Ёлочный сок

2016 Проходит время. Заживают, затягиваются старые и новые раны. Он больше не заговаривает о чём-то, что привело его в храм тишины и памяти, где живыми кажутся гитары, усилители, диван, комод и барабан. Искусственными – рыбы, свет и люди. Только с каждым днём что-то ломается понемногу в его глазах. И курит нервно и пьёт вроде бы немного, но именно так, что заставляет Снейка гневно на него орать, а по ночам – Валера знает, видит через Ленинградку, разделяющую их дома – курить на балконе и дышать, горячо и нервно всхлипывая в розовую шёрстку равнодушно надменной, но любимой при том всеми крошечной собачки. Проходит время. И однажды что-то ломается окончательно. В тотальной, нейтронновзрывной тишине раннеутренне новогодней Москвы он глотает ледяной воздух, не в силах даже прикурить. Он пьян, устал и, кажется, что содраны с души все защиты, все барьеры, все щиты… - Кось… - а раньше он всегда улыбался, когда младший из старших товарищей называл его «заяц Коська». – Объясни ты мне, что происходит? Сняв очки он подслеповато долго пялится на падающий снег. От бледных губ, очерченных замёрзшими на морозе виг истеричными капельками пота и слюны поднимается густой белый пар. - Я не знаю, - наконец, произносит он. Я не знаю, что происходит. Но, похоже на то, что скоро я уйду. - Не говори ерунды, - пьяные, а от того ещё более сильные пальцы сжимают меховой воротник его непозволительно короткой куртки. – Что бы ты ни натворил, Снейк глотку любому за тебя перегрызёт! Взгляд становится вдруг осмысленным и ясным. Будто не было нескольких бутылок алкоголя в этом странноватом, но радушном клубе. Будто у него было стопроцентное зрение. И никаких тайн за душой. - А что скажет Снейк, если узнает, что я просто больше так больше не могу!? – и лучше бы он кричал это пьяным сопрано, вытирая слюну, слизь и желчь с подбородка. Этот абсолютно спокойный тон пугает до потери пульса. – Я не знаю, Аркаш, не знаю, что не так… Но, когда я слышу на сольниках «Давай Тайгу» я больше не хочу дать этому человеку в морду. Я отшучиваюсь истерично, говорю гадости. Когда слышу наши песни в записи, бешусь, не могу работать. Не могу сводить… Но хуже всего… Хуже всего то, что я чувствую каждой клеточкой своей души, что не люблю его больше. И эта наша песня у него на звонке. И всё, что он мне когда-либо дарил… Его запах, прикосновения… Этот тоскливый взгляд… Всё такое чужое. И так бесит… Сил не остаётся ни в пальцах, ни в ногах. Он съезжает в хрустящий снег обратно по стенке. Глаза, привыкшие к его тени, слепят огоньки над аркой входа в клуб. Прислонившись к застопоренной открытой внешней двери, стоит усталый пьяный человек. И в его тоскливых серо-голубых глазах с каждым нервным вздохом расползается тьма.