Глава III
Депрессия (от лат. depressio — подавление, угнетение) — психическое расстройство, характеризующееся патологически сниженным настроением (гипотимией) с негативной, пессимистической оценкой себя, своего положения в окружающей действительности и своего будущего. «Депрессии в общей медицине».***
Еще недавно, буквально — вчера, Елена Гилберт думала, что устала от жизни. Каждое утро она просыпалась с мыслью «как же всё достало», каждую ночь она засыпала, желая больше не открыть глаза. Она завидовала обеим сестрам, потому что одна уже завершила свой жизненный путь, а вторая вот-вот должна была его закончить. А самое отвратительное — у неё не было желания писать, и это пугало больше всего. Елена с тоской вспоминала те времена, когда мысли роились вокруг, только успевай строчить — она и записывала все в дневник, а потом сама же зачитывалась своими фантазиями. Мать (через каких-то своих знакомых) даже пристроила ее рассказы в пару региональных глянцевых журналов, но дальше дело не пошло, и Елена нехотя принялась за то, чем семья Гилбертов занималась уже более ста пятидесяти лет — муниципальным архивом Мистик-Фоллс. Вдохновению не мешали даже трагедии: Елена находила утешение в творчестве после смерти родителей, и проблемы с Джереми не могли помешать ей сочинять очередной роман. Увы, но для младшего брата она авторитетом никогда не была, хоть и числилась его опекуном более десяти лет, после трагической гибели родителей; к семнадцати годам Джереми совсем отбился от рук, связался с дурной компанией и забросил школу. Будь это какой другой город, их дом окружили бы агенты соцслужб, жаждущие заняться воспитанием неуправляемого подростка, но постоянное проживание в Мистик-Фоллс служило гарантией того, что на приключения молодого Гилберта будут смотреть сквозь пальцы. Потрясения в личной жизни, встречи и расставания как ничто другое способствовали возникновению новых идей. Елене нравилось то, что она писала, когда была со Стефаном Сальваторе, она была в восторге от того, что получалось, когда встречалась с Деймоном. Но атмосфера Мистик-Фоллс в последнее время начала её душить; сначала приходили незаметные мысли наподобие «все как всегда, мрачно, тихо», а потом в голове слишком явно стало зудеть «насквозь прогнивший мерзкий городишко». Джереми наверняка решил «умереть» именно поэтому. «Давай уедем отсюда», — говорил Стефан, и Елена думала о солнечной Калифорнии. «Давай уедем отсюда», — говорил Деймон, и она думала о небоскребах Нью-Йорка. Элайджа уезжать ей не предлагал, а Елена признавалась себе, что готова бежать с ним куда угодно, хоть в джунгли Амазонки. …Солнечный свет проникал сквозь витражи стрельчатых окон, играя на стенах и мебели разноцветными бликами. Элайджи в комнате уже не было, и Елена, сладко потянувшись, решила спуститься вниз. …На вечеринке, хоть и устроенной для неё, было невыносимо скучно, и визит Элайджи пришелся как нельзя кстати. У нее, вообще-то, и в мыслях не было снова поддаваться неосознанному желанию, но Элайджа был так холоден и вежлив с ней, что она не выдержала после его ухода и четверти часа. Может быть, он на это и рассчитывал, потому что ждал её у машины. Елена сама нарушила собственное обещание «больше никогда». Едва переступив порог дома Майклсонов, она практически набросилась на Элайджу, прижав его к стене, и непослушными пальцами принялась расстегивать пуговицы на его рубашке. Не полагаться же, в самом деле, на волю случая… — Привет! — улыбнулась она, входя в кухню, любуясь мужчиной у плиты. — А что, ты один? — Как будто ты не знаешь, — отозвался Элайджа. — Или ты гуляешь по дому в одной моей футболке, чтобы разозлить Никлауса и Ребекку? Не думаю, что ты бы решилась на подобное. — Не порть хорошее утро своими отвратительными замечаниями, — фыркнула Елена, подходя к нему. Прижалась к широкой сильной спине, игриво скользнув руками под рубашку, погладила кончиками пальцев кубики пресса и решительно расстегнула ремень брюк. — В кои-то веки здесь нет твоих младших надоедливых братца и сестрички, в нашем распоряжении и кухня, и гостиная, и библиотека… — Кофе сбежит, — деланно равнодушным тоном ответил Элайджа, абсолютно не возражая против её отнюдь не скромных ласк. — И омлет пригорит. Ты будешь виновата. — Накажешь меня, — с готовностью отозвалась Елена. …Кофе, конечно, сбежал. — Что ты ко мне чувствуешь? — прямо спросила она потом, обнимая его под одеялом. — Люблю, — просто ответил он. — Меня? — уточнила она, на мгновение замерев. — Тебя, — рассмеялся он, и на душе стало легко, светло и весело. Хотелось написать что-нибудь хорошее.***
Хотелось крикнуть изо всех сил что-нибудь гадкое. Камилла О’Коннелл стояла у расписанного граффити склепа. Ярко-красные, с потеками, буквы, складывались в мерзкое, отвратительное слово, которое она никак не могла произнести вслух. Убийца. Тот, кто это написал, был прав, но Камилла ненавидела эту правду. Тем более, если её писали на могиле самого близкого ей человека. Не выдержав, Ками выронила из рук цветы и, захлебываясь слезами, села на землю, обняла колени и уткнулась лбом в сложенные руки. Она во всем винила себя. …Шон с детства был добрым, спокойным мальчиком, на которого родители не нарадовались. Его счастливо миновали все возрастные кризисы, он никогда не увлекался ничем и никем сомнительным — идеальный сын. Брат, правда, не был особо близок с родителями, но по крайней мере, он благоразумно это не демонстрировал, в отличие от ершистой и мятежной сестры-близнеца. Вежливый, приятный молодой человек, решивший посвятить свою жизнь служению Богу. Когда и каким образом Шон стал чудовищем, от которого отреклись близкие? Мать и отец делали вид, что у них никогда и не было сына. За это Камилла их и ненавидела, а отнюдь не из-за навязчивой идеи отца насчёт её карьеры. И прах брата в безымянной могиле этому только способствовал. Это был тяжёлый год. Никогда ещё Камилла не чувствовала себя так плохо. Даже в Нью-Йорке, на первом курсе университета. В голову, казалось, приходили только плохие мысли. Очень плохие, злобные и жестокие. Иногда посреди совершенно обычного, нейтрального разговора о погоде её начинало трясти, а перед глазами мелькали ужасные картины. Контролировать себя становилось сложнее с каждым днём. Почему ей никогда не приходило в голову, что уравновешенного и доброжелательного брата тоже терзают изнутри жуткие демоны? И не только она видит, как отовсюду скалится маска смерти? Быть может, вместе им бы удалось противостоять этому безумию? Как же она не поняла, что бегство Шона от окружающего мира в религию — способ справиться с гнетущими его страхами? Почему, почему он не обратился за помощью? На самом деле, Камилла его понимала. Cure te ipsum. Девиз О’Коннеллов. Она попыталась было найти успокоение в прошлом: тихом, лёгком, добром детстве, на мгновение воскресив в памяти те дни, когда никто и ничто не омрачали её разум. Камилла скучала по тем беззаботным временам; в детстве мир казался ей интересным, таинственным местом, полном тайн и приключений. На деле же вышло, что все слишком мелко, условно и грязно. Нет, конечно, Камилла и без изучения психологии понимала, что все в жизни субъективно, но превозмочь апатию, брезгливость и раздражение она не могла. А потом пришла злость, часто возникавшая на пустом месте, подавляемая агрессия накапливалась и искала выход. А Шон был таким же, как она… Почему они, повзрослев, так стеснялись говорить по душам, предпочитая вежливые и безликие формулировки стандартных ответов и вопросов? — Чёрт, я не успел смыть надпись, — дядя Киран опустился на землю рядом с Камиллой и обнял её за плечи. — Не думал, что ты придешь сегодня. Не хотел, чтобы ты увидела. Она не ответила, все ещё всхлипывая и вытирая слёзы тыльной стороной ладони. Киран молча подал ей носовой платок. Солнце клонилось к закату, и тени от надгробий густели с каждым мгновением. Воздух посвежел, и ее тело стала бить мелкая дрожь. — Почему все так плохо и лучше не становится? — тихо прошептала она скорее для себя, но Киран все же ответил. — Потому что больно терять близких людей, милая. Камилла вздохнула и прижалась к сильной груди дяди. Как в детстве. Да, дьявол бы всех побрал, да! Ей плохо только потому, что Шона больше нет. Потому что её брат покончил с собой, перерезав горло. А совсем не потому, что перед этим он так же убил двенадцать юношей. Признайся — облегчи свою совесть.***
Интересно, а что такого, по мнению матери, она совершила, если её должны мучить угрызения совести? Кэролайн Форбс недоуменно смотрела на экран мобильного телефона: Лиз редко писала ей смс, предпочитая звонить или оставлять звуковые сообщения (наверное, голос матери должен был немедленно вернуть заблудшую дочь на путь истинный). «Скажи мне правду». Господи, да о чем тут может идти речь? Может быть, о Тайлере? Или все-таки о Клаусе Майклсоне? Мать всегда с подозрением следила за кругом общения Кэролайн, всячески подчеркивая, что только её бдительный контроль не позволяет дочери заполучить серьёзные проблемы. Порой девушке приходило в голову, что мама подозревает её в гораздо большем количестве грехов, чем она совершила. Вечеринка удалась на славу, а драка Мэтта с Деймоном ее только украсила. Кэр, по собственной инициативе вызвавшись помогать братьям Сальваторе с уборкой дома после вчерашнего, весь день провозилась, приводя гостиную и кухню в божеский вид, только пару минут назад обнаружила это сообщение и тщетно пыталась дозвониться до матери. Мобильный был выключен, на работе её не видели, потому как выходной, но дома тоже никто не брал трубку. Кэролайн уже начала волноваться. Она никогда не волновалась по пустякам, но мамина профессия была достаточно опасной, чтобы причины для волнения не казались надуманными. Тем более это сообщение… Бросив все дела, Кэролайн тут же помчалась домой, по пути продолжая набирать оба номера. Входная дверь была заперта, хотя машина стояла у дома. Кэролайн ураганом пронеслась по комнатам, в панике заглянула в ванную, во все шкафы и под каждую кровать. Никого. Отключенный телефон лежал на кухонном столе. Трепеща от ужаса, девушка потянулась почему-то к дверце холодильника, но тут в дом кто-то вошел. Она замерла, не в силах пошевелиться. — Мама! — с облегчением выдохнула Кэр, когда в кухне появилась Лиз. — Ты где вообще пропадаешь? А мобильник дома! — Забыла, — Лиз осторожно повесила сумочку на спинку стула и прошла к холодильнику за бутылкой апельсинового сока. — Из головы вылетело, извини, солнышко. Меня в кафе пригласили… неожиданно. — Ого! — Кэролайн налила сока и себе, залпом выпила, потом устало опустилась на стул. — А я тут… бегаю. Как дурочка. Из-за смс-ки твоей. — Смс? — Лиз протянута руку к телефону, включила. — Да что в ней такого? — А что означает это твоё «скажи мне правду»? — Хотела узнать твоё мнение насчёт того, не поздно ли мне ходить на свидания, — печально улыбнулась Лиз. — Но, видимо, отвлеклась и не дописала. Прости, что заставила поволноваться. Кэролайн стало невыносимо стыдно от того, что подобный вариант событий даже не пришёл ей в голову. В самом деле, почему бы и не свидание? Не будет же она так и шарахаться от представителей противоположного пола, после того, как папаша пять лет назад сбежал от нее к любовнику! Маме всего-то сорок семь лет, аккуратная, подтянутая, умная женщина. Несомненно, она нравится многим мужчинам, наверное, и ей кто-то интересен. Она, конечно, шериф, но почему у шерифа не может быть личной жизни? В которую посвящать взрослую дочь совсем необязательно, учитывая, что эта самая «взрослая дочь» и в своей-то личной жизни разобраться не может. — А я его знаю? — полюбопытствовала Кэр. — Нет, — уверенно ответила Лиз. — Он не из Мистик-Фоллс. Кстати, о правде, — лукаво подмигнула она. — И что ты от меня скрываешь? В этом вся мама. У неё всегда отлично получалось перевести разговор в нужное русло. Профессиональные навыки!***
Девица явно была профессионалом в своём деле, в этом Хейли Маршалл даже не сомневалась. Конечно, абы кого похитительницы бы к ней не привели, слишком ценный товар. Вот и сейчас, прикидывая, во сколько им обошелся неинвазивный пренатальный тест, Хейли вдруг осознала, что влипла гораздо сильнее, чем думала. — К тебе как лучше обращаться, Хейли или Андреа? — неожиданно поинтересовалась рыжая медсестра, подготавливая все необходимое. Что-то новенькое. — А почему вдруг «Андреа»? — Так тебя назвали родители. Дурацкое имя. Чужое. — Хейли, — твёрдо ответила она. — А тебя? Медсестра с интересом взглянула на девушку и, помедлив, ответила. — Женевьев, — зафиксировала резиновый жгут. — Поработай кулаком, Хейли. …Убедившись, что пленница явно не собирается сбегать при удобном случае, Селест сама освободила её от пут, а потом и перевела из склепа в более приятное помещение — это оказалось старое поместье с заброшенным яблоневым садом, впрочем довольно-таки обустроенное внутри. Хейли поселили в светлой комнате в восточном крыле — с решетками на окнах, но очень уютной. Широкая кровать с балдахином и резная деревянная мебель довершали образ королевской опочивальни. От постельного белья приятно пахло лавандой. — Считай, что ты у нас в гостях, дорогуша, — добродушно усмехнулась Селест, когда Хейли подошла к окну и с любопытством посмотрела на улицу. Под окном росло старое дерево, ветки, покачиваясь от ветерка, чуть слышно скреблись по стеклу. Судя по всему, возможный факт беременности Хейли от Клауса чрезвычайно обрадовал ее похитительниц, и они решили устроить ее со всеми удобствами. Интересно. — Ни о чем не беспокойся. Если твоё заявление насчёт отцовства подтвердится, то мы попробуем распорядиться этой ситуацией как можно выгоднее, да и ты в накладе не останешься. Селест присела на кровать, всем своим видом демонстрируя чрезвычайное дружелюбие. Хейли все же предпочла озвучить свои сомнения: — Предположим, ваш этот… ну в смысле, мой жених, как его… — Джексон Кеннер, — подсказала Селест. — Ага, Джексон. — Хейли вздохнула и села рядом с ней, невольно пригладив ладонью пушистое покрывало. — Он с радостью окажет вам обещанную услугу, если вы вернете меня в семью. Предположим, с ним все ясно. А что вы собираетесь предложить Клаусу? Сомневаюсь, что ему есть дело до плода от случайной связи. — Сказала же: не парься на этот счёт. — Селест фыркнула, словно Хейли брякнула откровенную глупость. — Если Клаус — отец твоего ребёнка, у нас найдутся интересные варианты. …Женевьев упаковала пробирки с кровью и вежливо поинтересовалась самочувствием Хейли. Токсикоз мучал её все так же сильно, но одна мысль о гибискусе вызывала отвращение. — Более или менее. Надеюсь, я могу рассчитывать на сносное медицинское наблюдение? — Безусловно, — усмехнулась Женевьев и вышла, заперев за собой дверь. Единственное, что оставалось Хейли в этой ситуации — это следовать инструкции «расслабьтесь и получайте удовольствие». …Селест Дюбуа явно никуда не торопилась и решила просветить её насчёт сложных отношений всех мало-мальски значимых кланов Нового Орлеана. — Ты не думай, дорогуша, что мы имеем что-то против тебя… — Мы? — Жители Французского квартала. — А, понятно. Местные старожилы. — Ещё какие… Моя семья живёт здесь с самого основания города. — Селест продемонстрировала ей татуировку на запястье левой руки. Рисунок, издали выглядевший как сложный растительный узор, при ближайшем рассмотрении оказался затейливым переплетением слов, точнее — имён. — У Софи Деверо татуировок явно больше, — вспомнила Хейли. У Джейн-Энн она вообще ничего не заметила, но та вполне могла прикрывать свой «именной браслет» длинными рукавами. — Этой девчонке просто нравится раскрашивать своё тельце, — рассмеялась Селест. — И заметить имена предков среди её художественного бардака не так-то просто. — Ты хорошо знаешь историю города, так ведь? — полюбопытствовала Хейли. — И общепринятую, и неофициальную? — Конечно, мне ведь всегда было интересно знать, как сосуществуют на этом болотистом пятачке все наши дикие племена, — Селест посерьезнела. — Это как никогда помогает разрешать сложные проблемы. Видишь ли, в Новом Орлеане всегда было много враждующих группировок и кланов — как, впрочем, и везде, но благодаря компромиссам и кратковременным мирным договорам в городе удавалось соблюдать относительный порядок. Да, периодически «волки» грызлись друг с другом, а «ведьмы» не могли поделить сферы влияния, но все могли свободно выражать свое мнение и поступать так, как было необходимо именно им. — А теперь? Разве сейчас в городе хаос? Селест нервно дернула щекой. — А сейчас в городе — ад. Для всех, кто не нравится Марселю Жерару. Единоличная власть развращает. — А кто он такой? — наконец решила утолить своё любопытство Хейли. — Крыса, — с ненавистью выдохнула Селест. — Хитрая, наглая, жестокая тварь. Во Французском квартале ничего не может происходить без его ведома, а его молодчики безнаказанно громят все, что им под руку попадется — так, ради забавы. Он никогда бы не пришёл к власти, если бы не воля случая! А теперь вытащить его из норы, бросить вызов и победить — наша единственная цель! — Я и мой ребёнок могут вам в этом как-то помочь? — Несомненно, — уверенно кивнула Селест. — Вариантов много, и один лучше другого. Мелкий камешек повлечет за собой обвал, который, уверена, если не прикончит Марселя, то уж точно лишит его власти. Лично я, — хищно улыбнулась она, — постараюсь реализовать первый вариант и окончательно избавить от него город.***
Марселю давно пора было избавиться от всех зарвавшихся ведьм Французского квартала, считал Диего Альварес. К своим девятнадцати годам парень повидал немало, чтобы понимать: врага надо уничтожать полностью, с ним нельзя договориться, едва только дашь слабину, отвернешься — и тебя тут же загрызут. А врагов у Диего было много. Первыми врагами в его жизни были те, кто убил его семью. Это потом он узнал, что подонки, которые резали его родителей и сестренок в ту страшную ночь, были из клана Геррера, а тогда, забившийся незамеченным под кровать четырехлетний малыш уяснил одно правило: или ты, или тебя. Диего знал, что Марсель — опытный политик, но его самого политические интриги приводили в ярость. Расшаркиваться перед теми, кого можно просто раздавить — это ли не глупость, граничащая с преступным пренебрежением теми, кто стоит за тебя горой? Умом-то Диего понимал, что иначе — нельзя, каким бы крутым ты ни был, всегда найдётся тот, кто размажет по стенке, или враги объединятся в стаю и набросятся на тебя всем скопом, поэтому надо уметь действовать исподволь, заключать союзы и нарушать договоренности, жертвуя кем-то, обходясь малой кровью, сталкивать врагов друг с другом. Но сердце мириться с подобными правилами отказывалось. И ещё эти шашни с девицами из вражеского лагеря… Нет, Диего был решительно против этого. Одно дело — мимолетные связи, другое — серьёзные чувства. В том, что его друг Тьерри Ванчур втрескался по уши в Софи Деверо, Диего был уверен. А сегодня они казнили её старшую сестру, так что стоило заново оценить лояльность Тьерри — уж сомневаться в последствиях не приходилось. …Гуляли «У Руссо» — так сказать, пировали в захваченной крепости, вывесив табличку «Закрыто на спецобслуживание». Марсель организовал музыкальную вечеринку, но на душе у Диего было неспокойно. Во-первых, Тьерри куда-то пропал. Диего видел, как Софи молча плакала на кухне и готовила — под присмотром толковых парней, естественно, а то мало ли кого девица решит отправить на тот свет вслед за сестрой. По прибытии Тьерри было сунулся к Софи, но, встретившись с ней глазами, стушевался и вышел на улицу, да так и не вернулся. А во-вторых, в ресторан вошёл тот, давешний тип, насчёт которого Диего сам предупреждал Марселя. Хищник. Уверенный в своих силах. Опытный и опасный. Снять бы его издалека, из снайперской винтовки, пока не приблизился, пока не стало слишком поздно. Но Марсель запрещал убивать без его ведома кого бы то ни было на территории Французского квартала. Парни передали Диего фото, едва чужак вошёл в запретную зону, и он продемонстрировал файл Марселю, ожидая приказа на немедленное уничтожение, но тот лишь довольно рассмеялся и приказал просто следить за типом в оба глаза и ни в коем случае не приближаться. А следить за ним оказалось не так-то просто: вот только что стоял у стены, с усмешкой взирал на толпу у эшафота, мгновение — и нет его. Диего выругался, высказал «дневным» все, что он думал о их умениях вести слежку и ненароком оттеснил Марселя с предполагаемой линии огня. …Теперь наглец заявился в ресторан, лениво осмотрелся и прошёл к бару, поближе к сцене, где пел Марсель. — Самого лучшего виски! — улыбнулся белокурой барменше незнакомец и небрежным жестом положил на стойку стодолларовую купюру. Девушка, приятно удивленная, тут же водрузила на стол бутылку Springbank 12 years. Тип оглянулся, нашёл взглядом Диего и приглашающе поднял стакан. Диего смерил его мрачным взглядом, потом посмотрел на Марселя, который, казалось, и не заметил появления незваного гостя. Как всегда, двигался раскованно, в такт музыке, умело вплетал в мелодию голос и очаровывал аудиторию. Эмоционально закончив песню, Марсель обратился к публике: — Дамы и господа! Я очень рад видеть вас всех здесь сегодня, в миг моего триумфа! Громкие овации, восторженные вопли. Марсель чуть насладился обожанием зрителей, затем рассмеялся и продолжил: — И что ещё приятнее, сегодня на наш праздник явился нежданный, однако от этого ничуть не менее желанный гость! Клаус Майклсон! Прошу любить и жаловать! Майклсон? Это имя Диего ничего не говорило, но он все же внутренне сжался от предчувствия чего-то нехорошего. Слишком уж этот тип был похож на «волка». В данном случае «любить и жаловать» следовало понимать в общепринятом, а не противоположном смысле, потому что Марсель, легко спрыгнув со сцены, подбежал к вышеупомянутому «незваному гостю» и заключил того в дружеские объятия. — Добро пожаловать в Новый Орлеан, названный брат! Добро пожаловать в мой город! Диего был готов поклясться, что в глазах Клауса Майклсона мелькнул злой огонёк. Мелькнул и погас, вытесненный радостью от встречи. Расслабляться точно не стоило.***
Звонить по телефону стоило раньше, теперь уже было поздно. Юная девушка, почти девочка, с бездонными карими глазами и спутанными длинными волосами, сидела на кровати и с испугом прислушивалась к шуму, доносившемуся снизу. Надо было проснуться раньше, позвонить или написать смс, но сейчас она боялась даже чуть-чуть пошевелиться, чтобы пружины матраса ненароком не скрипнули. Марсель говорил, что здесь ей ничего не угрожает, и она верила ему, но чьи-то осторожные шаги на лестнице пугали, заставляя вжиматься в стену и дышать как можно тише. Дверь была закрыта на засов, да и не видна снаружи, сливаясь с резной стеной, но вдруг незваный гость знал о потайной комнате? И зачем кому-то понадобилось бродить по церкви ночью? Девушка судорожно вцепилась в покрывало и медленно подтянула его повыше, словно это как-то помогло бы ей скрыться от чужого взгляда. Шаги приближались; она крепко зажмурилась и задержала дыхание, потом, не выдержав, открыла глаза. В ушах неожиданно зазвенела тишина — должно быть, человек остановился. Девушка безотрывно смотрела на дверь и пыталась понять, что делает тот, стоящий по ту сторону, и чего он хочет. Потом вдруг в коридоре заскрипела половица, и вновь зазвучали — на этот раз удаляющиеся — шаги. Она перевела дыхание и пошевелилась, чувствуя, как в тело словно вонзились сотни игл. Поверит ли Марсель, что кто-то приходил сюда и искал ее? Ведь ей не почудилось, не могло почудиться, конечно, она на нервах, но не сбрендила же окончательно после всего этого ужаса! Давина Клэр… Во что же ты вляпалась?***
В доках жирная портовая крыса с интересом принюхивалась к кровоточащему контейнеру, на пустынной в этот час улочке ворона методично выклевывала глаза с мертвого лица привязанной к столбу женщины, а на болоте завывали волки. Полная луна отражалась в водах Миссисипи. Над городом стояло кровавое марево ночных огней, веселые джазовые мелодии заглушали стоны и крики тех, кого без остатка поглотил Новый Орлеан.