Звёзды

Тихой, мягкой и столь недалёкой вечностью — он считал поцелуи, словно звёзды на розовом небе. Считал и мечтал — однажды, может, всё будет вечным. Вот только его счастью суждено закончиться на половине вздоха — секунде, приправленной горечью абсолютной неудачи. Он видел своими глазами конец его яркого, бессмысленно лёгкого Солнца — отсчитывал неслышно секунды губами и рыдал, сжимая в руках тонкие куски ткани — из-под неё сочилась кровь и его жизнь, протравленная этим временем. Тэхён упал, сорванный ветром с кромки крыши — в его потемневших глазах Чонгук не видел звёзд, а морская пена лизала его ноги. Тэхён упал, и сердце Чонгука оборвалось на половине удара — осыпалось осколками куда-то ниже и глубже, разрывая внутри всё. Осталась лишь пустота, приправленная оттенком вины — когда-то Тэхён улыбался; в последнюю секунду глотал слёзы. Он понимал, что так и не смог его спасти — Тэхён медленно умирал последние два года, а он лишь слепо любил его — обожание лизало бледные щёки и вцеплялось в худые плечи. Это лишало надежды. Он сам лишал надежды. В жизни Чон Чонгука было множество неудач — больше тысячи сорванных с неба звёзд и мёртвых, сожжённых однажды бабочек. Больше тысячи чужих сердец, разбитых грубостью в дребезги, в пепел, в дымку. Поэтому он улыбался глупо, сжимая бледными пальцами его чуть смуглую ладонь, шептал неловкое «хён» в самое ухо и мечтал — однажды, может, всё будет вечным. А после умирал, прижимая его бездыханное тело к себе — тонул в его объятиях, тонул в вечности моря, над которым был дом Тэхёна, грозящийся вот-вот упасть в никуда — у самого конца скалы, что медленно рушилась, осыпалась, как казалось Чонгуку, в это проклятое, забытое Богом и горизонтом море.

***

Его жизнь оборвалась на половине вздоха, забитая шумом встречного ветра — он сорвался с крыши горящей бабочкой, падая в объятия лазурного моря. У него не оставалось сожалений — жизнь подпалила крылья в далёкой юности, а чужое безумное обожание душило его так, словно оставалось лишь захлёбываться противными ему чувствами — они горчили на языке, прожигая свои следы, и оставляли прикосновения под кожей. Он был забытым миром человеком — пустым писателем, когда-то гениальным художником, что спрятался от мира в одиноком сером домике — из огромных окон на него смотрело звёздное небо и бесконечное море. Другой жизни ему и не было надо — одиночество баюкало в своих объятиях, и с ним Тэхён был уверен в завтрашнем дне — ничего не менялось, и он лишь улыбался давнишним воспоминаниям, что пели о счастье и оборвались в один момент — на запястье Хосока другое, совсем не его, имя, и судьба стягивает удавку на шее. Слишком ленивый и неприметный Мин Юнги сотню раз извиняется, и на его шее он ясно может разглядеть свой приговор. В его голове не оставалось мыслей — он принял свою судьбу под горячими пальцами и рваными прикосновениями. На спине ярко и больно горело чьё-то имя — он ещё как-то надеялся на спасение — а в чужих глазах было слишком много обожания. Он боялся утонуть в нём — хватал воздух испуганно, ловил чужой настороженный взгляд и нескладно улыбался. — Всё в порядке, Чонгук, просто кошмар… — внутри всё трескалось и горело, но так было правильно до сумасшествия. В его жизни не оставалось преград — он готов был гореть вечность среди огня этих чувств. Он был готов гореть вечность, вот только в один день его мир и его жизнь окончательно оборвалась. Он остался куклой, которую Чон осыпал тысячей поцелуев и горячим шёпотом. А в тайне лишь радовался, что тот остался абсолютно слеп — у самого сердца Чонгука горело его имя, на лопатках Тэхёна оставалось витиеватое «Чон Хосок». Он надеялся на прощение и облеплял его своим обожанием, не давая вздохнуть, вот только его ожиданиям пришёл конец всего за несколько минут, в которых разостлалась решимость Тэхёна, стоящего у самого конца крыши. Прощение — аромат, который дарит цветок, когда его топчут. Ким Тэхён уже простил однажды и всех разом — и Хосока, и Юнги, и Чонгука наперёд — больше не хотелось. Поэтому он предпочёл умереть на рассвете, сорвавшись с кромки крыши под поцелуи ветра — в его глазах отражались блекнущие звёзды. Мир таял, не оставляя ничего — он знал об имени на своей спине, знал об ошибке идеальной системы и предпочёл умереть, чтобы не прощать больше никого. Потому что жизни больше не видел — в слепых глазах отражались звёзды, которые он так давно не видел, и слёзы смывали его печаль.