизошедшей до своих поклонников, пожимал вытянутые руки. Отец тоже любил устраивать суды и публичные казни. …Вдоволь натешившись восторженным приемом, Марсель Жерар вскочил на импровизированную сцену и подхватил микрофон. — Дамы и господа! — Донеслось из динамиков. — Позвольте вам представить Джейн-Энн Деверо! Аплодисменты! Та самая Джейн-Энн Деверо, которая, по словам Катерины Петровой, так жаждала видеть его в Новом Орлеане… Клаус пристально посмотрел на полумертвую женщину; обезображенное кровоподтеками и глубокими порезами лицо метиски казалось жуткой маской, заплывшие глаза-щели с ненавистью взирали на беснующуюся толпу. — Джейн-Энн Деверо, — повторил Марсель Жерар и белозубо улыбнулся публике. — Всем вам известная хозяйка чудесного заведения «У Руссо». Люблю этот ресторан, ребята, там чудесная еда! А какие девушки там работают! «Ребята» одобрительно загоготали. — Однако, — продолжил Марсель, опасно сощурившись, — мне стало известно, что Джейн-Энн не так уж любит своих клиентов. Толпа оглушительно заулюлюкала и засвистела. — За два года эта женщина хладнокровно убила больше десяти наших парней. Несчастные, не ожидая такого коварства с её стороны, отдыхали от трудов праведных за бутылочкой-другой доброго бурбона, а она вершила своё тёмное дело, добавляя в спиртное дурманные отвары, и потом топила наших друзей в канале! — Марсель оглядел зрителей и повернулся к подсудимой. — Есть ли у тебя, Джейн-Энн Деверо, оправдание? В наступившей тишине женщина харкнула кровью, а потом чётко, с придыханием, произнесла: — Пошел к черту! Толпа снова зашумела. Марсель укоризненно покачал головой, поднял руки, успокаивая народ. — Очень жаль, что ты не признаешь вины, Джейн-Энн. Значит, твоё наказание должно с лихвой окупить страдания твоих жертв, а так как жительницы Французского квартала по старой памяти именуют себя ведьмами, то — согласно традициям — нам надо бы, предположим, сжечь тебя на костре… Тут же раздались радостные крики «Сжечь ведьму!», но Марсель поднял руку, вновь призывая к тишине. — Но я милосерден. И молниеносным движением метнул в неё кинжал, вонзившийся в горло по рукоять. Джейн-Энн захрипела, дернулась в конвульсиях и обмякла, повиснув на верёвках, будто сломанная марионетка. — А труп пока пусть повисит, — предупредил Марсель, спускаясь с эшафота. — В назидание остальным. Смеясь и пританцовывая, словно на праздничном шествии, толпа направилась к Бурбон-стрит.