Глава V
***
Сознание, память, чувство личностной идентичности обычно интегрированы в психике, но когда происходит диссоциация, некоторые из них отделяются от потока сознания и становятся в известной мере независимы. Так, может утрачиваться личностная идентичность и возникать новая, как это происходит в состояниях фуги или множественной личности, либо могут стать недоступными для сознания отдельные воспоминания, как в случаях психогенной амнезии. «Клиническая психиатрия».***
Раз-два-три. Раз-два. Раз-два-три. Перевести дыхание. Удержать равновесие. Там, внизу, за ним следит Ребекка, она ещё слишком мала, и отец её бережет, не пускает сюда. Но вниз лучше не смотреть, потому что тогда начинает кружиться голова и предательски дрожат колени. Поэтому надо смотреть вперёд, до цели осталось совсем близко. Раз-два-три. Это он не шаги считает, а удары сердца. Оно очень громко стучит, и это отвлекает. Ходить по канату, натянутому над бездной, страшно. Страшнее только бежать во тьме, ожидая где-то там натянутой колючей проволоки. Марсель, конечно, подстраховался и отправил за ним охрану — демонстративно отправил, двух «ночных», не скрываясь от его пристального взгляда. Мол, от этих дубин, Клаус, ты легко смоешься, но раз ты так сделаешь, тебе есть, что скрывать, а если тебе есть, что скрывать, то будем играть по другим правилам. Клаус не спеша отправился в отель и честно старался не замечать присутствия «охраны», благо те не решились последовать за ним до конца, а всего лишь остались у входа в здание: Марсель пока не счел нужным устанавливать за ним тотальную слежку. Возможно, персонал отеля тоже отчитывался перед ним, поэтому Клаус повесил на ручку двери табличку «Не беспокоить» и, протянув коридорному традиционные сто долларов, вошёл в номер. Вылезти из окна было делом пяти минут — здания эпохи рококо это вам не современные разглаженные бетонно-стеклянные коробки, Клаус обошелся практически без подручных средств, пробежался по балконному ограждению, подпрыгнул, ухватился за решётку окна и быстро поднялся на крышу. …Судя по количеству выпитой за вечер текилы, Софи Деверо наверняка отправилась забирать тело сестры с места казни если не ползком, то очень медленным ходом. А то, что она непременно попытается это сделать, Клаус и не сомневался. Поговорить с ней в ресторане не удалось, да и потом следили за каждым его движением, поэтому выход был один. До «улицы Правосудия» по крышам он добрался ровно за восемь минут и успел как раз вовремя. Софи прижали к стене два амбала: один, красуясь, поигрывал ножом, второй недвусмысленно двигал бедрами вперед-назад. Как Клаус и думал, Софи явно не отдавала себе отчёта в собственных действиях, то глупо хихикала, то дергалась и шипела что-то сквозь зубы. У Марселя, конечно же, имелись четкие инструкции относительно нарушителей его приказов, но стража решила сначала попользоваться пьяной девицей. Клаус не медлил. Ему нужна была информация. А так как от Джейн-Энн он уже точно ничего не добился бы, следовало поговорить с её сестрой. Сейчас был подходящий момент. «Ночные» были слишком заняты девицей, и не увидели, как тёмная ловкая фигура бесшумно спустилась по стене и отступила к эшафоту. Клаус не сомневался, что пожелай Марсель убрать Софи, он бы это сделал вечером, сделав её казнь гвоздём программы, но уж если она сама решила заработать себе неприятностей, повесить её рядом с Джейн-Энн — святая обязанность тирана. — Не спеши, детка, покажи нам стриптиз. Знаешь, скучно тут сторожить эту падаль, — заржал тот, что с ножом. — А, Джонни? У тебя в телефоне музон позажигательнее имеется? — Ниче, Бен, и без саундтрека обойдемся. — Джонни тщательно ощупал тело Софи, основное внимание уделив внутренней стороне бедер. Девица запрокинула голову и громко расхохоталась. — Н-н-н-не… К-к-как-к-кой стри…пт-т-т-т-т-т-из-с-с, — заплетающимся языком приговорила она. — О-о-ох, б-б-б-л-л-л-ля-а-а-а-а, — выдохнула она, когда Джонни по-хозяйски расстегнул её джинсы и просунул внутрь руку. — Да, крошка, без шалостей давай, мне вот совсем не хочется портить твоё личико и фигурку, вдруг Тьерри будет возражать? — сказал Бен и легко шлепнул её по аппетитной попе и принялся за пуговицы блузки. Девушка тяжело дышала, пытаясь сфокусировать взгляд, и периодически постанывала, в то время как парни уже вовсю шарили руками под её частично расстегнутой и полуспущенной одеждой. — В-в-в-месте? — выдохнула она, когда Джонни рывком стянул с нее узкие джинсы, а Бен-таки расстегнул бюстгальтер и отшвырнул его вместе с блузкой в сторону. — Люблю таких исполнительных и изобретательных девочек, — присвистнул Джонни. — Ох, какая шкурка у тебя яркая, — восхитился он множеством татуировок. — Горячая, наверное, штучка! — Снял куртку и расстелил на мостовой. — Ложись. — Я первый, Бен, — остановил он приятеля, который, сально ухмыльнувшись, ущипнул девушку за торчащие тёмные соски. — Стой на стреме, мало ли. Клаус застыл, прижавшись к деревянному помосту. Бен послушно оглянулся, но в тупике было темно и тихо, а Джонни уже расстегнул ширинку, содрал с Софи трусики, раздвинул ей ноги и примерялся, как поудобнее войти в неё. — Да поставь ты её раком, возьмешь сзади, а она пока у меня отсосет, — взмолился Бен. — Заткнись, — простонал Джонни, приподнимая Софи за бедра, насадил ее на член и принялся было двигаться в её горячей приятной тесноте, как вдруг Бен как-то странно захрипел. Джонни обернулся, но было слишком поздно, так как спустя миг в его сердце вонзился клинок. — Одевайся, — равнодушно сказал Клаус Софи и аккуратно обтер нож о рубашку убитого Джонни, осевшего у стены со спущенными штанами. — Надо поговорить. Софи Деверо, практически тут же протрезвев, прекрасно поняла, что выбора у неё нет.***
Выбор у Лиз Форбс, конечно, был, но все варианты приводили к единственному результату и отличались лишь масштабами разрушений и количеством жертв. Оказаться между трёх огней она бы и врагу не пожелала. Хуже всего было то, что она так и не смогла решить, кто из Майклсонов представляет для города большую опасность. Впрочем, каждый из них уверял, что её опасения напрасны. Элайджа считал, что у шерифа нет никаких причин подозревать его в повышенной конфликтности, ибо местные предпочитали с ним не ссориться, а до смерти пары-тройки десятков посторонних ей не должно быть дела. Клаус вообще последние несколько месяцев пребывал в глубокой задумчивости, чем удивлял даже брата с сестрой, а не только Лиз. Майкл же… Впрочем, о нем разговор был особый. Майкл Майклсон был её личным кошмаром на протяжении почти двадцати пяти лет. Слишком хорошо ей запомнился август восемьдесят девятого. Хотя для Лиз все началось гораздо раньше, в восемьдесят третьем, когда произошли первые исчезновения. …Шла война, настоящая, но скрытая, не явная. Война с невидимым и неуловимым существом — порой Лиз даже сомневалась, человек ли это, потому что он приходил только по ночам. Днём все было спокойно: ярко светило солнце, по улицам гуляли мирные горожане, звенели детские голоса. Но с наступлением темноты Мистик-Фоллс словно сбрасывал покров благопристойности, демонстрируя свою инфернальную сущность. Сейчас, по прошествии стольких лет, Лиз понимала, что происходило, и кто был в этом виноват, и почему полиция не могла пресечь творившийся беспредел, а тогда она, юный стажёр, ещё пребывала в иллюзиях по поводу власти закона. Шериф Сальваторе запрещал ей даже упоминать о расследовании: «В Мистик-Фоллс все спокойно. Нет трупа — нет дела. Люди не исчезают, а уезжают из города. Мало ли, по какой причине. Тебе нужна паника? Почитай в архиве про 1876 год». Биться лбом о каменную стену ей надоело, и Лиз предпочла не так явно афишировать свою деятельность и разрабатывать доказательную базу самостоятельно. Материалы дел, попади они в ФБР, позволили бы избавить город от мрази, и поначалу Лиз именно так и хотела поступить: собрать компромат на всех, кто, по её мнению, мешал добропорядочным гражданам жить спокойно, и передать федералам. Через шесть лет собранный материал приобрёл устрашающие объёмы. В какой момент она осознала, что вот-вот сама подпишет себе смертный приговор и решила не рисковать, не играть в камикадзе? Когда познакомилась с Майклом, конечно же. Семью Майклсонов она знала: в трейлерах, за чертой города, жили те, кто не мог себе позволить аренду жилья, но, не совершив ничего противоправного, в задержании не нуждались. Не бродяги, не цыгане, скорее, сезонные рабочие, большей частью иммигранты, в подавляющем большинстве — мексиканцы. Но встречались и представители других национальностей. Всякий раз, когда в их полку прибывало, Лиз, на тот момент уже помощник шерифа, приезжала с инспекцией в лагерь. Среди новеньких весной восемьдесят девятого была беременная женщина — наверное, старше Лиз лет на десять — высокая, красивая блондинка. Пять детишек мал мала меньше бегали вокруг её трейлера, забирались на крыши и деревья, причём двухлетняя девочка старалась угнаться за старшими братьями. — Это все ваши дети, мэм? — поинтересовалась Лиз. — Да, — кивнула она. — Меня зовут Эстер Майклсон, муж приедет в город чуть позже, он хочет оформить бумаги на земельный участок неподалёку. Но сначала ему надо закончить с делами в Чикаго. Признаться, рассказу о желании купить землю и построить дом Лиз не очень-то и поверила: в Мистик-Фоллс ловить вообще было нечего, и мигранты использовали городок как перевалочную базу, ну или как место, где можно было залечь на дно. Проблем они не доставляли, в местные разборки обычно не лезли, предпочитая тихо отсиживаться в своих палаточных лагерях. Поэтому Лиз сильно удивилась, узнав, что Майклсоны-таки приобрели старую ферму на холме и даже начали там обустраиваться, и, подумав, отправилась туда разведать обстановку. Неподалеку от фермы её пикап встретили трое младших — чумазых и босых — детей и с визгом бросились в сторону уже знакомого трейлера. Двое старших деловито наблюдали, как она поднимается по склону в их направлении, при этом делая вид, что тщательно красят забор. Лиз и теперь часто вспоминала момент, когда она впервые увидела Майкла. Высокий, довольно привлекательный мужчина лет тридцати-тридцати пяти, светлые, чуть вьющиеся волосы, на щеках — золотистая щетина, придававшая ему брутальный вид, под расстегнутой рубахой виднелись крепкие мышцы. Он встретил её взгляд, улыбнулся уголками губ — Лиз подумала, что улыбка вышла несколько ехидной, но в целом доброжелательной — и протянул ей мозолистую сильную ладонь для рукопожатия, кивнул детям — те выстроились в ряд и скромно потупили взгляд. — Майкл Майклсон, фермер. Начинающий. Дети, по старшинству: Финн, Элайджа, Никлаус, Кол, Ребекка. — Элизабет Форбс, помощник шерифа. С опытом. Можно просто Лиз, — почему-то добавила она. — «Элизабет» мне нравится больше, — подмигнул он. Здрасьте, приехали. Ещё этого ей не хватало — флирта с потенциальным проблемным жителем города. И многодетным отцом. Женатым. Под ложечкой приятно заныло. Лиз Форбс любила мужское внимание, но редко его получала. Дело было даже не во внешности, она сама считала себя довольно симпатичной, просто терпеть не могла подстраиваться под мужские требования да и вообще ненавидела кому-то угождать. Но этот тип был слишком занимателен. — Чем обязан визиту? — поинтересовался Майкл, как ни в чем не бывало принимаясь за обшивку дома. Мол, и рад бы поговорить с официальным лицом, но дела, семья… — Городок у нас маленький, предпочитаю знать жителей лично, — ответила Лиз. — Да и шериф Сальваторе интересовался, новеньких надо мониторить по полной, а то мало ли… — Ну уж если сам Джузеппе Сальваторе послал вас ко мне, милая Элизабет, — улыбнулся Майкл. — Не смею вам противиться. Лиз, не удержавшись, рассмеялась. — Как себя чувствует ваша супруга? — Вчера родила ещё одного мальчика. Я — счастливый отец, у меня пятеро сыновей и красавица дочка, — гордо возвестил Майкл, с одного удара вгоняя в стену гвозди. — Привожу в порядок дом, привлекаю к полезному труду старших детей. Как вам такая характеристика, пойдёт? — Вполне, — согласилась Лиз. — Теперь я со спокойной душой могу вернуться к своим обязанностям. До свидания! — До свидания! — нестройным хором ответили дети, с интересом наблюдавшие за их разговором. Майкл странно усмехнулся, видимо, своим мыслям, но тоже попрощался и даже проводил её до машины. Как отец семейства, он внушал уважение. Как наемный убийца — внушал страх. …Воспоминания её взволновали. Настолько, что сердце ощутимо забилось, так что пришлось привстать и протянуть руку за стаканом с водой. — Чего тебе не спится, — проворчал Майкл. — Все возишься и вздыхаешь. В тюрьме и то спокойнее дрыхнуть. — Предчувствие какое-то… нехорошее. — Лиз натянула одеяло по самый подбородок и поплотнее закуталась, словно в спальне было холодно. — Какая жизнь, такие и предчувствия, — глухо пробурчал Майкл. — Что, дом сейчас взлетит на воздух? — Иди ты, — обиделась Лиз. — Я же серьёзно. Что-то должно произойти. Майкл простонал и вытащил голову из-под подушки. — Произойти может, что угодно, когда угодно и с кем угодно. Хватит уж страдать фигней, шериф, спи! Лиз послушно закрыла глаза и попыталась заснуть, но какая-то неосознанная идея зудела где-то в мозгах. — Колись, — не выдержал Майкл её сосредоточенного сопения. — Что ты знаешь такого, чего не знаю я?***
Конечно, Кэролайн могла знать чуть больше, чем остальные: в её присутствии никто не пытался подбирать слова и выбирать нейтральные темы для разговора. Уж в этом-то Елена была уверена. Просто надо было вытерпеть её болтовню, старательно отсеивая шелуху, и выбирать крупицы стоящей информации. За столиком в кафе было уютно. Ненавязчивая музыка, ароматный кофе, вкусное мороженое — Елена немного успокоилась, решив больше не вестись на провокации Кэтрин. И с Элайджей все же стоит быть холоднее, а иначе она представляет для него меньшую ценность. — Эрик. Красивое же имя, да? Елена пожала плечами, вспоминая, о чем в данный момент болтает Кэр. Что за Эрик? Новый приятель? Препод в колледже? — Имя как имя. Кэролайн, кажется, и не заметила её колебаний. — И я маме говорю: да он такой симпатичный, давай, не тормози… А, ухажер Лиз. Точно, Кэр уже некоторое время восторженно повествует о неожиданном романе матери. Елене, в общем-то было наплевать, с кем там спит Лиз Форбс, но вскользь брошенная фраза заставила её насторожиться. Что-то о Мэтте? При чем тут он, ведь речь шла о Лиз и этом… Рике? Или не Рике? Ах, да, Кэролайн уже перескочила на отношения Мэтта с Ребеккой и рассказывала о его недавней драке с Деймоном, которую она как раз и пропустила, уехав с Элайджей с вечеринки. — Бедный Деймон, он был слишком пьян и плохо держался на ногах, а Мэтт разозлился… Надо же, так отношения Мэтта с Ребеккой явно перешли на новый уровень? Забавно. Елена не испытывала к Мэтту каких-либо чувств, кроме чувства собственности. В конце концов, когда соседский мальчик, всю свою жизнь добивавшийся её благосклонности, вот так вдруг достается другой женщине, начинает коробить от одной мысли о том, что тот, кто принадлежал тебе полностью, вдруг начал жить какой-то своей жизнью. — А ты как? — наконец вспомнила о Елене подруга. — Опять поддалась чарам Элайджи? — Да, — мрачно вздохнула она. — Только не понимаю, зачем. Разве что для замены выбывшей из строя Кэтрин… На хорошо поставленный сдавленный всхлип, дрожащие губы и слёзы в глазах реагировали не только мужчины. — Елена, ну чего ты так… — успокаивающе протянута Кэр. — Да не обращай ты на них внимания, тем более Кэтрин скоро нас, к счастью, покинет! — Дело не в Кэтрин, — грустный задумчивый взгляд. — Во мне. Я так и буду для него копией. — Для Элайджи? Да и фиг с ним. — Боюсь, и для Деймона — тоже. — Да ну, глупости, — даже рассердилась Кэролайн. — Для Деймона ты всегда будешь единственной и неповторимой. Слушай, хватит метаться! Можно подумать, на всем белом свете есть только братья Сальваторе и братья Майклсон. У нас в колледже неплохая компания, да и вообще, может пора оставить Мистик-Фоллс? Новое место — новая жизнь! Наверное, это было бы наилучшим решением. Она поневоле задумалась о большом городе, где можно легко затеряться и сделать вид, что ты не Елена Гилберт, неудавшаяся писательница тридцати четырёх лет от роду, а совсем другая девушка (пусть с тем же именем, но кому какое дело), начавшая жизнь с чистого листа… — …и дочь Кэтрин. — Что? — Елена решила, что ослышалась. — Чья дочь? — Кэтрин. Она вчера вечером приехала. Надей зовут. А не слишком ли у неё много родственников?***
Родственников много не бывает. Элайдже с детства нравилось ощущать себя частичкой огромного целого. Это чувство помогало ему быть сильным, пусть и семья была у них несколько… странной. Зато они могли то, на что другие вряд ли были способны, как в физическом, так и психологическом отношении. Чужие семьи казались Элайдже в чем-то ущербными, хоть и любопытными для изучения. Например, Петровы и их — почти как в мыльной опере — тайны, трагедии и «счастливые» воссоединения. Взять хотя бы уже довольно взрослую дочь Катерины, Надю, которая тут же вылетела в Штаты, едва узнав, что мать вот-вот умрёт, хотя эта самая мать за все восемнадцать лет её жизни не особо-то ребёнком интересовалась. А сейчас, стоя на пороге особняка Майклсонов, Надя, кажется, об этом вспомнила. И растерялась. Элайджа её пожалел и пригласил войти. …Надя была хороша собой и умело подчеркивала свою красоту. Ей было восемнадцать, и она была слишком похожа на сестёр Петровых. Те же большие карие глаза, каштановые локоны, точеная фигурка… — Мистер Майклсон, — холодно улыбнулась она, когда Элайджа помог снять промокшее пальто. — Надеюсь, я не опоздала? — Элайджа. К чему официальность? Катерина спит, — Элайджа гостеприимно распахнул дверцы бара. — Ты промокла, переоденься. Могу предложить бурбон. Для того, чтоб согреться. Или горячую ванну? — Спасибо. Чуть позже. Голос Элайдже понравился. Низкий, приятный. — Как она? — Плохо, — не стал он обнадеживать девушку понапрасну. — Её постоянно тошнит, и она уже совсем обессилела. Надя взяла протянутый стакан, осторожно присела на диван. — Не буду утверждать, что хочу её увидеть, — призналась она. — Скорее, хочу понять, зачем согласилась на приглашение Ребекки. Может быть, хотела поближе познакомиться с её братьями? Точнее, с одним из братьев, который год за годом продолжает играть роль ангела-хранителя женщин нашей семьи. Элайджа молча пожал плечами, присел рядом с ней. — Бекка считает, что ты так наказываешь себя за грехи, ибо никто в здравом уме не стал бы так долго поддерживать близкие отношения с Катериной или Еленой. Своеобразная попытка загладить свою вину перед Татией? Элайджа задумчиво посмотрел в её глаза, знакомую пугающую бездну, которая постепенно поглощала его разум. — Возможно, Ребекка права, — согласился он. — Схожу все же посмотрю, как она, — вздохнула Надя. — И переоденусь. Она вернулась довольно скоро, освежившись и натянув джинсы и свитер. Без косметики её личико вдруг показалось Элайдже совсем детским, беззащитным. — Она все ещё спит, и это меня радует. Не представляю, о чем с ней говорить. Мы ведь абсолютно чужие друг другу люди. — Наверное, — Элайджа не стал убеждать её в обратном. — Я её видела в последний раз, когда мне было восемь лет. Мать никогда не прельщала жизнь в нашей сонной деревушке. Она постоянно куда-то сбегала, но возвращалась, пока однажды дед сам её не прогнал. Элайджа пожал плечами. Стремиться к недостижимому, пренебрегая тем, что имеешь, терять все, но не признаваться даже себе в своих ошибках — это было так похоже на Катерину. Возможно, такое отношение к жизни и привело её к печальному концу. — Дед очень любил её. И простил. Ждал её до своего последнего вздоха, — голос Нади был ровным, спокойным. — А она так и не приехала. Даже на похороны. Надя чиркнула зажигалкой. Элайджа протянул ей пепельницу и отметил, как сильно дрожат её руки. Изображать безразличие у неё совсем не получалось. — У Грегора Петрова было две дочери: одну он не сберег, а вторая отреклась от него. Это разъедало его душу, словно ржавчина — железо. Элайджа подумал, что о существовании третьей дочери старик так и не узнал. Возможно, к счастью для него. — Я совсем не знаю женщину, которая умирает в комнате наверху, — повторила Надя, словно вновь и вновь убеждала себя в этом. — У вас есть немного времени, чтобы познакомиться, — заметил Элайджа. Надя вздрогнула, посмотрела на него как-то удивленно, затем со злостью раздавила окурок в пепельнице. — Мне не нравятся мои эмоции, — призналась она. — Я оказалась к ним не готова. Элайджа встал, подошёл к окну и отодвинул тяжелую штору. Дождь прекратился, в чистом небе сияли звёзды. Он подумал о своих противоречивых эмоциях и нравятся ли они ему, но так и не пришел к какому-либо решению. — Почему ты здесь, Элайджа? Точнее, почему моя умирающая мать нашла последний приют именно в вашем доме? Что это, жалость, которая вам не присуща? Извращенная привязанность хозяина к рабу? Любовь? — Мне жаль Катерину, — ответил Элайджа, обернувшись. — Есть в ней что-то необъяснимое. Живое. Настоящее. И ты тоже это чувствуешь. Твои эмоции не должны тебе нравиться, просто испытывай их. — Хороший совет, — улыбнулась она. — В этом вы с Ребеккой очень похожи. Он рассмеялся. Немного нервно. — Думаю, в чем ещё мы похожи, ты выяснять не будешь. Иначе будет слишком больно даже для него.***
Было слишком странно даже для неё. Вот так неожиданно запасть на кого-то — идиотизм, но Камилла не могла сопротивляться своим желаниям. Не то, чтобы он ей нравился — нет. Вот Марсель ей нравился, да, а Клаус — нет. Но именно Клаус не шёл у неё из головы. И снился уже вторую ночь. Сны были яркими, наполненными ощущениями; Камилла такие не любила, их было сложно отличить от реальности. Вдруг ей ничего не приснилось? Вдруг все было наяву? Камилла. Она оглядывается и видит Клауса в саду, окно открыто, белые занавески шевелит лёгкий ветерок. — Что ты тут делаешь? Чем тебя не устроила входная дверь? — Можно войти? Она хочет сказать «да», но в горле вдруг пересохло. «Не стоит этого делать, — говорит её внутренний голос. — Если ты разрешишь ему войти, потом его не остановят никакие преграды». — Входи, — говорит она. Клаус в мгновение ока перепрыгивает через подоконник, идёт к ней. — Ты плакала? — Мне грустно. Тяжело. Страшно. Почему она рассказывает об этом совсем незнакомому человеку? — Успокойся, — тихо говорит Клаус и вытирает с её щёк слёзы. — Пойдём смотреть картины. Камилла прогулялась до Джексон-сквер, полюбовалась на воздушные пейзажи, сочные натюрморты, мрачные портреты. Во сне все было ярче. Она остановилась у огромного портрета — метра три высотой. Художник зафиксировался в какой-то необъяснимой позе на ступенях стремянки и решительно размазывал по холсту чёрную краску, рисовал чьи-то закрытые глаза. Людей слишком часто мучают их собственные демоны. У меня нет таких проблем. Мои демоны слишком меня боятся. Впервые за долгое время Камилле было хорошо.***
Хейли с утра было плохо. Очень плохо. Она проснулась в шесть часов от того, что её желудок возжелал вывернуться наизнанку. Проторчав в туалете полдня, несчастная страдалица возненавидела все на свете. — Господи, за что мне такие муки, — простонала она, наконец, почти ползком возвращаясь в комнату. Хотелось есть. Нет, не есть. Жрать. В принципе, кормили её в плену хорошо, грех жаловаться. Селест с удовольствием выполняла все её гастрономические требования. Но сегодня тюремщица куда-то запропала, а молоко, как назло, закончилось. А также хлеб и свежие овощи. В избытке были только яблоки, но их было полно не только на кухне, но и в саду — на деревьях и под деревьями. И вообще во всем доме стоял крепкий яблочный дух. Хейли открыла холодильник в поисках чего-нибудь более или менее приличного, но размораживать лазанью было долго, от яиц воротило, а йогурта тоже не было. Готовить она тем более не хотела. — Так накормят голодную беременную девушку сегодня или нет? — возмутилась Хэйли, захлопнув с досады дверцу холодильника. — Или мне весь день придётся грызть эти опостылевшие яблоки? — Там витамины, — раздался у неё за спиной знакомый ехидный голос. — Железо будущим мамам просто необходимо! — Чего? — ошеломленно выдохнула Хейли, обернулась… и недоуменно воззрилась на бутылку молока, которую торжественно водрузили на стол. — Ну привет! — улыбнулся Клаус.