Прокажённый

      "Лёня! Просыпайся!" - писклявый, наигранно добрый голос зазывал меня из кухни. Пахло чем-то вкусным, не похоже на нее.       Открыв глаза, я с ужасом обнаружил, что снова не могу двигаться. Это тяжело, приступы стали повторяться почти каждую неделю. Вся постель была в ошмётках кожи и крови, запёкшейся за ночь. Оторвать руки от простыни становилось невозможным, но я уже столько лет справлялся с этим, что мне было всё равно, какая боль меня ждёт. А боль была адской. Пролежав "солдатиком" минут сорок, я смогу пошевелить пальцами и начать отдирать самого себя от кровати. Смешно звучит, при условии, что нормальному человеку никогда бы не понадобилось делать подобное. "Оторвав" правую руку от клейкой массы из крови и кожи, я схватил носовой платочек с тумбы и зажал его между зубов. Знаете, как делали пираты перед публичной поркой? Они зажимали рот своеобразным кляпом, чтобы не кричать, потому что за крики боли могли пороть бесконечно, даже если назначили три удара изначально. Также и я - зажав этот грёбаный платок, быстрыми рывками свободной руки стал стараться оторвать от простыни вторую. Благо сегодня "примёрзли" только руки, иначе пришлось бы покорячиться, по изгаляться, чтобы встать. Тем же носовым платком я аккуратно вытер кровь с рук, ног и туловища. Вечно все это кровоточит. Я встал, оделся, пошёл в ванну, глянул мельком в зеркало. Знаете, бывает чувство, когда совсем никогда не хочешь видеть своего отражения? Нет? Счастливчики. У меня это чувство с тех самых пор, как я дорос до этого настенного зеркала и смог смотреть на своё лицо. Большего отвращения в жизни я и не испытывал никогда. Наверное, стоит сказать, чем я болен. Да? Буллёзный эпидермолиз, в народе - люди-бабочки. Данный синдром проявляется в том, что я не могу сделать абсолютно ничего, не испытав при этом ужасной, сжигающей меня боли. Моя кожа тонкая и белая, похожа на пыльцу бабочек и любое прикосновение к ней вызывает ужасные "ожоги" - мою кожу разъедает так, словно меня окунули в чан с кислотой. Белая кожа, такие же светлые глаза, светлые волосы. И красные язвы по всему телу, даже во рту. Ко мне никто не может прикоснуться, даже я сам. Ослабить этот синдром можно, а вот вылечить - увольте. Никогда. Такие как я не живут долго, словно бабочки - однодневки, для которых между рассветом и закатом проходят годы. Конечно же мое заболевание сопровождается сильной аллергией практически на все, не говоря уже о том, что есть и пить нормально я никогда не мог. Отсюда дистрофия, анорексиком кличут. Ущербным. Я-то привык, а вот мать спилась именно из-за этого блядского давления общества. Да и отец недалеко от нее, скоро скурится нахуй. Почистив зубы, выхожу на кухню, где мать, находясь в необычайно хорошем настроении, что-то щебечет отцу. Она, верно, счастлива, что я наконец перестану быть их проблемой. Накрашена, волосы вымыты, самое лучшее платье надето. Только взгляд все такой же пустой и пропитый, а души, скорее всего, давно нет. "Доброе утро, Леонид," - глянув на меня, процедил отец - "съешь что-нибудь и собирайся, мы отвезем тебя туда, где ты сможешь начать новую жизнь. Я надеюсь, ты прочёл брошюру, что твоя мать оставила на столе?" "Нет, мне все равно" - равнодушно отзываюсь, наблюдая, как грустный взгляд отца скользит по моим новым язвам. Он уже давным-давно поседел, хотя его волосы были очень густыми и всегда аккуратно уложены набок. Он любил одеваться строго, но модно. Белая рубашка с закатанными рукавами, смуглая кожа, темные штаны. Он даже был подтянутым, словно жил в спорт-зале, а не курил травку по вечерам с друзьями. Я никогда не смог бы походить на него, но меня это не смущало, ведь "каждый уникален", черт возьми. Сев, я потянулся к теплому соку, стоявшему возле меня. Сделав пару глотков, было уже не выносимо пихать что-либо себе в рот, поэтому я сказал, что наелся. Конечно же, они не поверили. Конечно же, они сделали вид, что верят. Мы быстро собрались и сели в машину. Дорога была недолгой, ведь сами-то жили почти на отшибе, там же, где этот гнилой пансионат или что это вообще. Я не спрашивал у родителей, приехали ли мы, как скоро мы будем, я предпочитал молчать. Наедине с собой мне было всегда лучше. Наедине с собой я хотел бы провести последние дни своей жизни.