Смерть — это полное прекращение физиологических и биологических процессов в жизнедеятельности организма, не подлежащее исправлению и восстановлению
Один и тот же сон, как заезженная пластинка, не дает жизни встать на круги стабильности и равновесия. Ломает, скручивает, разбивает вдребезги то, чем когда-то дорожил, не давая думать о чем-то кроме него. На улице белоснежный снег плавно ложится на готовую к непростым испытаниям зимы землю. Смиренно ждет своего часа, медленно, по снежинкам, образуя пышную перину из замороженных кристалликов воды. Родители увлеченно разговаривают о планах на Рождество, а брат Уилл смотрит фильм на своем планшете. Машина движется домой, то и дело сворачивая на поворотах, пока не заезжает на мост. Девушка ладошкой стирает испарение на окне в надежде увидеть внизу реку, но огорчается, когда взгляд утыкается в склон, усыпанный голыми деревьями. Щелчок пальцев и все, чем ты дорожил — ломается, разбивается и рвётся. Полностью уничтожается. Не подлежит восстановлению. Она слышит громкий звук сцепления колес с дорогой, машина со скрежетом останавливается. Всего мгновение и происходит то, что никто не может контролировать. Жесткий удар о спинку сидения, головокружение, холодные пальцы брата сплетаются с ее и тишина. Волнующая каждую клеточку, запечатленный момент перед неизбежностью падения. И только танец снежинок в окне тихонько шепчет на неизвестном языке историю о девочке, оставшейся без звука и застрявшей в собственных эмоциях. Секунда — а по ощущениям словно час — и темнота болезненно обрушивается на девушку. Все закончено. Голосовые связки уснули крепким сном, готовые в любой момент обрушиться на миг, всего на секунду, подарить ей состояние свободы. Это случилось в больнице, во время ее осмотра семейным врачом. Мистер Литенбург, искусный художник человеческого тела, видел все изъяны сквозь белесый мрамор её кожи, всей в синяках и царапинах от пережившей катастрофы. Оттягивая ниточки и вынуждая изнуренную и испуганную девушку говорить, он давил своими крючковатыми старческими пальцами на каждую кость, сминал кожу и мысленно крошил всю её, бурча себе под нос ни то проклятья, ни то мольбы о помощи. Неожиданно его рука запуталась в ее обесцвеченных волосах, резко и сильно склоняя голову девушки вниз, и — о чудо! — это сработало. Гортанный звук, такой тихий, словно принадлежал не девушке, терпевшей боль, а пациенту со сломанными ребрами в соседней палате, сокрытому от них сквозь толстую кирпичную стену, сорвался с ее губ и утонул в бесконечном молчании. Доктор, удовлетворенный проделанной работой, довольно хмыкнул и вышел из палаты, больше ничего не сказав. К карте пациента корявыми размашистыми буквами на следующий день было добавлены медицинские термины, описывающие положительную динамику. И больше такого не случалось, как бы Файер не старалась сделать лучше. Она просыпается с чувством, словно вновь прожила этот день. Но вокруг лишь стены ее комнаты, выкрашенные идеально белой краской с орнаментом в виде золотистых спиралей, затянутых в круговорот причудливого рисунка, единого и цельного, словно картина, расписанная струнами души. Девушка сонным движением убрала с лица прядь запутанных волос, переливающихся перламутром в лучах приветливого солнечного света. Сон сняло рукой, и она, приготовившись встать, чтобы привести себя в порядок, наткнулась затуманенным взглядом на парня, сидящего неподалёку от нее. Казалось, весь мир внезапно сжался до небесной голубизны его глаз и той теплоты, что они излучали. Девушка открыла в восхищении рот, не сумев обуздать переполнявшие её чувства. Смесь искрящегося восторга, неловко отягощенного шлейфом неожиданности и страха. Словно она лицезрела перед собой не человека, с которым не виделась около года и писала ему сообщения самыми тёмными ночами, а лишь его мираж, готовый раствориться в любой момент, оставив после себя запах мятно-лавандовых духов. Светло-русые жемчужные волосы, растрепанные и немного вьющиеся с рождения, были наполовину скрыты капюшоном его белой толстовки. Такие родные черты лица — совершенно не изменился за это долгое время — ожидали её дальнейших действий с легко уловимым трепетом. Тонкие аристократичные пальцы удерживали забытый за ненадобностью момента томик романа на худых коленях. Так необычно, но одновременно счастливо видеть его рядом после стольких месяцев в разлуке. — Сэмми. Имя. Её имя. Обет, наложенный впопыхах на всё, что было и то, чему произойти не суждено — распался в один миг. Воспаленный разум из раза в раз пытался вернуть ей самое важное из всех картинок аварии, но она боролась, кричала и не давалась, чтобы только не знать об этом. Зарыла шестью футами ниже, на похоронах, вместе с горсткой влажной земли, кинутой на гроб в знак прощания. Боль всего на мгновение ослепила мерцающей вспышкой изорванное в клочья и наглухо перетянутое соединительной тканью сердце. Всего секунда, дабы не забыть о трагедии и молча снять еще один запрет. Чувства пропали без следа. Осталась только память. Саманта. Так звали её бабушку по папиной линии, и это же имя последним соскочило в страхе с губ ее матери в момент падения, чтобы быть пойманным сотней снежинок. Все, что осталось от самого родного для девушки человека, жестоко заперло ее же в клетку собственных желаний. Она знала, что больше никогда не услышит его тонким мелодичным голосом и также знала о невозможности представится самостоятельно, благодаря последствиям аварии. Стало ненужным, пусто лишенным всякого смысла и отмерло за ненадобностью. Но теперь, когда она услышала его от очень важного для неё человека, что-то внутри ёкнуло, неприятно ударившись о ребра. Болезненно, слабо забилось. Сильнее, чем должно было, принося дискомфорт и страх. Словно по венам, наконец, заструилась кровь, а не диоксид углерода, морозящий все, что осталось и красящий всеми оттенками синего. От того и руки изнутри светились призрачной синевой, словно остановилось сердце, последний раз едва качнувшись в ритм. Невероятное чувство свободы накрыло девушку из-под тонкого полотна натянутой кожи, и она позволила себе вновь стать Сэмми. Стать собой. Впервые за казавшееся вечностью время. Если бы девушка могла, она бы радостно описала другу все-то счастье, что теплилось в ней от одной только встречи, но смогла лишь подойти на негнущихся ногах и крепко обнять. Она никогда не была зависима от прикосновений других людей, считая это бессмысленным, но сейчас чувствовала себя намного лучше от одного только жеста. Он прижал хрупкое тело ближе к себе, опустив руки на поясницу, шепча что-то, но разобрать слова она не могла. Так тихо и печально они были сказаны. — Мне жаль что нам не удалось увидеться после аварии. Могу представить себе, как я был тебе нужен, — легко коснулась до её ушей вуаль шепота друга. Хриплый баритон ощекотал кожу, заставляя руки покрыться мурашками. Каждая струнка души сконцентрировалась на словах, возмущённо реагируя на их страшную бессмыслицу. Ей бы сказать, что он не прав, успокоить, да хоть что-то — но она не могла. Глотала беззвучные слезы, вдавливая сильнее пальцы в сильные плечи друга, обнимая так крепко, как умеет. Он легко отстранил её от себя, смущённо улыбаясь. Воздух в комнате внезапно стал густым, как смола, и дышать стало тяжелее. Саманта растерянно смотрела на друга, переминающегося с ноги на ногу, явно боясь сказать ей о чем-то. Но она слишком хорошо его знала. Девушка прикрыла глаза, наклонив голову вбок в вопросительном жесте, давая ему понять, что готова его выслушать, о чем бы он не думал. — Я не знаю как теперь с тобой общаться, — обреченно ответил он, понурив взгляд, — то есть я понимаю, что это все еще ты, но будто что-то стало не так. Понимаешь? Рё посмотрел на неё, наткнувшись на нерешительность и мрачный взгляд, полный боли. Она дотронулась ладонью до своей шеи, в том месте, где погибли в мучительной агонии голосовые связки, ее главный союзник и жизненная необходимость, без которой она чувствовала себя пустой и неполноценной. Минутное промедление, в ходе которого друзья застыли в нерешительности, боясь смешать злость и напряжение. Сэм глубоко вздохнула, и, прикрыв глаза, отвернулась от юноши, не желая его видеть. Внутри неё всё кипело в адском огне разочарования, заполнявшего каждую клеточку тела. Он словно сам того не осознавая ковырнул ножом едва заросшую соединительной тканью линию белесого шрама. Будто бы она сама не знала о собственной бесполезности и не жалела самыми тёмными ночами, что сама уговорила родителей закончить уик-енд несколько раньше. Внезапно девушку словно ударило током, когда взгляд наткнулся на противоположную от кровати стену. Подойдя ближе на негнущихся ногах, она замерла, прикоснувшись к глянцевой поверхности фотографий. Как минимум дюжина запечатленных моментов, без излишних кривляний и подбора более удачного кадра. Это были они с Рё в самых разных этапах их дружбы, без привязки к единой концепции и стилистике. Просто спонтанные фотографии, оттого настолько искренние и трогательные. Тут и ситуация в старой школе, когда Сэм не могла вспомнить ответ на вопрос, поставленный учителем, стыдливо сложив ладошки в жалостливом жесте, надеясь повлиять на оценку; первая поездка на велосипеде, оставившая после себя расколотый шлем безопасности — она искренне смеялась с осколков в своих руках; и ещё столько забытого пережитого, запечатленного в самом лучшем, пусть и смешном, свете. Саманта разглядывала каждую в восхищении, беззвучно шепча что-то пересохшими губами. — Поэтому я привез с собой архив фотографий, — закончил прерванную мысль друг, смущенно улыбаясь, — Честно, я не умею читать по губам, не знаю язык жестов… Но я готов научиться. Потому что мне хочется слышать тебя, а не угадывать твои мысли. Искренность, связанная тонкой красной ниточкой со страхом потерять друга, дополняла его речь, делала её более осмысленной и трогательной. Рё не шевелился. Ждал малейшего жеста со стороны девушки, короткого взгляда, мимолетно измененного выражения лица. Ему важно было знать её мнение, почувствовать, наконец, связь, потерянную на длительный срок в новом амплуа, надушенную эмоциями, как дорогим французским парфюмом, со сладким шлейфом воспоминаний, прожитых и незыблемых. Саманта коротко кивнула другу, на что услышала его громкий вздох, словно всё это время он не дышал. И стало легче.***
Сонливость одолевала девушку весь день, придавливая тяжёлую голову к сложенным на парте рукам. Глаза охватила режущая боль, а мышцы ныли, как от километрового кросса без подготовки. Всё, что она могла — это дремать, закрывшись волосами, лишь изредка прислушиваясь к словам мистера Фареза, монотонным голосом читавшим лекцию, темы которой никто не мог разобрать. Приставка Армина проиграла громкую мелодию и Сэм подскочила, в неожиданности потирая заспанные глаза пальцами. Голова отозвалась на чересчур резкое изменение положения тела неприятным головокружение. Парень, извиняясь, улыбнулся, убавляя громкость. — Я не хотел, — Саманта скептически выгнула бровь, смотря на него с недоверием, — Честно! Всё это время Кастиэль бросал короткие взгляды на девушку, отчаянно пытаясь привлечь её ускользающее внимание. Она сонно улыбалась, наблюдая за Армином, а под глазами залегла тень усталости, словно спустя некоторое время её можно будет заметить на полу в изнеможении. Прошла неделя с того момента, как они виделись в последний раз, когда он помог справиться с приступом. Но после исчез, не объявляясь несколько дней. Не отвечал на сообщения и не посещал школу. На то были серьёзные обстоятельства, но за это время, он почувствовал, что в их отношениях разрослась пропасть, размером с Тихий океан. Кастиэля раздражала собственная безучастность. После окончания уроков, он догнал её в коридоре, положив руку на плечо. Внутренности обдало горячей водой, заставив сжаться до минимума, меньше, чем должно быть. Девушка смотрела в экран смартфон, отправляя сообщение, а после подняла на него большие глаза, блестевшие от недостатка полноценного сна и слабо улыбнулась. — Привет, — сказал Кастиэль бесцветным голосом, на что она удивлённо кивнула, убрав телефон в карман светлых брюк, — Ты домой? Я могу проводить тебя? Снова кивок. Впервые со дня их знакомства у парня проскочила мысль, что он разговаривает с немой девушкой. И это осознание больно врезается в голову, крутит затупленным сверлом где-то на периферии сознания. Он абсолютно точно уверен, что дело в их потеплевших на полградуса отношениях, в мимолетных взглядах, наполненных игривой нежностью. И несложно догадаться, что же происходит между этими двумя, бегающими друг от друга, да только снова натыкаешься на подводный камень, утопая в речной трясине. Неуверенно переступаешь через себя, через собственную высокомерную гордость, нетвердыми шагами, скривившись в отвращении от собственной слащавости. Скулы предательски сводят, но слова настойчиво льются меж зубами. Холод в глазах теплеет, согревая своим пламенем девушку напротив. На улице моросит небольшой дождь, добавляя атмосфере унылости. Да и день не предвещал ничего хорошего. Кастиэль заламывает пальцы на дрожащих в нервном треморе руках, скрипит зубами, пересиливая себя сделать что-то, о чем потом пожалеет. Сэмми держит в руках зонт, закрывая его и себя от холодных капель. Она замечает его волнение, но не силится спрашивать. Дойти бы до дома, где её ждут друзья, в том числе и Рё, которого пришлось покинуть сегодняшним утром, не до конца обсудив планы на смазанное будущее. Внезапно парень остановился, придерживая её за локоть. Зонтик упал на грязный тротуар, добавляя черному бетону пёстрых красок. Попытка поднять его с треском провалилась. Кастиэль удерживал её руку достаточно сильно, до синяков, напряжённо смотря прямо в глаза. — Я хотел сказать тебе… — робко начал он, понимая, что не сможет продолжить мысль. Слишком неправильная, слащавая до неузнаваемости, отдающая горечью на языке. Он ловил каждую эмоцию на лице девушки, но, казалось, она застыла, словно каменное изваяние, боясь пошелохнуться. Дождь намочил серебро её волос, струясь по щекам и одежде маленькими каплями. Все в ней смешалось, разукрасилось масляными красками и застыло от тишины. Она лишь наклонила голову вбок, вопросительно смотря на парня, и Кас сорвался. Его губы легко коснулись её, как бы спрашивая разрешения. Саманта застыла, опешившая от неожиданности. Мысли в голове смешались в хаос, где найти нужную и правильную оказалось сложнее, чем искать иголку в стоге сена. Она отчаянно пыталась сконцентрироваться, понять, что делать дальше, но думала лишь о его тёплых губах и руках, поглаживающих плечи. В голове что-то щёлкнуло и мир выключился. Застыл в давящей тишине, рассказывая о потемневших, от усталости, фасадах зданий, листьях на изнеженных тёплым солнцем деревьях и проезжающих мимо машин. Все посерело, выцвело, превращаясь в скучающую однотонность, мрачную от бессилия. И девушке стало противно от тех чувств, что она испытывала. Поцелуй стал непосильно горьким, мерзким до невозможности. Саманта оттолкнула друга от себя, и долгую минуту смотря на него с укором, пытаясь донести собственное недовольство, подняла зонт озябшими пальцами и ушла в туманную серость квартала. Он долго стоял недвижимо, сжав руки в кулаки. Прокручивал в голове этот момент, анализировал, пытался понять её чувства. Лишь пустота стала его верным советником, трактуя, что они оба охладели от ледяных капель дождя. От парижской пасмурности, от замерших в тишине мыслей. Друг от друга. Его спичка погасла, догорев до угольков и не сумев зажечь её, со стертым в щепки возгорающим веществом.