Личное обезболивающее

Утро выдалось хуже, чем в день после аварии. У меня жутко разболелась голова и на руках выступили вены от переживаний. Ноги, казалось, внезапно стали ватными и без всякого энтузиазма двигались по направлению к школе. Рядом, чуть ли не подпрыгивая на длинных ногах, шёл мой брат Уилл и оглядывался по сторонам зачарованным взглядом. В нос бил запах мокрого асфальта с примесью свежести зелени и едва распускающихся на деревьях почек. Ещё не весна, но птички уже поют свои чудесные трели, а во дворах начинают потихоньку распускаться ранние цветы. Веселье окутывает всех в свой сладкий кокон, выхода из которого не найти в предвесенней кутерьме. Но на меня это веселье не распространялось по каким-то странным причинам. В голове стоял шум, будто туда поместили неисправное радио, виски сдавливало медным кольцом, а руки дрожали так, что увеличь их периодичные колебания на один герц, то затряслась бы земля. Это конечно же заметил Уилл и с недовольной миной остановил меня, встав передо мной, и взял мои ледяные руки в свои, успокаивая. Я всегда буду восхищаться его прекрасным, чистым, голубым глазам и всякий раз, когда они касались взглядом моих, на лицо невольно натягивалась неуверенная улыбка. — Всё хорошо? И только качни мне головой, — его низкий баритон с заметной хрипотцой разворошил все в душе. Как же я ему завидую. После аварии прошло уже всего ничего и все раны и шрамы давно затянулись. По крайней мере внешние. Я все ещё не знаю, как он со всем справляется. А вот у меня все ещё осталось то, что возвращало меня в тот день аварии: мой голос, застрявший в металлической клетке моих способностей. Когда от взлета адреналина и нервов я потеряла голос — именно тогда поставила крест на своей жизни, на своих хобби и на своей притягивающей веселости. Я неуверенно кивнула, чувствуя, что ещё немного и ото лжи заболит живот. А мне хотелось сказать нет. И акцент на слове «сказать». Когда мы с братом переходили дорогу на светофоре, я крепко сжала его руку и затряслась от страха. Прямо перед нами остановилась машина — чёрная иномарка — и это было верхом моей выдержки. Я подскочила как водой ошпаренная, боясь, что вот сейчас в нас врежутся, и я опять буду лежать в больнице под капельницей. Брат тихо шикнул — я слишком сильно сжала его предплечье, оставив на нем следы своих ногтей — маленькие полумесяцы. Кажется, я немного успокоилась. Уилл вздохнул с облегчением, когда мы уже стояли далеко от дороги, на ровном тротуаре, в обнимку, успокаивая друг друга. Я истеричка… так ещё и брата заражаю. — Вон смотри школа уже рядом, — Уилл показал куда-то влево, где виднелись железные выкрашенные ворота моей школы. Прямо за ними невысокое и, по всей видимости, трехэтажное здание, сложенное из белого кирпича с закругленными краями. Светлое, с множеством широких окон, за которыми кипела школьная жизнь. По главному периметру школы располагался маленький, едва проявляющийся парк. Мне так живо уже представлялись цветы, яркие и пестрые, выглядывающие из-под бордюра, школьный газон, зелёный и свежий, как лайм, на могучем дубе представлялись множество маленьких птичек, заводивших свою песнь. Но это будет не скоро, пока только середина февраля — конец зимы — а мне уже везде весна чудится. Ну, а в общем мне понравилось. Красивая и спокойная школа, но какие внутри неё люди? — Ну что ж, заходи первая, — кивнул на широкую, распахнутую школьную дверь брат, и я уверенно вошла, понимая, что эта дверь — вроде как метафорический образ моей новой жизни. Сейчас перейду через порог и отброшу старую жизнь куда подальше. И я это сделала без промедления. Но, как оказалось, немного неудачно. Я налетела на какого-то красноволосого парня, приложив его к однотонному линолеуму. Чёрт, ну умею я испортить всю малину. Файер, ты официально идиотка, хоть в паспорте крупным штампом печатай. Давай теперь всех без разбора будем к полу прикладывать? Не, ну, а чё, круто же. Смущаясь до кончиков ушей, я встала и отряхнула тунику. Брат, ухмыляясь, ушёл, показав на папку с нашими личными делами. Парень, на которого я наскочила, пыхтя как паровоз, быстро поднялся и смерил меня самым, что ни есть злобным взглядом, от которого в обморок упасть можно. Как говорится, от такого взгляда дети плачут. У него красные, крашеные волосы, красивые серые глаза и упругое телосложение. Одет он как типичный бэдбой: переходящая из светлого в более тёмный красный тон футболка, накинутая поверх чёрная косуха и такого же цвета джинсы, с описывающей круг на его бедрах молнией. — Чёрт, смотреть под ноги надо! — закричал парень, исказив острое лицо в раздраженной гримасе и сложив накачанные руки на груди. Признаться честно, я немного обиделась. Какой вспыльчивый идиот. Самый умный, блин. Но в ответ на его высказывание, я лишь в упор смотрела в его серые глаза, немного приподняв уголки губ в ухмылке. И это помогло, парень несколько успокоился, смерив меня недоуменным взглядом. Что надо, придурок? Я вроде на инопланетянку не похожа. — Ты глухая? — невозмутимо спросил парень. Что-то в выражении его лица было отчуждённым, непоколебимым, будто он сам загородился за каменной стеной и выходить оттуда не хотел наотрез. Я покачала головой и поправила пепельные волосы, которые чуть-чуть запутались после падения. Толком это, конечно, не помогло, но может скрасить первое впечатление удастся. — Ясно, немая значит, — сделал вывод парень и ушёл в сторону выхода из школы. И как это понимать? Он, типа, догадливый? Или наоборот? Можно считать, что мне повезло. У него был такой взгляд поначалу, будто я преступница какая-то, но быстро он остыл, странно короче, но зацикливаться я на этом не собираюсь. Сначала нужно найти Уилла и моё досье из старой школы. Только я не знаю, что для меня сейчас важнее. Хорошая сестра, ничего не скажешь. И внутри школа предстала приветливой и светлой крепостью: окна пропускали много солнечного света, что достойно освещало пастельные стены и паркет. В первой рекреации особых изыск не наблюдалось: голубоватые двери ведущие в класс «А» и учительскую, немного шкафчиков и кулер с водой. Кстати, именно в учительскую я и решила пойти в первую очередь, раз уж ума не хватило спросить у кого-нибудь, где находится кабинет директора. «Спросить» — странное слово для моего случая: не подходящее; скорее подойдёт слово «афишировать», или как в чирлидинге махать плакатами. Да уж, это осложняет ситуацию. Перед тем как зайти в учительскую, я достала из сумки толстенный блокнот для записей и гелевую ручку. Наверняка придётся что-то «говорить». На удивление, в кабинете, сгорбившись над столом из белого дерева, что-то писал молодой парень. Лет на вид ему семнадцать, светлые короткие волосы, немного опущенная голова слабо открывала напоказ милое, светлое лицо. Одет он, по сравнению с красноволосым парнем, более просто: светлые джинсы и облегающая синяя футболка, через ткань которой можно было рассмотреть его пресс. Но чем-то он мне все же не понравился. То ли серьёзной улыбочкой, то ли слишком милой внешностью… — Оу… привет, — заметил меня и поздоровался парень, показав мне свои чудесные медовые глаза. Я бегло написала на блокноте пляшущим почерком: «Привет. Скажи, где можно найти директора?» — Меня зовут Натаниэль, я староста. Может я могу помочь? — под его оценивающим взглядом я почувствовала себя неудобно, будто голая перед ним стою. Его голос похож на сладкую тягучую карамель, в хорошем смысле этого слова. — Ты, наверное, новенькая? Как тебя зовут? — я кивнула, нетерпеливо потирая потные от неожиданного напряжения ладошки. На второй вопрос я решила не отвечать, дабы избежать расспросов. Что-то я вообще заволновалась, надо успокоиться. — А тот парень… Вы вместе пришли? — задал очередной вопрос обладатель медовых глаз. Какой любопытный блондин. Снова чёркнула в блокноте: «Да. Ну, так?» и развернула рядом с его лицом. Он похлопал ресницами и вернулся к бумагам, не имея настроения больше со мной разговаривать. Круто, вот как мне теперь директора искать? Ух! Может не надо было так резко реагировать? Я выскочила за дверь и чуть было вновь не налетела на того красноволосого парня. Он расставил слегка согнутые в локтях руки в сторону, удерживая равновесие, чтобы не упасть, и с полуулыбкой смотрел на меня. Чёрт, у меня дежавю. Наверное, я слишком неуклюжая. — Я вот не пойму, это такой способ привлечь моё внимание? — ухмыляясь, бросил парень, а я повернула голову на бок. Самовлюбленный-то какой. Я же нечаянно. Да и сам он виноват — какого черта прямо под дверьми ходит-то? Но, тем не менее, на половину исписанном листке появилось: «Ох, прости принцесса. Мне очень жаль, что поставила тебя в неловкую ситуацию.» Парень фыркнул, я закатила глаза. Обмены любезностями. — Какая ты колючая. Кастиэль. Ну, это так, чтобы больше не налетела на меня. Не в моём вкусе, деточка. Оставив его комментарий при нем, я, обнаружив брата с папкой моего личного дела в руках, бросилась к нему, немного задев плечом так называемого Кастиэля. — Ну, чё ты так долго? Я уже нас зарегистрировал, через… — он взглянул на наручные часы и ахнул, — тридцать секунд у тебя алгебра. Удачи, сестренка. Он упорхнул в другое крыло школы, оставив меня одну справляться с разбушевавшимися нервами и трелью приветливого звонка на урок. Вот вам и первый день. Торопливо я зашагала в класс «А» и, осмотрев свободные места, выбрала самое непримечательное, на последней парте около окна. Класс медленно заполнялся учениками. Загорелые после летних каникул девчонки в лёгких сарафанах рассказывают своим подругам о незабываемом отдыхе со своими парнями, а скромняги и заучки хвастаются покупкой суперских книг. Весь класс просто разрывается от историй и сплетен. А я… а что я? Мне рассказать нечего, да и некому. Всё лето я просидела дома: гуляла по городу с Кентином, моим старым другом, который заканчивает обучение в военном училище; тусила на дискотеках и спасалась от жуткой жары, съедая вместе с братом килограммы привезённого тётей заграничного мороженого. Но мне и такие три месяца показались днём в Раю. Все же лучше, чем несколько дней ехать в машине до места курорта и трястись от каждой встречной машины. Да, у меня все ещё остался постравматический шок, и я точно буду бояться машин всю свою жизнь. Правда, съездить на Родину в Россию у меня хватило сил. Это страна, где я родилась и прожила большую часть своей жизни, с которой у меня связаны самые счастливые и светлые воспоминания. Но возвращаюсь я туда не так часто и только для одного человека. Там остался Рё — мой лучший российский друг, переехавший из Англии. Путаница какая-то. Так вот, если с Кентином я познакомилась ещё, когда жила в Вене некоторое время, а потом мы стали часто и трепетно общаться в Париже, то с Рё мы знакомы ещё с пеленок: наши мамы были лучшими подругами. Годы нашего знакомства растянулись на продолжительное время, а крючок дружбы крепко-крепко зацепиться о моё сердце. Но я очень боюсь этих поездок. Может, я просто боюсь за свою жизнь; боюсь снова оказаться в больнице с перевязанной головой, пробираясь через туманную дымку амнезии? Так задумалась, что не заметила, как рядом со мной, за соседний стул, плюхнулся черноволосый парень с живыми голубыми глазами, такого яркого цвета, что истинно были похожи на два чистых озёра под лучами солнца. Оглядевшись вокруг, я поняла, что мест свободных то почти не осталось. Класс переполнен в настоящем значении этого слова. — Я сяду? — спросил парень и не смотря на меня достал из рюкзака приставку. Я пожала плечами, а он естественно этого не заметил. Слишком занят своим новым занятием. Если честно, я такое выражение невежества ненавижу. Мог бы и подождать пока я отвечу, а потом спасать виртуальный мир от угрозы. Почему то мне захотелось повернуть голову правее, что я и сделала; прямо передо мной стоял очень ярко одетый парень с голубыми волосами и сиреневыми глазами, а лицо его… точь в точь как у моего соседа-зомби-игромана. Что за.? Близнецы… Раньше я никогда не видела близнецов, только единожды, да и то двух маленьких девчонок, кидающих друг в дружку песком, поэтому я удивилась, и глаза мои сами по себе стали размером с коллекционными десятками. Голубоволосый окинул меня приятной улыбкой и протянул руку. — Хай! Ты новенькая? Будем знакомы. Алекси. Я сжала его теплую руку, кивнула и свободной рукой написала на листке: «А я Файер, очень приятно». От такого наплыва новых имён у меня немного заболела голова. Если ещё с кем познакомлюсь, ей богу, стукну себя по пепельной голове своим же блокнотом! Да, это хорошо, что я так скоро завожу знакомства, но не так сразу же! — Ты… Ааа, понял. А это прозвище такое? — Я кивнула, улыбнувшись. — А это Армин, только он не очень разговорчив. Он женат на своей приставке. И ест, и спит с ней, из рук не выпускает. Герой-любовник. Алекси взглянул мельком на брата, легонько стукнул его в плечо, чтобы тот обратил на него внимание. Я широко улыбнулась, когда Армин дал смеющемуся брату смачный подзатыльник и вернулся к игре, про себя его подразнивая. — Блин, больно вообще-то, идиот! — почесал парень ударенный братом затылок. — Эй ты, зомби, ну-ка дай я с девушкой сяду, если она конечно не против? А то с тобой скучно ей будет, — я пожала плечами и Армин, взяв с тобой рюкзак, недовольный от такого резкого нарушения своего покоя, пересел на последнюю парту соседнего ряда, тем самым не далеко от нас переместившись. Алекси сел рядом и принялся листать какую-то книжку, как я поняла по алгебре, надев на одно ухо наушник. Только я успокоилась, что урок пройдёт спокойно и зря я волновалась весь вчерашний день, как в класс быстро зашла мадам директриса и поманила меня рукой. Внутри я очень заволновалась. У меня всегда с нервами проблемы были, как что, так меня сразу в дрожь бросает; руки у меня опять затряслись, а на щеках выступил лёгкий румянец, не так, чтобы помидор, но и не обычный мой бледный цвет лица. Алекси показал мне два поднятых вверх больших пальца и подтолкнул. На онемевших ногах я подошла к директору и встала к классу лицом. — Чуточку внимания, пожалуйста, — класс, не слушая директора, продолжал обмениваться друг с другом информацией, и полноватая женщина с некогда приятным лицом, вмиг переменилась, став на грамм злее, и басом прикрикнула — класс замолчал и стал оглядывать меня с головы до ног. — Это мисс Колоньер, наша новенькая. Прошу относиться к ней хорошо и не задирать её. Дело в том, что она немая и учебная нагрузка на неё будет немного другая. Спасибо за внимание. Я поплелась до своей парты, когда директриса ушла, а следом за мной пошли и шептания между девочками. Все повторяется опять. Я не выдержу ещё одного года такой невыносимой жизни. Дошла до середины между расстоянием от доски до парты, но какая-та кучерявая блондинка, воспользовавшись отсутствием учителя, встала на свой стул, едва держась на каблуках и воскликнула, чтобы её слышал весь класс: — Нет ну вы слышали, а? В нашей школе немая! Уму непостижимо; теперь в Свит Аморис принимают всякий шелпотреп. А почему ты молчишь? Точно, ты же не можешь что-то сказать! Ха-ха-ха, — она, её мерзкие шавки и некоторая часть класса злобно засмеялись, тыкая в меня пальцами. В глазах немного запекло от рвущихся наружу слез, но нельзя показывать, что я слабая и беспомощная: будет ещё хуже. Я сжала кулаки так сильно, что побелели костяшки пальцев, пока шла до своей парты. Алекси ничего не слышал: он в наушниках; а Армин сочувственно на меня посмотрел, оторвавшись от приставки. Дверь в класс открылась, и только я надеялась увидеть учителя, который нарушил этот балаган, так в класс зашёл тот самый парень, Кастиэль, и присел на свободное место перед моей партой. Удачный расклад… Смех прекратился с приходом учителя, все замолчали и начали что-то писать в своих тетрадях. Я не могла что-либо сделать или решить самый простой пример: опять мой разум ушёл в собственный мир, где со мной относятся как со всеми и я могу говорить. Может когда-нибудь и я буду счастлива, но пока новой жизни не будет. Перед последним, шестым, уроком у меня попросту опустились руки, нервы дали сбой и я зашла в какой-то пыльный и тёмный класс, дав, наконец, волю слезам. Амбэр — та самая красноречивая блондинка — не давала мне покоя и всячески подкалывала до конца пятого урока: то отодвинет стул в столовой, то назовёт меня отбросом и прикажет что-то сказать в ответ. Будто бы я виновата, что в тот день, в тот декабрь, синяя иномарка с пьяным мужчиной за рулём врезалась в нас и столкнула с моста. Наша машина скатилась вниз по холму, вырубив деревянное ограждение; моя голова билась о крышу, у меня был самый настоящий шок, я не могла даже закричать. Потом я похоже вырубилась, а когда очнулась, в машине жутко воняло топливом: все должно было взлететь на воздух в скором времени. Наверное, от прилива адреналина и шока, я совсем не ощущала боли, даже слабости, в голове кружилось: Надо выбираться. Воспоминания совсем заворожили меня и слёзы ещё сильнее покатились по щекам, но я не сдерживалась. Упала коленями на линолеум, отчего по ногам нещадно пробежалась болезненная дрожь. Я не могу их сдерживать, что-то внутри меня мешает об этом забыть, выкинуть из головы. И поэтому я вяло поддаюсь. Мне хочется кричать, так сильно, чтобы весь мир слышал как мне больно. Мои родители: мать и отец, мертвы, брат еле дышит. Я сама не знаю что со мной. Может, мне попало меньше всех? Я такая везучая? Но я не могу кричать, не могу сказать очнувшемуся брату, что пора уходить, не могу… Я ничего не могу. На руках выступают вены и что-то невыносимо колет: я, наверное, порвала сухожилие, пока помогала брату вылезти из машины. Запах гашенного бензина стал ещё более выраженным. Мы с братом, полные адреналина и страха, ковыляя ближе к дороге, совсем ничего друг другу не говорили. Кажется, ещё секунда и я потеряю сознание, упав как мешок с зерном, но я все же нахожу в своём, неловко замолчавшем сознании, силы идти дальше. Ведь от этого зависит не только моя жизнь. На глаза наворачиваются совсем не нужные в данный момент слёзы, и я стараюсь заставить себя не плакать, на что трачу свои последние силы; падаю на холм, недалеко от дороги, отпуская вспотевшую от напряжения руку брата. Сзади машина взрывается. Уши сразу неприятно и даже болезненно закладывает; голова у меня туго соображает, и будто что-то в ней сверлит меня изнутри. Где-то вдалеке, пробравшись сквозь заложенные уши и мерзкий запах гари, можно услышать сирену скорой помощи и полиции. А там, в машине, безудержно горят в адском пламени давно мёртвые и окровавленные тела наших родителей. Но эта мысль ускальзывала из моей головы, как и все остальное. Я не думаю, не кричу, раздирая горло, я не плачу… Я просто засыпаю в полной агонии. Рыдания уже самостоятельно, без моей команды, вырывались из горла; хриплые и очень тихие, так как голос-то я потеряла сравнительно давно. А вместе с ним и способности издавать громкие звуки. Я все ещё не открывала глаза: боялась вернуться не только мыслями и чувствами, но и зрением в тот ужасный день. Я слепо села у стены на холодный дощатый пол и обхватила колени руками. В комнате пахло пылью и сыростью, как всегда пахнет на старых, заброшенный чердаках. Только вот странно это: ведь я точно не помню, как взбиралась по лестнице на второй этаж, да и не у всех школ имеются скрытые чердаки на самом верхнем этаже. Это же не безопасно и негигиенично. Под подошвами новых кед отчётливо проявлялось множество острых выступов, двинешь ногой и зазвенчат эти стеклышки, как колокольчики, ударяясь, друг о дружку. И сколько в этом мимолетном звуке было бы живости, яркости и четкости. Всегда любила музыку. До аварии я хорошо играла на пианино, осваивая новые звуки в музыкальной школе. И каждый раз, когда я слышала трепет музыки, всегда хотелось запеть что-то классическое, какое в своё время подпевал пианино Бах. Но когда пропал мой голос, дабы себя не расстраивать, я попросила тетю выгодно продать пианино элегантному мужчине в чёрном плаще, на что она не могла иметь отказа. Брат тогда смотрел на меня, как на бедного щенка, которого оставили погибать в лесу, и я ушла наверх в свою комнату. Он часто меня жалеет, винит себя, что ему как всегда меньше досталось, но он не прав. Да и все же, я до сих пор считаю, что преодолев свой страх перед движущимся транспортом, оказавшись в ситуации так называемого дежавю, я смогу возвратить свой голос. «Право, это просто детские мечты», — скажете вы, но для меня это самая светлая надежда, что освещает мне дорогу по тёмной полоске моей жизни, ярким светом тёплого фонарика. Кто-то тихо пробрался в комнату и положил руку мне на плечо. Даже не открывая глаз, я могу догадаться что это холодные ладони Уилла. А кому же меня ещё обнимать, то? Но какого было моё удивление, когда я поняла, что ладони, принадлежащие брату, всегда очень тёплые, почти даже горячие, а тут у кого-то, а я уже поняла, что это точно не брат, очень холодные, тревожные ладони. Я, странно хлюпнув носом, открыла глаза и сквозь плёнку слез, застилавших мою радужку, как плёнка курицу перед жаркой, я смогла увидеть размытый контур знакомого лица. Пронзительно голубые, как у моего брата глаза смотрели на меня с опаской, а чёрные, как смоль, волосы расстепались на голове. Армин такой милый, когда не утыкается с головой в видеоигры, и лицо у него точь-в-точь как у Алекси. Только что он тут делает? Он не производит впечатление парня, готового утешать девушку при всех её гормональных проблемах и сбоев нервной системы. — Тут… Ну, дверь была приоткрыта… А я, ммм… Услышал, что ты плачешь, вот и… Ну, ты поняла. «Да, я поняла, спасибо, Армин. А почему ты не на уроке?» — появилось на новом листочке блокнота. Он так долго вглядывался в слова, будто искал в голове смысл каждого написанного мною слова, а когда дочитал, почесал затылок и смущенно приговорил: — Я не очень-то люблю физкультуру. По мне так, лучше сесть в каком-то классе и… Ну, в приставку врубиться. А ты чего плачешь? Из-за Амбэр? Если да, то не слушай ты эту высокомерную выскочку, не стоит она этого, — парень сел у стены рядом со мной и мы едва соприкасались локтями. Его взгляд был устремлён в противоположную стену, в сторону старых и пыльных книжных полок. Я посмотрела в ту же сторону. Книги, как хитрые забияки, спрятались своими бархатными, пахнущими пылью и стариной, страницами к стене; к нашей стороне были открыты жёсткие переплёты корешков с разноцветными оглавлениями и строго напечатанными фамилиями великих классиков. Тут и мощные, многоформатные томики Толстого, и стихотворения романтика-патриота Есенина, и песенник Баха, и жесткость Шекспира, смешанная с любвиобилием Пушкина. Сколько разных, чудесных книг стоят вот тут на полках, обросших сантиметровыми слоями пыли, никому не нужные, забытые, как мячик в детской песочнице. Что это за место то, кстати? В комнате достаточно светло, чтобы можно было увидеть предметы, располагающиеся от тебя в шести метрах, а вот дальше темнота. На облезлой стене висели забытые поучительные плакаты и как ни странно Периодическая таблица Менделеева. У другой стены ватманы с табличками растворения кислот. Это однозначно класс химии, только вот я уже видела другой, чистый и светлый, класс с почти таким же оформлением как этот. Только здесь проводить уроки опасно для здоровья, а на втором этаже в настоящем классе химии, совсем нет. — Странно даже… — начал Армин задумчивым голосом, будто что-то важное вспоминая. — Сколько лет учусь в Свит Аморис, а этот класс ни разу не видел… А ты как пришла и сразу обнаружила, сама того не понимая… Ты удивительная, Файер! Я смутилась. Остро захотелось ответить что-то приятное и именно в этом смысле слова. Но, а что я могу? Опустить голову вниз и проводить руками по жёсткой обложке блокнота. Почему это происходит со мной? Так, в тишине, мы с Армином сидели минут десять, не меньше. В какой-то момент, у меня закружилась голова от резкого запаха влаги и пыли. Именно тогда, я первая нарушила давящую на плечи тишину и, легонько хлопнув ладонями себе по колену, встала, быстро отряхнулась и, окинув дружеским взглядом Арми, вышла из класса, оставив открытой дверь из тёмного дешёвого дерева. На своё удивление, я заметила, что этот коридор школы мне совершенно не знаком: такие же светлые обои на стенах и пол выложен из белой плитки, похожей на линолеум, но несколько абстрактных картин на стенах и задумчивый полумрак выводили мою безупречную память из строя. Вниз вела старенькая лестница, огражденная невысокой изгородью для безопасности. Это же запрещённый третий этаж! Вот так вот. Стоп! Тогда как Армин меня нашёл? Следил что-ли? Но зачем ему это нужно? Ответов на вопросы я не нашла и поэтому поспешила сменить русло реки моих мыслей. К примеру, мой первый день в школе прошёл хорошо, даже не смотря на мерзкую Амбэр, всунувшую свой нос в совершенно не своё дело. Но это не испортит мне настроение. Домой, сейчас я хочу только домой. Большой тётин особняк отличался небывалой изысканностью по сравнению с остальными домами Страсбурга. Мраморный пол в гостиной в сочетании с расписными стенами и поистине царственной люстрой давали такую яркую и шикарную картинку, что нигде больше такого не увидишь. Да и другие комнаты не подкачали. Не то чтобы тётя была слишком уж богатой, но и женщиной со средним доходом её не назовешь. Дело в том, что у нее во Франции, где именно я не знаю, открыт ресторан, вот она оттуда деньги и черпает. Причём не просто черпает, выгребает, буквально тракторными ковшами, как не больше. Как она ещё не стала самой богатой женщиной в мире, не знаю. Но тот факт, что она себя таковой не считает — удивителен. Дома было как всегда пусто. Тётя все ещё в разъездах: то до ухажёра в сказочный Париж уедет, то из-за того, что директор ресторана сам не мог разбираться с постоянно поступавшими в штаб проблемами. В общем, ещё очень много причин, по которым тётя незамедлительно начала внеплановую поездку по Франции, но времени все перечислить не хватит. А вот брат, наверное, ещё в школе. Ему знакомства давались намного легче чем мне. Девушки прямо липли к его персоне, как пчелы на мёд. В нашей прошлой школе, в которую нам пришлось перевестись после аварии — именно там я провела самый худший учебный год — у него было много друзей. Поэтому он до последнего отрицал идею переезда, пока не узнал от друга, какие громадные у меня там проблемы. Правда, потом мы не сами перевелись из школы, а нас выгнали: Уилл разобрался «по-мужски» со всеми парнями, которые хоть слово обратили в мой адрес. Мне было приятно конечно, но это было слишком уж. Вот опять я ушла в свои мысли, стоя посередине коридора и глядя на искусственно посеребрённую стену. Вот нельзя мне оставаться дома одной: слишком много времени провожу в лимбо, то есть в моём собственном сознании, а это, знаете ли, плохо сказывается на моей психике. Сняв со своих плеч тяжелую сумку, а с ног босоножки на каблуке, я наконец почувствовала долгожданную свободу. Будто эти земные тяжести не давали мне вспорхнуть в небо, а сейчас отпустили, сняв с крыльев оковы. Приятное однако чувство. Чтобы в нашем холодильнике появилось хоть что-то похожее на еду, а не хаотичные продукты без определённого местонахождения, должно случиться чудо. А это чудо, наша служанка Аля, приятная девушка двадцати лет, которая, к сожалению, заболела и не смогла придти на работу. В связи с обстоятельствами, я погладила ладонью свой урчащий живот и схватила из холодильника всё, что могло пригодиться для приготовления простой домашней пиццы (ох, хоть это я умела) и принялась укладывать ингредиенты на заранее подготовленный лаваш более-менее ровными слоями. Позже, поставив почти готовую пиццу в духовку, я сварила себе кофе и уже через пятнадцать минут стараний, готовый обед наполнял мой голодный желудок. Я не ожидала, что у меня в первый же день появятся два чудесных и весёлых друга, одна главный враг со свитой, один красноволосый коврик и тёмный подвал для наполеоновских раздумий. Может, я наконец нашла место где мне хорошо? Может, в моей жизни началась белая полоса, после стольких-то месяцев страданий? Брат не вовремя явился домой, немного подвыпивший, с пакетом покупок в одной руке, а в другой держал баночку энергетика. Беглым взглядом оглядев моё застолье, кивнул на пиццу, мол и мне оставь, и скрылся за дверьми ванной комнаты. В пакете с покупками ничего интересного: пять банок энергетика, сок, гамбургеры, и где-то в самой глубине пакета завалялась большая шоколадка с миндалем — про меня не забыл. — Файер, привет. Я тут покушать принёс, — весёло бросил брат, вышедший из ванной более-менее опрятным, схватил с тарелки кусок пиццы и начал с удивительной скоростью его хомячить. Вот свинья: даже пиццу есть нормально не умеет: кусок колбасы упал в кофе, причём моё кофе. Эх… — Тебе, кстати, кое-кто звонил и просил передать, что завтра сдает нормативы. От внезапной новости мне не удалось сдерживать свои эмоции. На лицо наползла широкая улыбка и осталась там надолго. «Кентин, приедет», — как-то слишком поспешно я вспомнила о моём наикласнейшем военном друге. Скучаю, что поделать. Он обещал закончить школу раньше, сдав все нормативы на отлично, чтобы к Новому году приехать сюда учиться и жить со мной. Если время военных экзаменов наступит раньше, то ещё круче. — Эх, если бы это было хорошей новостью… Опять этот военный недоделанный будет покушаться на мою колу. Вот если бы Рё… — страдальческим голосом буркнул Уилл и, окинув меня веселую томным взглядом, ушёл в свою комнату. А я, полная радости и желанности приезда друга, вновь ушла в свои мысли, зарывшись в будущее с головой.