Когда рассыплется каперс

Слэш
NC-17
Завершён
165
автор
Alves бета
Xenya-m бета
Размер:
89 страниц, 7 частей
Описание:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
165 Нравится 50 Отзывы 41 В сборник Скачать

Глава 4

Настройки текста
Полюбить можно лишь то, что знаешь. Леонардо да Винчи (член Миланского дома «Наследия») — 1 — Сначала мне показалось, что музыка снится. Я давно набил руку в сочинении рассказов, но лирика — не мой конёк. Описывать впечатления от прекрасного я не умею. Я бы сказал, пожалуй, что звуки медленно вползали в мой сон. Будь у меня хоть какие-нибудь способности к музыке, я бы подумал, что вдохновение таким чудесным образом посетило меня, а утром я проснусь и запишу пригрезившееся. Но скрипка всё же меня разбудила: тончайшее пианиссимо на высоких нотах — за годы, проведённые рядом с Холмсом, я хотя бы некоторые термины, но запомнил. Он тягуче повторял одну и ту же фразу — кажется, хотел добиться какого-то особенного звучания. Прослушав мелодию несколько раз, я наконец узнал кусочек из вариаций Паганини. Потом Паганини куда-то исчез, мелодия спустилась в минор — это было уже что-то своё, импровизированное. И музыка мягко заползла мне под кожу, стало вдруг так тоскливо, что захотелось скорчиться на постели и завыть. Я вскочил, сунул ноги в шлёпанцы и спустился вниз, даже не надев халата. Холмс играл, сидя по-турецки на тигриной шкуре при свете одинокой свечи на каминной полке. Живописное зрелище, ничего не скажешь. Услышав мои торопливые шаги, он, очевидно, понял, что я спускаюсь не в лучшем настроении, посмотрел в мою сторону с выражением обиженного ребёнка и пожаловался: — Я же сурдинку(5) вставил. Мне стало и стыдно, и почему-то жалко его. Давно я не слышал, чтобы он играл всерьёз. Мне начинало казаться порой, что он может только дёргать струны или выдавать трели, подобные кошачьим крикам по весне. Он почему-то редко исполнял при мне настоящую музыку, особенно что-то своё. Я ведь не слышал его игру с тех самых пор, как он «воскрес из мёртвых». — Очень грустная мелодия, — сказал я. — Может, вам колыбельную сыграть? — спросил он почему-то с горькой иронией. — Сыграйте. — Ну так поднимайтесь к себе. — Я вам мешаю? Он устало сжал пальцами переносицу. — Вы мешаете моей бессоннице, Уотсон. — С чего вдруг бессонница? — Мысли… мысли спать не дают. Я не спешил садиться в кресло. Честно говоря, мне хотелось поскорее подняться к себе, чтобы не поддаться желанию налить нам бренди и сесть с ним рядом на тигриную шкуру. — Мысли не о деле, вероятно? У вас нет новых фактов. — Так, вспоминалось разное. Идите спать, дружище. Колыбельную я вам, так и быть, сыграю. И ведь сдержал обещание. Когда я вернулся в спальню и лёг, натянув одеяло повыше, снизу раздались тихие звуки колыбельной Брамса. Я невесело усмехнулся и попытался вновь уснуть, но бессонница Холмса оказалась заразной. Да, вспоминалось разное… Первые годы нашей жизни в этой квартире, приключения, погони, драки, стрельба, порча частного имущества и имущества короны, что неизменно почему-то сходило нам с рук. Я готов был следовать за Холмсом в любой час дня и ночи. Помню, как я впервые увидел его на ринге. Помню смесь страха и азарта, когда впервые поставил на него деньги. И как я через несколько минут боя едва не сносил загородку и орал, и подбадривал его вместе со всеми остальными не слишком респектабельными посетителями заведения — и, кажется, даже на кокни орал. Потом вдруг мысль унеслась далеко вперёд, я вспомнил табор Симзы и тот безумный вечер с гуляшом из ежа и плясками у костра. «Вы забыли, что бывает, когда вы танцуете?» И тут я вспомнил сразу два наших вальса. Тот, с которого всё началось, и тот, которым закончилось. Как мы шокировали гостей саммита, сделав пару туров по залу. Я тогда машинально ответил на вопрос Холмса, кто меня научил танцевать: «Вы научили, разве не помните?» Нам как-то предстояло выслеживать подозреваемого на светском приёме, нужно было изображать гостей и, следовательно, танцевать — хотя бы вальс. Холмс потешался надо мной, узнав, что я умею только считать «раз-два-три». «Так научите меня, умник!» — воскликнул я. Он попытался научить, но я держался как медведь в цирке. Тогда мы выпили, чтобы я расслабился, отодвинули в стороны мешавшую мебель. Выпили ещё, потом дело пошло на лад. Я кружился по комнате — то со стулом в руках, под звуки скрипки, то в обнимку с Холмсом, изображавшим даму. Что было дальше, я не помню, но проснулись мы тоже в обнимку на диване. Холмс уткнулся мне в грудь и сладко сопел во сне. А у меня первой мыслью промелькнуло испуганное: было что-нибудь или нет? Вчера мы вроде бы не позволили себе ничего лишнего, но конец вечера совершенно стёрся из памяти, я даже не помнил, как мы очутились на диване. Мои опасения вызывало то, что одежда у обоих была в сильном беспорядке. Понял Холмс мои страхи или нет, не знаю, но именно тогда вдруг на горизонте появилась Ирэн, оказавшаяся старинной подругой и чуть ли не любовью. Я до сих пор не знаю, были ли они любовниками в полном смысле слова. Я с трудом верю, что мужчина, если он спит с женщиной, станет делить её с многочисленными мужьями, пусть даже браки заключаются ради аферы. Но появление Ирэн меня успокоило, и я начал снова поглядывать в сторону дам. Не монах же я, в конце концов. Если Холмс находил время для любовных интрижек, то мне вообще сам бог велел, — думал я. Я мечтал о тихой семейной жизни, о своём доме, но, повинуясь какому-то шестому чувству, влюбился в женщину смелую и решительную. Не знаю, как гуру, если только он не мошенничал, определил, что я пережил потерю, — может быть, он увидел в моей ауре пробоину, как у старого судна, которое ещё на плаву, но стоит подняться волне — и вода заливает трюмы и грозит потопить. Я устал ворочаться на постели, и даже Брамс не помогал, но Холмс заиграл тише — и опять что-то своё. Странно, за всё время, что я его знал, я ни разу не слышал, чтобы он импровизировал в мажоре: все его мелодии были в лучшем случае меланхоличны, в худшем — донельзя печальны. Видимо, он решил, что я уже заснул. Я вылез из-под одеяла, подкрался к двери и осторожно её открыл. О чём он сейчас думает, хотел бы я знать. Откуда-то тянуло сквозняком, и я надел халат. Прислонившись к косяку, я никак не решался спуститься вниз и поговорить с Холмсом. «Это suspiratio — вздохи, стенания. А нисходящие мелодии назывались catabasis — они символизировали смерть и положение во гроб, aposiopesis — пауза, умолчание, смерть», — вспомнил я одну из немногочисленных его музыкальных лекций. Мне начинало казаться, что смерть преследует меня повсюду. «Вы давно не были на кладбище, дружище». Эта фраза Холмса вдруг обрела для меня новый смысл. У меня было место, связанное с образом покойной жены. Был участок земли в несколько футов, куда положили дорогое мне существо. Она легла в землю, она освятила её. Жила ещё одна женщина — красивая, смелая и отчаянная, и она любила Холмса. Где она теперь? Где те футы земли, которые она освятила? Я опустился на пол, закрыл лицо ладонью и беззвучно заплакал. Музыка смолкла. — 2 — С утра Холмс был мрачен: он ожидал ответ на телеграмму, которую отправил в контору Макалистера. Я старался его лишний раз не раздражать, пытался занять себя книгой — жаль, у меня не было маскировочного костюма, чтобы слиться с обивкой кресла. Холмс сидел в эркере и смотрел на улицу. — Хм, посыльный, — наконец пробормотал он после долгого молчания, и лишь только раздался стук внизу, выбежал из гостиной, словно вихрь. Через не закрытую им дверь до меня донеслось возмущённое восклицание миссис Хадсон, которую, видимо, чуть не сшибли с ног. Потом воцарилась тишина. Или это было какое-то другое письмо, или ответ Макалистера озадачил Холмса. Наконец на лестнице послышались шаги. — Смотрите, что он пишет. — Холмс протянул мне письмо. Вообще-то было очень любезно ответить на телеграмму не кратким «да» или «нет» на бланке, а целым посланием. «Мистер Холмс! — прочитал я. — У моей покойной супруги хранились дневники и письма отца. Каково их содержание, я не знаю, так как никогда не читал. Архив цел, если вас интересует что-то конкретное, вы можете приехать к нам вечером и ознакомиться с бумагами. С уважением. Джеймс Макалистер». Я даже подумать ничего не успел, как Холмс прижал палец к губам, призывая к молчанию. Что ж, я понимал его и не обиделся. Время до чая прошло в абсолютной тишине. Радовало хотя бы то, что Холмс не терзал себя пустым ожиданием: он делал записи в очередном самодельном справочнике и вклеивал туда вырезки. К чаю он, разумеется, не притронулся. И кроме «собирайтесь, пора ехать», я от него не услышал ни единого слова. Слава богу, в кэбе он нарушил обет молчания. — Итак, — усмехнулся Холмс, — у меня было время смириться с будущей ролью доброго самаритянина, старина. Спасибо за ваше долготерпение. Это было неожиданно и приятно. — Не за что, старина, — ответил я. Вчера я дал выход своему горю, а может, поплакал и за двоих, кто знает? Мне стало легче, и рядом с Холмсом я ощущал почти забытое — тепло живого человека. Я только сейчас понял, что почти замёрз душой за прошедшие месяцы. Гуру ждал нас и сегодня оделся по-европейски. Интерес к нему клиенток был понятен: Уоткинс отличался своеобразной привлекательностью. Мы чуть не опоздали на нужный поезд и вскочили в вагон за несколько секунд до отправления. Наш спутник всю дорогу молчал, погружённый в себя. Собственно, и путь-то занимал совсем немного времени. Это даже к лучшему — молчание нервировало, а ни я, ни Холмс не умели дремать в дороге только ради того, чтобы скоротать время. Когда мы добрались до особняка Макалистеров, я заметил, что погода заметно улучшилась: ветер утих, одинокие обрывки облаков неподвижно застыли над вечерней Темзой. Значит, и в столице нас ожидает несколько погожих дней, пока туман не накроет город. Экипаж подъехал к крыльцу особняка, в окнах уже горел свет. Дверь нам открыла миссис Боунс. Она не удивилась, увидев нас, — видимо, хозяин её предупредил, что мы можем приехать. Правда, на гуру она посмотрела так, словно сомневалась, не позвать ли на подмогу кучера с чем-нибудь тяжёлым в руках. — Миссис Макалистер тоже в гостиной? — спросил Холмс, когда экономка предложила нам пройти туда. — Да, вся семья в гостиной. Господа только что отужинали. — Передайте, пожалуйста, мистеру Макалистеру, чтобы он попросил жену и сына подняться наверх. Скажите, что я очень прошу его о приватной беседе. Миссис Боунс недовольно дёрнула плечом, но пошла передавать просьбу. Я вдруг занервничал без всякой причины. Посмотрел на Уоткинса: тот стоял прямо, опустив руки по швам и закрыв глаза. Глазные яблоки двигались под опущенными веками, лицо мелко подрагивало. Кажется, он даже не услышал звяканье колокольчика. За мальчиком спустилась нянька — значит, миссис Макалистер решила не покидать гостиной. Или же муж, как это обычно бывает, произнёс классическую фразу: «У меня нет от тебя секретов, дорогая». Может, присутствие жены удержит его от излишне резких движений при виде гуру? Увы, не удержало… Стоило нам троим войти, как флегматичного мистера Макалистера словно подменили. С рычанием, достойным берсерка, он бросился на несчастного Цагангэрэла, и если бы Холмс, под испуганный визг леди, не перехватил его на «подлёте» с помощью довольно болезненного приёма, дело закончилось бы ударом в челюсть. — Тише, дорогой сэр, — сказал ласково Холмс побагровевшему Макалистеру, который стоял на одном колене, морщась от боли в вывернутом запястье. — Если вы дёрнетесь, то в лучшем случае порвёте связки. Успокойтесь, дышите глубоко и ровно. Мистер Уоткинс пришёл к вам с миром, чтобы попытаться оправдаться в том, в чём не виноват, и покаяться в том, в чём он считает себя виновным… Пока Холмс проповедовал, я поспешил на помощь к миссис Макалистер, которая вжалась в спинку кресла и плакала от испуга. Я налил бедняжке воды, она немного успокоилась и взмолилась: — Мистер Холмс, пожалуйста, отпустите моего мужа! Ему же больно! — Мистер Макалистер, вы обещаете вести себя прилично? — Да… я остыл, всё… — Когда Холмс отпустил его руку, он поднялся, тяжело дыша и растирая запястье. — Ну у вас и пальцы. Это же клещи просто… Его слова прервал звук, который мы уже слышали в прошлый наш приезд сюда. «Бегун» вернулся. Мне показалось, что перестук звучал громче и длился дольше. Мы с Холмсом переглянулись, а гуру поднял голову и уставился на потолок гостиной. — Значит, вас зовут Уоткинс? — усмехнулся Макалистер. — Потому что мистер Чарльз Уоткинс усыновил меня, сэр, — ответил гуру, опустив взгляд.— Я родился в Монголии. У нас не так много времени, прошу меня выслушать… Гуру изложил суть дела довольно лаконично, чуть ли не с датами, почти как протокол зачитал. Его речь была прервана лишь единожды, когда леди, извинившись, покинула нас и поспешно отправилась наверх, к сыну. — И кем был этот… как его?.. Сингх какой-то, — поморщился Макалистер. — Одним из вождей сипайского восстания, — ответил Холмс. И Макалистер, и Уоткинс воззрились на него, но удивление обоих имело различный оттенок: гуру был ошеломлён новостью, и только приличия не позволили хозяину дома присвистнуть. — Я действительно не читал бумаг тестя, но могу сказать, что он женился, будучи не первой молодости, и Гита — поздний ребёнок. А в юности мой тесть участвовал в подавлении сипайского восстания. — Вы позволите посмотреть эти письма и дневники? — спросил Холмс. — Я не возражаю. Что ж, мистер Уоткинс, видимо, трения между нами можно считать улаженными. С вашей стороны было очень… — Макалистер запнулся, подбирая слово. — Сьюзен! — вырвалось вдруг у меня. — При чём тут моя служанка? — Сьюзен говорила, что ей мерещился запах крови и мужского пота, а ведь она ничего не знала о Сингхе. — Не стоит, Уотсон, — нахмурился Холмс. — Незачем углубляться в такие дебри. Опять раздались постукивания. — Джотириндронат Бай Сингх в вашем доме, — вмешался тут гуру, обращаясь к Макалистеру. — Бросьте! Оставьте в покое эту чертовщину! — рявкнул тот. — Перестаньте, мистер Уоткинс, духов не существует, — нахмурился Холмс. Они почему-то не обращали внимания на стуки, а у тех появился меж тем странный ритм. — Мистер Холмс, вы можете не верить, но нельзя оставлять духа в доме, где есть маленький ребёнок. — Уоткинс, замолчите! Не смейте даже упоминать моего пасынка! — Успокойтесь, сэр… — Вы разве не слышите стуки?! Мы говорили почти одновременно и почему-то всё более раздражённо. Но внезапно умолкли разом, когда сверху раздался истошный вопль: кричали две женщины и ребёнок. — 3 — Мы кинулись по лестнице на второй этаж. Когда бежали по коридору, женский визг сменился криками «Помогите! Выпустите нас отсюда!» В дверь классной комнаты колотили изнутри. Ручка дёргалась, но дверь открываться не желала. — Странно, ведь не заперто, — промолвил Холмс, опускаясь на корточки и глядя на щель рядом с замочной скважиной. Он опустил ручку, потянул дверь, и та легко открылась. Миссис Макалистер, прижимавшая к себе сына, и нянька упали в наши объятия. — Господи, Марджори, что случилось? — воскликнул её муж. Миссис Макалистер, плача, не могла произнести ни слова и только указывала внутрь комнаты. Странное и пугающее в своей нелепости зрелище предстало перед нами: вся мебель была сдвинута. Ну, ладно бы стол и стулья, но даже массивный, тяжёлый шкаф, набитый книгами, был отодвинут от стены и повёрнут к ней торцом. — Миссис Макалистер, уведите ребёнка вниз, не пускайте сюда экономку и служанку. Мисс Вудинг, прекратите причитать и помогите вашей хозяйке! — отдавал распоряжения Холмс, выхватывая из кармана лупу. — И ноги чтобы ничьей в комнате не было! Он вошёл в классную и закрыл дверь. Мистер Макалистер мягко уговаривал всхлипывающую жену послушаться Холмса. А Оливер даже и не думал плакать и с интересом смотрел на гуру, а тот — на ребёнка. — Он на тебя сердится, — сказал мальчик. — Ты знаешь, почему? — Знаю, малыш, — Уоткинс посмотрел на ребёнка с уважением, как на равного. — Опять этот бред, — зашипел Макалистер. Тут подоспела миссис Боунс, которая, конечно, не смогла усидеть внизу, услышав крики. Она увела всех троих, а мне пришлось встать между Макалистером и гуру, который всё не унимался, и я всерьёз опасался за его подбородок. — У вашего сына есть дар, сэр. — Замолчите вы! Хватит с меня уже всей этой мерзости! — Тише, господа! — шикнул я. В комнате что-то барабанило по полу. — Эй! — послышался голос Холмса. — Это уже нелепо, знаете ли! Мягкий удар в стену изнутри заставил нас отшатнуться, потом раздался крик ужаса и другой удар — уже в стену, смежную с соседней комнатой. — Холмс! — я распахнул дверь и вбежал в классную. Он полулежал у противоположной от окна стены, руки безжизненно повисли вдоль тела. — Господи боже! Я бросился к моему другу, упал на колени рядом и осторожно приподнял ему голову. Он еле слышно застонал. Я зарылся пальцами в волосы у него на затылке, нащупывая рану, но ничего, кроме гематомы, не обнаружил. Я проделал всё это аккуратно, бережно и быстро, не обращая внимания на Макалистера, который уже опустился на колени слева от меня. — Не понимаю… мистер Холмс был один в комнате — не сам же он себя так? Давайте вынесем его в коридор. Мы услышали постукивание по полу, оба резко выпрямились и обменялись безумными взглядами. — Джентльмены, прочь из комнаты! — одновременно с этим крикнул Уоткинс, оставшийся по другую сторону дверного проёма. Макалистер обернулся на его голос и тут же схватил меня за плечо и начал трясти. Он был белым как мел. — Что такое? Я посмотрел в ту сторону, куда и он, и волосы зашевелились у меня на голове. Письменный стол Оливера выстукивал по полу ножками дьявольскую чечётку, а потом плавно поднялся в воздух и завис над полом на расстоянии дюйма в три. Я не помню, как мы оказались в коридоре, как вытащили туда всё ещё бесчувственного Холмса, как захлопнули дверь. Вслед за тем мы услышали грохот, не оставлявший сомнений в том, что стол ударился с размаха о ту самую стену, рядом с которой мы находились минуту назад. — Уотсон… Холмс очнулся. Он то поднимал на меня взгляд, то настороженно смотрел перед собой, будто пытаясь кого-то разглядеть. — Никогда больше так не делайте, — зашептал я ему на ухо, обнимая за плечи. — Никогда не оставляйте меня за дверью. Вы можете встать, старина? — Попробую… Я помог ему подняться на ноги и подставил плечо, на которое тот тяжело опёрся. — Меня мутит, — пожаловался он. — Сотрясение… — О, нет… никаких провалов в памяти. Холодно… Внезапно его забила дрожь. — Давайте спустимся вниз, подальше от этой комнаты, — сказал Макалистер. Вместе мы помогли Холмсу сойти вниз по ступенькам. Гуру замыкал шествие. В гостиной нам навстречу кинулась бледная и заплаканная миссис Макалистер. Мальчик, по её словам, вместе с нянькой и экономкой находился на кухне. — Это, наверное, единственное безопасное место в доме. Сьюзен я тоже отправила туда. Мистер Холмс, вы ранены? — Марджори, у меня в кабинете на диване есть плед, — сказал мистер Макалистер. — Будь добра, дорогая. — Когда супруга поспешила выполнить его просьбу, он добавил: — Сомневаюсь, что на кухне безопасно. — Нет, сэр. Всё в порядке, — покачал головой Уоткинс. — Слышите? Точнее, вы ничего не слышите. Дух успокоился. Даже выдохся, я бы сказал. Когда я покину ваш дом, он перестанет буйствовать. Весь его гнев был направлен на меня, а мистеру Холмсу просто не повезло. Если можно так выразиться, он попал под горячую руку. — Думаю, нам стоит перебраться в Лондон. — Макалистер налил нам всем бренди. Холмс от своей порции молчаливо, но решительно отказался, помотав головой. — Мне бы папиросу, — с трудом выдавил он. — Может, не стоит, старина? — засомневался я. — Бывало и хуже, Уотсон, вам ли не знать. — Сэр, я осмелюсь сказать, что вам не нужно покидать дом, — обратился Уоткинс к хозяину особняка. — Поверьте мне, дух не только не настроен враждебно по отношению к вам, вашей жене или сыну. Он готов даже охранять вас от всяких… неблагонадёжных личностей, вроде меня. Миссис Макалистер вернулась с пледом. Я накинул его на плечи Холмса, достал из портсигара папиросу и прикурил для него. Тот сделал пару затяжек и немного пришёл в себя. У Холмса от всех недугов лучшее лекарство — табак. — Дорогая, мистер Уоткинс советует нам не покидать дом, — обратился меж тем Макалистер к жене. — Не ходите в классную комнату, пусть мальчик пока отдохнёт от уроков, — сказал гуру. — Не бойтесь, я не оставлю вас без помощи. — Мистер Уоткинс, — промолвил Макалистер, — к сожалению, мы живём в такое время, когда сотни женщин, даже больше, наверное, ежегодно… простите, дорогая… избавляют своё чрево от нежеланных детей. Но я не помню, чтобы газеты трубили о повсеместном буйстве духов. — Это не просто дух. Это в прошлом очень сильная личность, с железной волей. Может быть, с точки зрения англичан, Сингх был сам дьявол, но он любил свой народ. Он просто выбрал не тот путь для его освобождения. И я не думаю, что будет разумным сейчас подсчитывать число зверств с той и другой стороны. Сингх в прошлой жизни ставил перед собой цели, шёл к ним напролом, и после смерти черты его натуры не могли поменяться в главном. Он держится за эту реальность всеми силами. Его отвергли — он рассержен и оскорблён. Но семью вашу он не тронет. Он считает вас своими. — Он оказал нам честь? — усмехнулся Макалистер. — С его точки зрения, так оно и есть, сэр. Не пугайте его, пусть он успокоится, тогда, возможно, получится договориться с ним. Убедить покинуть этот мир и найти другие пути для нового воплощения. Но необходимо найти настоящего умелого медиума и ещё человека, который знает язык. Переводчика. — Разве духи не говорят через медиумов на чистейшем английском языке? — рассмеялся Макалистер. — Это шарлатанство, — усмехнулся гуру. — Конечно, в лучших мирах людям не нужны разные языки, чтобы понимать друг друга. Но тут стоит проявить к Сингху почтение. — Мистер Макалистер, — промолвил Холмс, — вы позволите нам взять на время архив вашего тестя? Может, там мы найдём какие-нибудь подсказки? — Конечно, сэр. Я сейчас принесу. Как только он покинул нас, миссис Макалистер принялась нервно комкать платок. — Вы уверены, что Оливеру ничего не угрожает? — с мольбой во взгляде обратилась она к гуру. — Пока ничего. Мальчик для духа хороший проводник. Дух ещё не настолько отчаялся, чтобы попытаться навсегда занять чужое тело. Леди ахнула. «Успокоил, называется», — проворчал я про себя. — Мы не оставим вас без помощи надолго, мадам, не переживайте, — поспешил заверить несчастную мать Уоткинс. Интересно, он сам-то верил в то, что говорил? Вернулся Макалистер, неся в руках большой деревянный ларец индийской работы, из замочной скважины которого торчал ключ. — И вы не пытались прочесть? — удивился я, принимая ларец из рук хозяина. — Нет. Гита не хранила тут свои бумаги или письма. Они все у меня. — Кажется, мы опоздали на поезд, — сказал Холмс, посмотрев на часы, — следующий уже ночной. Придётся ждать на станции. — Если вы не против добраться до Лондона по реке, то не придётся, — покачал головой Макалистер. — Тут совсем рядом пристань, а хозяин на ней, хоть и из простых, но мой хороший знакомый. Он может отвезти вас на катере. — До Вестминстерского моста? — усмехнулся Холмс. Я тоже улыбнулся, вспоминая, как он выпрыгнул в реку из окна парламентского здания, и мы с владельцем другого катера вылавливали его из Темзы. — До любого, — не понял наших улыбок Макалистер, — откуда вам будет удобнее взять извозчика и доехать до дома. — Что ж, поплывём тогда, — согласился Холмс. Ох, ему бы не стоило сейчас пускаться в путешествие по реке, но так выйдет короче по времени, а чем скорее он окажется в постели, тем лучше. — Ближайшие дни я проведу дома, джентльмены, так что телеграфируйте, если узнаете что-то новое или найдёте человека, который смог бы решить эту нашу, — Макалистер посмотрел на потолок, — шумную проблему. — Конечно, сэр, — Холмс поднялся, свернул плед и положил его на диван. — Спасибо за заботу, мадам. — О, нет-нет, возьмите плед с собой, на реке может быть прохладно, — остановила его миссис Макалистер. Джеймс Макалистер, освещая тропинку фонарём, проводил нас до пристани, где энергичный пожилой речной волк принял от него щедрую плату, развёл пары, и мы трое, устроившись возле маленькой рубки катера, воспользовались любезностью леди — плед оказался кстати. Должно быть, мы выглядели комично, сидя в ряд под клетчатой тканью, нахохлившись, как три старых вороны. Я предложил всем по глотку бренди — Холмс на сей раз выпил немного, а гуру с комичным ужасом отказался даже от такой маленькой дозы алкоголя и к концу пути озяб. Мы с Холмсом сжалились над несчастным и посадили его в середину. При свете фонаря я увидел, как уважаемый гуру очаровательно покраснел; у него это получилось — полукровка всё же. Речной волк доставил нас прямиком к Вестминстерскому мосту, и мы добавили ему чаевых — за скорость и аккуратность. — Завтра с утра съездите к Майкрофту, — попросил Холмс, когда мы по ночным улицам уже ехали в кэбе домой. — Расскажите ему о том, что произошло в доме Макалистеров, а я просмотрю бумаги. — Хорошо, — согласился я, хотя мало себе представлял, чем может помочь Майкрофт в борьбе с призраком. — Как вы себя чувствуете? — Голова раскалывается, и сил нет. — Ничего, мы скоро приедем, и вы ляжете в постель. Слава богу, рёбра у вас целы, голова цела. На что это было похоже? На удар? — Скорее на волну от взрыва, которая отшвырнула и впечатала в стену. Но как-то странно всё происходило, немного замедленно. Как будто сила меня сначала приподняла в воздух. Не знаю, сможете ли вы поверить — я и сам не верю — я чувствовал чьё-то присутствие. Вы понимаете, Уотсон, оно было реально, или он… я даже не знаю, как это обозначить. — Он, — машинально сказал я. В свете газовых фонарей лицо Холмса казалось совсем безжизненным, а тёмные тени вокруг глаз только довершали удручающую картину. — Мы скоро приедем, старина, — подбодрил я его. Когда кэб остановился возле нашей двери, я помог Холмсу выбраться — он едва волочил ноги. Я подставил ему плечо и стал возиться с ключами, но мне не сразу удалось отпереть замок, так что за меня это сделала изнутри миссис Хадсон. — А… нянюшка не спит, — промычал Холмс. У миссис Хадсон масса достоинств, а ещё больше недостатков, но она ни на секунду не предположила, что её жилец пьян, а сразу сделала правильный вывод. — Подрались? Ну, почти правильный. — В доме есть горячая вода, миссис Хадсон? — спросил я. — Есть. Ужин кухарка не готовила, но бойлер топили. — 4 — Что делает приличный джентльмен в час ночи? Спит себе и видит десятый сон. Я стоял у окна и смотрел на улицу. В полночь Холмс отправился в постель — после тёплой ванны и ещё одного, уже тщательного, осмотра. Удивительно, но то существо, или дух, или кто там ещё, не нанесло никакого особого вреда, кроме морального. Я тоже поднялся к себе, с удовольствием вытянулся на кровати, закрыл глаза, предвкушая отдых, — и не смог уснуть. И вот уже почти полчаса я разглядывал знакомую до мелочей улицу, освещённую фонарями, изредка мне служил развлечением припозднившийся кэб или констебль, совершающий обход участка. Глядя на тусклый фонарь через пыльное стекло, я чувствовал себя словно японец, созерцающий Фудзи. Я знал, что стоит мне лечь, как блаженная пустота мозга сменится бесконечной чередой мыслей, от которых некуда деться. Я дождался, когда из-за крыши соседнего дома выплыла полная луна, и вспомнил, что у Холмса внизу не задёрнуты шторы. На цыпочках, со свечой в руке я спустился вниз, подошёл к двери в его спальню и прислушался. Потом чуть приоткрыл дверь. — Да не сплю я, не сплю, — вяло пробормотал Холмс. — Почему? — встревожился я и вошёл в комнату. Луна светила ему в окно, но белая полоса лежала на полу и не достигала изголовья. Я всё-таки задёрнул шторы, поставил свечу на комод, подошёл к Холмсу и опустился на корточки. — Что-нибудь болит? — спросил я, вглядываясь в его лицо. — Ничего. Неужели всё это вас не испугало, Уотсон? Или случившееся укладывается в ваше понимание мира? — Мне было не до миропонимания. Но вы ведь тоже наверняка не считали, что со смертью всё заканчивается? Он вдохнул. — Я представлял себе это несколько иначе: как слияние маленьких частиц в нечто большое. — Знаете, нирвана нам с вами не грозит. Я похлопал его по плечу, и он нахмурился. — Ложились бы вы, — пробормотал он, со вздохом повернулся на другой бок и уткнулся носом в стенку. Ложиться? Да пожалуйста. Я улёгся рядом поверх одеяла. — Я не цитировал Шекспира, Уотсон, — пробурчал Холмс. (6) — Ну, сидеть на краешке постели, словно бедный родственник, я тоже не собираюсь. Вы не спите, я не сплю… Мне становилось не по себе, и противно сосало под ложечкой. В общем-то, я понимал Холмса, но не мог разделить с ним его переживаний. Для этого мне самому надо было столкнуться с чем-то страшнее, чем летающие предметы. — Завтра после «Диогена» я заеду ненадолго к миссис Фаррел, если вы не возражаете, — сказал я, пытаясь вызвать Холмса на разговор. — Ей не понравится история. Никакого преступления, сыщик тоже не герой. Тоска. — Понравится. Она говорила, что общалась со спиритами. — Да? — Угу. Я пустился пересказывать Холмсу то, что слышал от Элеоноры. Он повернулся на спину, не прерывая меня. Раньше он бы и минуты не стал слушать о всякой мистической чуши. — Та женщина-спирит говорила ей, — продолжал я меж тем, — что мы раз за разом встречаем тех, кто нам предназначен, только с каждым новым воплощением роли могут меняться. — Это печально слышать, — сказал Холмс. — Почему? — Ну как почему? Уоткинс, когда вычислял наши предыдущие реинкарнации, отправил нас в разные страны и в разные века. — А вот и нет, — усмехнулся я. — Он сказал про вас — юг Европы, а про меня — Португалия. Но Португалия — это тоже Пиренейский полуостров, и там тоже есть коррида. И, кроме того, он называл семнадцатый и восемнадцатый век, но вдруг это рубеж веков? Холмс рассмеялся. — Ваш муж отправился в плаванье, а вы влюбились в молодого пикадора? — Который погиб — вот вам и причина уйти в монастырь, — вздохнул я. — Да это целая трагедия получается. — Хорошо, что вы теперь боитесь лошадей. Но в этот раз, я думаю, нам повезёт. Потому что вы не погибли, и не оставили меня одного. Шутки закончились. — Я бы не смог, — отозвался Холмс негромко. — Вряд ли мой эгоизм позволил бы мне оставить вас в покое. Мы лежали и смотрели в черноту потолка. Конечно, я вспомнил вагон первого класса. Иногда говоришь, не думая, а потом вспомнишь — и хватаешься за голову. «Прилягте со мной, Уотсон». «Зачем?!» — возмутился я. Почему-то я всегда был уверен, что Холмс не прочь при случае вывести наши отношения… («Наши отношения?» — услышал я свои собственные пренебрежительные интонации. «Ну хорошо, наше партнёрство») вывести наши отношения за грань просто дружбы. Меня это возмущало, хотя совершенно не возмущало то, что Холмс вообще может думать в этом направлении. Но почему я так усиленно защищался от воображаемых посягательств? — Помните, как вы учили меня танцевать? — спросил я. — Помню. — Мы ещё проснулись в обнимку на диване. — Я помню, — настороженно повторил Холмс. — А что мы делали до того, как заснуть? Он хмыкнул. — Не бойтесь, Уотсон, ваша честь тогда не пострадала. Мы только целовались. На большее мы оба были не способны. Слишком много выпили. — Наверное, я так ужасно целовался, что постарался забыть этот позор. — Уотсон, должен вас огорчить: целуетесь вы прекрасно. Так что я, увы, не мог это забыть. — Чёрт возьми. — Точно. — Так я первый начал? — Вот именно. Может, дело в том, что, когда вы выпьете, перестаёте оглядываться на то, что правильно, а что — нет? — Я не думаю, что это было неправильно. — С каких пор? — усмехнулся Холмс. — Если бы я так думал, я бы тогда ушёл. — Тут я вдруг похолодел от внезапной мысли. — Холмс, вы же не думаете, что я женился, чтобы… — Нет, я так не думаю, — сказал он мягко. — Вы женились по любви. И есть какие-то вещи, которые может дать только женщина. — Можно я спрошу кое о чём? — Можно. Я собрался с духом. — Вы любили Ирэн? — Да. Она была хорошим другом. — А вы… у вас… — Два раза. Неудачные попытки забыться. Она это понимала. Я виноват перед ней, Уотсон. Она любила меня по-настоящему, но знала, что я… — он запнулся. — Любите меня? — Да. Почувствовав себя совершенно беспомощно, я повернулся на бок и обнял Холмса. — Это попытка меня пожалеть? — в его голосе прозвучала желчь, и он попытался отодвинуться. — Нет, мне просто хочется это сделать. Холмс, видимо, почувствовал, а, может, моё сбившееся дыхание подсказало, что я пытаюсь не раскиснуть. Он обнял меня в ответ и поцеловал в лоб. — Я точно знаю одну вещь, — зашептал я. — Я хочу быть с вами. Как можно дольше. Если надо, я за вами пойду хоть в пекло к чёрту лысому. — Не надо в пекло, дружище. И не горюйте, — он вздохнул. — Вы так и будете поверх одеяла лежать? — Жаль, нельзя остаться с вами на ночь. — Почему? — Ну… нянюшка же увидит. Холмс фыркнул. — В прошлый раз видела и не умерла. — Правда? — опешил я. — Вы не заметили того очевидного факта, что кто-то убрал бокалы и пустую бутылку, — пробормотал Холмс. — Прилягте со мной, Уотсон. Я выпутался из халата, сбросил его на пол и неловко забрался под одеяло. Скорее наудачу протянул руку, но Холмс обнял меня и удобно пристроился рядом на неширокой кровати. — И не давите мне на затылок, я всё-таки ранен, — проворчал он, когда я дотронулся до его волос. — И вообще лежите спокойно, Уотсон, я спать хочу. Он скоро расслабился, и его тело налилось тяжестью, как у всякого спящего. Я лежал и думал: пусть всё идёт само собой. Вот как захочется нам — так и сложится. А как сложится — так и будет правильно. «Бог с ней, с нянюшкой, — думал я, — худшее, что она может сделать, — это потребовать съехать. А съехать можно куда угодно. Есть много мест, помимо Лондона… и Китая…» Последнее, что я помнил прежде, чем заснуть, это как представил себе Холмса в монгольском халате и шапочке гуру Цагангэрэла. Примечание: (5) Сурдинка — приспособление для приглушения звука музыкального инструмента (например, тромбона), насадка такая на трубы, скрипки и проч. (6) Холмс имеет в виду диалог из пьесы «Двенадцатая ночь» Оливия: Не лечь ли тебе в постель, Мальволио? — Мальволио: В постель? Да, душа моя, я приду к тебе."
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.