Ёлочный сок

2016 — У нас прапор в армии был… — на ярко-жёлтом пододеяльнике — россыпи серебристо-голубых лун. И как к ним присоединились два стакана, холодная бутылка голубовато-эфирной жидкости и ещё одно отражение в зеркале на комоде, не заметил никто. — Он в Афгане в плен попал, его душманы в «каменный мешок» посадили… Он потом от клаустрофобии в Индии лечился. Учил нас приступы паники снимать… За окном — тишина и темнота, присущая исключительно этому короткому периоду времени суток, когда во всём мире, нигде не дуют ветра. И спят во всём мире без исключения все. Даже человек с самыми красивыми в русском роке глазами и самой крепко спящей совестью. Только в кошмарах, которые мучают уже почти ровно год, он снова и снова видит, как чуть повернув в его сторону голову, стоящий на коленях на краю сцены его родной брат, быстро слизывает кровавую пену с потрескавшихся губ. Спит, забыв по привычки, снять очки, и виновник этой затягивающейся зимы. Никто не знает, где он тянет на лицо плед, пытаясь не расплакаться от острой боли где-то в области так давно переломанного стержня глубоко внутри. Как смотрит до боли в красных от кошмаров и слёз глазах до рассвета на самый красивый город на Земле… И так боится вернуться. Ведь знает, уходишь — уходи навсегда… Так долго смотрит, лёжа на полу, в потолок голубоглазый змей, что зрение начинает изменять ему. И глубокое дыхание сравнивается с шорохом тяжёлых штор в гостевой комнате, с сопением задремавшего, наконец, под рукой большого лысого кота. С замедляющимися мыслями свернувшейся на животе крохотной розовой собачки. И высокая худая девушка с длинными белыми локонами пройдёт, утопая ногами в ковре, оживляя в нём воспоминания о музыке, что играли здесь днём медные струны её гитары, закроет створку белого окна. Присев на корточки, поцелует мужа в лоб… И кто заслужил эту ночь кошмаров — во сне, в совести или наяву, не скажет уже никто. Только узкая горячая стопа случайно задевает под ярко-жёлтым одеялом тонкую прохладную лодыжку. По телу разносится сноп искр. И в темноте чуть открываются, чтобы найти взглядом не человека рядом, а полупустой стакан, огромные серо-голубые глаза. — Это несправедливо… Так больно… Такое невозможно пережить… Точно сама комната выдыхает мысли человека, живущего с дозволения хозяйки, здесь. И в ответ на это колебание сжимается остро сердце. И перед открытыми в темноте глазами встаёт пелена давно пересохших слёз. — Ты не прав… — красные кристаллы занавесок-бус замирают, звеня, прижимаясь друг к другу. И, стукнувшись о зубы, полупустой стакан замирает в руке. — Да, нас кинули. Очень подло. Но… Всё, что ты чувствуем сейчас снаружи и внутри, отчаяние, боль, гнев, разочарование, пустота… — каждое слово расцвечивает темноту перед открытыми глазами яркими пятнами красочных абстрактных плевков и мазков. — Это всё, без исключения всё, лучше, чем просто знать, что такое — бросать в могилу лучшего друга горсти промёрзшей земли или ждать, уже 15 лет, я знаю, ждать из командировки того, кого когда-то любил… Да, будет пустота, но она не сравнится с теми ранами, что оставляет в душе ранний утренний звонок от растерянных, не знающих, кому звонить врачей или в разгаре дня, ставшего ночью — от близкого и родного… И злорадствовать провалам, радоваться успехам, знать, что он всё ещё жив, хоть и не звонил на прошлый День рожденья, куда как прекраснее, чем видеть, как в любимых глазах с каждым движением ресниц искорка за искоркой гаснет жизнь…