Когда рассыплется каперс

Логика оттолкнула от меня мир. Пьер Абеляр (посвящённый в дела Парижского дома «Наследия») — 1 — — Что сказал Майкрофт? Я улыбнулся, глядя, как удобно Холмс устроился: передвинул к дивану столик, разложил на нём письма и тетради полковника Адриана Мередита. Он оторвался от чтения и посмотрел на меня. Я подошёл к дивану и скромно присел на краешек. — Майкрофт просил нас приехать к чаю. Зачем конкретно — не сказал. Но выслушал меня внимательно и, что самое поразительное, — не удивился, когда я рассказал о духе, и не задавал вопросов, вроде: «Вы уверены, что вам это не показалось?» — Мой брат знает, что я никогда не побеспокою его по пустякам. — Холмс положил раскрытую тетрадь обложкой вверх на стол и потянулся. — Вы нашли что-нибудь интересное? — Письма, судя по конвертам, адресованы жене, и в них я не заглядывал. А вот дневники очень интересны. Я бы даже сказал, это поучительное чтение. — Он немного развернулся на диване, давая мне больше места. — Двигайтесь ближе, Уотсон. Я немного откинулся назад, опёрся правым локтем на спинку дивана и закинул ногу на ногу. Холмс не спешил начать рассказ о записках полковника, а я его не торопил. Мы молчали и смотрели друг на друга. Виски его совсем поседели, морщины в уголках глаз обозначились явственнее — обманчивые морщины, появившиеся от улыбок, в которых почти никогда не было веселья. Я не удержался, протянул левую руку, погладил его висок и белую прядь. Холмс закрыл глаза, а когда открыл, я увидел улыбку сначала в них, а потом она появилась на губах. Не удержавшись, я наклонился и поцеловал его. — До чего хорошо, — шепнул Холмс, и я был с ним полностью согласен. — Расскажите, что вы узнали, — попросил я, устраиваясь удобнее. — Мы напрасно думали, что миссис Макалистер-первая могла вычитать у отца что-то в стиле «все они — жестокие, безжалостные дикари». Полковник по молодости лет даже немного сочувствовал восставшим. — Любопытно и необычно. — Не настолько необычно, как вам кажется, Уотсон, но вполне объяснимо, ведь Адриан Мередит попал в Индию перед самым подавлением восстания, его полк участвовал в штурме Дели. Мередит был произведён в офицерский чин недавно, и сразу — такое испытание. — Он лично не сталкивался со зверствами той стороны, а только слышал, — заметил я. — Конечно, но он полагал, что англичане пришли в Индию, чтобы нести цивилизацию, — буркнул Холмс. — Вот что он пишет: «Я решительно не понимаю, к чему называть себя хозяевами этой земли, но при этом вести себя подобно мародёрам? К чему было отдавать город на разграбление, разве сокровища того же Красного форта не должны принадлежать короне? Я уже молчу о том, какое пагубное действие оказывает эта безнаказанность на солдат и даже офицеров. Сегодня столкнулся с капитаном Р., который тащил в шлеме монеты и какие-то побрякушки. Лицо у него было безумное и перекошенное. Клянусь, столкнувшись со мной, он решил, видимо, что я могу представлять для него угрозу и захочу отнять награбленное. Господи, какой стыд! И это офицер армии Её Величества!» Тут ещё много о грабеже, потом начинаются записи о судах. «Это было настоящее убийство, за последнее время я повидал много кровавых и ужасных сцен, но молю Бога, чтобы не увидеть ничего подобного тому, что мне пришлось лицезреть вчера. Хотя женщин и пощадили, их крики при виде кровавой расправы над мужьями и сыновьями были настолько полны боли… Господь свидетель — я человек не жалостливый, но когда у тебя на глазах расстреливают седобородого старика, надо иметь невероятно чёрствое сердце, чтобы смотреть на это с полным безразличием…» (7) И в таком вот духе ещё листов пять-шесть. По какой-то причине Мередита переводят в другой полк, расквартированный в Аллахабаде. Как вы считаете, Уотсон, мог капитан Р. посодействовать в этом? — Я подумал, кивнул, и Холмс продолжил: — Потом идёт загадочная запись: «Вчера был самый страшный день в моей жизни. Господи, сжалься надо мной, и пусть я лучше отвечу за содеянное перед Твоим Судом, чем испытаю что-либо подобное хоть раз». — И что Мередит имел в виду? — Увы, он вырвал следующие три листа, вырвал в спешке, небрежно — возможно, испугался, что кто-то может их прочесть. Вот тут внизу, — Холмс показал мне страницу, — почти полностью сохранилось слово «вода». «Wate…» — прочёл я. — Вы уверены, что это сделал он, а не его дочь, скажем? — Посмотрите внимательно, — Холмс передал мне тетрадь и лупу. Бумага была плотная, с рыхлой структурой, при увеличении я разглядел, что торчащие по краю обрыва волокна имеют тот же желтоватый цвет, что и страницы, — и это следы времени. Я просмотрел следующие страницы. Мередит стал более сдержан в записях и оценках. — Согласен с вашим выводом, — сказал я, передавая Холмсу тетрадь. — Одно не могу понять: если полковник по молодости лет писал о коренном населении с сочувствием, отчего его дочь так отреагировала на имя Сингха. Кстати, о нём полковник вообще упоминает? — Только вскользь, пишет, что Сингха в числе других вождей сипаев переправили в Аллахабад. Мы можем предположить, что было на вырванных страницах. Я вопросительно посмотрел на Холмса. — Аллахабад же. — А… — что-то вертелось у меня в голове. — «Дьявольский ветер», Уотсон, — нетерпеливо сказал Холмс. — Около шести тысяч сипаев было расстреляно пушками только в одном Аллахабаде. С точки зрения индуизма, ужасная смерть. Это же верный способ не дать душе возродиться в новой жизни. Помните картину русского художника, которую мы видели в 1887 году? — Вересчагин? — переспросил я. — Верещагин, — поправил Холмс. — Ему угрожали судом, а потом картина пропала. Правда, было сделано достаточно фотографий и даже копий. Майкрофт интересовался похищением полотна, но и он не смог найти концы. Боюсь, что картину уничтожили. — Нелепое похищение. — Я пожал плечами. — Ведь есть гравюры, изображающие ту же сцену, и сделанные нашими соотечественниками, в том числе. — Одно дело, когда мы сами себя, а другое дело, когда нас, — усмехнулся Холмс. — Возможно, Мередит описывал казнь подробно и со свойственной ему эмоциональностью. Потом испугался, что так и самому под суд попасть недолго, и вырвал страницы. А дальше вёл дневник уже осмотрительнее. — Его дочь могла предположить, что Сингхом движет жажда мести? — спросил я, беспомощно заморгав при мысли, как нелепо вообще строить об этом версии. — Возможно. Но, конечно, не надо сбрасывать со счетов, что она всё же была больна. Я кивнул. — В здравом уме она хотя бы к гуру обратилась ещё раз. А Сингху, если он существует именно как Сингх, а не в виде какого-нибудь сгустка энергии… господи, какими словами мы теперь вынуждены изъясняться!.. Сингху можно только посочувствовать. — Что мне точно непонятно, так это чем Майкрофт может помочь. — Холмс отложил тетрадь на стол. — До чая ещё уйма времени, Уотсон. Снимите пиджак, переоденьтесь. Я был не уверен, что он хотел употребить именно этот глагол, но, с видимой неохотой встав с дивана, направился к себе. Не прошло и минуты, как Холмс деликатно постучался и вошёл ко мне в спальню. Я как раз вешал пиджак на плечики в шкаф. Холмс деловито подошёл к кровати в алькове, скинул домашние туфли и растянулся поверх одеяла. Я усмехнулся и снял жилет. — Что вы там возитесь? — проворчал Холмс. — Очень предсказуемая реплика, — рассмеялся я. С моей стороны это была всего лишь поза: на самом деле, я, уже когда шёл «переодеваться», мечтал хотя бы полежать с ним в обнимку. Холмс подвинулся, одарил меня невинным взглядом и похлопал по кровати рядом с собой. Я скромно притулился рядом и взял его за руку. — 2 — Когда я проснулся, то был укрыт, даже запелёнут, я бы сказал, как младенец. Холмс не стал меня будить, а прикрыл концами одеяла с обеих сторон. Сам он сидел в моём халате у меня в ногах и курил папиросу. Я почувствовал, как краска стыда заливает лицо. Моя ужасная особенность засыпать как убитый, стоит мне только кончить, и на этот раз меня подвела. А самый кошмар заключался в том, что я, кажется, заснул, пытаясь хоть как-то отблагодарить Холмса и лаская его рукой. — Сколько я спал? — пробормотал я. — Минут сорок, не больше, — отозвался Холмс, туша папиросу. — Мне стыдно, — признался я. — Полно, старина. Ложитесь под одеяло и дайте мне местечко. — Он встал и скинул халат. Посмотрев на его крепко сбитую фигуру, я судорожно завозился в своём конверте, пытаясь выпутаться. Холмс рассмеялся, развернул меня и, наклонившись, поцеловал над грудиной. — Вы всё-таки потрясающе красивый мужчина, Уотсон, — сказал он, и я опять покраснел. Холмс забрался под одеяло, я приподнялся на локте и увидел, что пока я спал, он проявил несвойственную ему раньше хозяйственность и аккуратно развесил на стульях одежду, которую мы в пылу страсти побросали на пол. А ведь как всё хорошо начиналось… Собирались просто полежать… Моя вина, моя.

* * *

Когда я лёг рядом с Холмсом и взял его за руку, то долго не продержался и полез целоваться. Не знаю уж, насколько подвели мои таланты в этом деле, но стоило ему тихонько простонать мне в рот, как в меня вселился бес. Я вовсе не был готов к сношению: не ночь всё-таки, да и к пяти нас ждал не кто-нибудь, а Майкрофт! Это, конечно, причины для самоуспокоения. На самом деле, я представлял себе, что делать, только в теории. А кровь-то уже кипела, и не только у меня. Рубашки сняли, бросили на пол — легче не стало. Даже напротив. Наверное, одна и та же мысль пришла нам в головы одновременно, потому что мы продолжили игры на раздевание — вот только вспомнили, что дверь надо запереть. Холмс даже полог задёрнул. Тело жаждало — не побоюсь этого возвышенного слова, от вожделения рассудок отказывался служить, и наши объятия уже напоминали борьбу, а поцелуи — укусы, когда Холмс решительно уложил меня на обе лопатки и навалился сверху. Странно, но его тяжесть меня немного успокоила. Вот чего я никогда не понимал, так это долгих подступов к главному действу. Прости меня боже, ты знаешь, что ещё час назад я ни о чём таком не думал и никого ни с кем не сравнивал, но и женщина мне когда-то досталась такая же, как я, — нетерпеливая. Нам хватало моих скромных талантов и нескромных возможностей. Тем более я не привык, когда кто-то пытался ласкать меня. Вообще слово «ласки» вызывало у меня мысли о чём-то наивном и «щенячьем». Холмс чуть приподнялся и провёл ладонями по моему телу, и я внезапно выгнулся, сбрасывая часть напряжения. Он целовал меня, чуть прикусывал кожу, изучал, не изменяя своей методичности, и, когда добрался до сосков, я думал, что вывихну себе запястья, вцепившись в одеяло. — Да застоните вы, господи, — пробормотал Холмс, — тоже мне, спартанский мальчик. Я послушался и застонал. — Шшш! — рассмеялся он. — Не так громко! Холмс спускался по моему телу всё ниже, я начинал понимать, что он собирается делать, и задрожал. Мне казалось это неправильным, излишним. Для меня, как для многих мужчин, на французской любви в мыслях лежало клеймо продажности и известной доли унижения. Те немногие разы, когда мне удавалось, так сказать, приобщиться к запретным удовольствиям, оставили в памяти ощущения стыда и торопливого разврата. — Не надо, — робко попросил я. Разумеется, Холмс меня не послушался. Если бы я почувствовал, что он стесняется, я бы настоял, чтобы он прекратил. Но он ласкал меня медленно, со вкусом, продолжая изучать, и я чувствовал, что он тоже находит в этом удовольствие. Я послушно раздвинул ноги, согнув их в коленях, и он оглаживал меня и тискал мне бёдра. Чувства мои обострились, я в них тонул, я осязал чуть шершавую поверхность его языка и дразнящую нежность кончика, и нёбо, и лёгкое касание зубов. Наивным щенком оказался я сам, потому что под конец только и мог, что гладить его волосы и тихо скулить. Нежащие ласки вдруг уступили место методичным движениям губ и языка. Я заохал, приподнял бёдра и вцепился Холмсу в плечи. Он немного помог себе рукой — я вскрикнул и кончил внезапно и бурно ему в рот, и от этого мне стало стыдно, что неожиданно только добавило удовольствия. С самыми благими намерениями, полный восторга и благодарности, я набросился на Холмса с поцелуями, уложив его рядом. Он сам направил мою ладонь, подсказывая, чего бы ему хотелось — или какую поблажку он мне позволял на первый раз, и я бодро приступил к делу. Холмс привалился ко мне, горячо дыша мне в шею и постанывая… и… и я опозорился. Надеюсь, я хотя бы не уснул с его членом в своём кулаке.

* * *

— Что вы там шепчете? — спросил Холмс, но я только обнял его покрепче и уткнулся носом ему в шею. — Да полно, Уотсон, не переживайте. — Как не переживать? — Да вот так. Просто в следующий раз вы будете начинать первым. Или вовремя меня остановите. Услышав про следующий раз, я только застонал. Холмс рассмеялся: — Это от ужаса или предвкушения? — Мне стыдно. — Вы повторяетесь, дорогой мой друг. — Вам хоть что-нибудь… досталось? — жалобно спросил я. — Не переживайте, — фыркнул Холмс. — Мне потребовалось лишь немного помочь себе рукой. Вашей. Я затрясся от смеха. Боюсь, он вышел немного нервным. Холмс чмокнул меня в макушку. — До ночи нам придётся попоститься, Уотсон. Полежим немного и будем собираться. Мне бы побриться не мешало. — 3 — Собирались мы долго и лениво. Наконец Холмс критично осмотрел меня поверх тёмных очков, поправил мне галстук, довольно кивнул, и мы отправились в «Диоген». Майкрофт, разумеется, при самом беглом взгляде на нас обоих всё понял и дал знать, что понял, когда, улыбнувшись, отметил наш несколько усталый вид. Видимо, это означало одобрение. Он даже взял на себя обязанность разливать чай. Глядя, как мы с Шерлоком планомерно очищаем блюда от корзиночек с кремом, бисквитов и французских десертов, Майкрофт пребывал на верху блаженства. Только когда мы почувствовали потребность немного отдохнуть, он достал из кармана жилета визитную карточку и передал её брату. — «Чарльз Слоан, — прочёл Шерлок, — оценщик антиквариата, коллекционер. Вулвич-роуд. Гриффин-хаус». И что это значит? — Мистер Слоан хорошо известен в аукционных кругах, но это всего лишь прикрытие, хотя он знаток и собиратель редкостей. Иногда он расстаётся с вещами, которые перестали представлять для него особую ценность, и отправляет их на аукцион. Он имеет дело с предметами уникальными, с артефактами… — Майки, дорогой, мне нужен не собиратель побрякушек, а специалист по духам, — усмехнулся Шерлок. — Я тебе и рекомендую специалиста. Возможно, не сам Слоан будет заниматься вашим сипаем, а кто-то из его, — Майкрофт задумчиво хмыкнул, — соратников. Назовём их так. — Попахивает тайным обществом. — Я бы сказал, ощущается аромат неизведанного. Супруги Слоаны ждут вас с доктором сегодня на ужин. Думаю, там будут ещё гости. Вряд ли Слоан станет сам заниматься проблемой Макалистеров, но он точно отправит к ним человека, который сможет помочь. — Майки, ты якшаешься со спиритами? — Надо было видеть выражение лица Шерлока. — Мой мальчик, Слоаны не спириты. Там всё гораздо серьёзнее, иначе бы досье на них лежало там же, где и досье на Уоткинса. Я никогда не послал бы тебя к дамочке, у которой, возможно, есть дар, но которая собирает полные залы жаждущих общения с духами, а уж тем более к какому-нибудь члену «Золотой зари». — Ты хочешь сказать, досье на Слоанов у тебя лежит в другом ящике? — улыбнулся Шерлок. Майкрофт мечтательно посмотрел на потолочную лепнину. — Я был бы счастлив иметь полное досье не только на Слоана, но и ещё кое на каких леди и джентльменов в Эдинбурге, Дублине и Кардиффе. Но… увы. — Интригуешь, дорогой брат, — рассмеялся Шерлок. — Что ж, посмотрим, что это за таинственные личности.

* * *

Возница миновал парк и университет Гринвича и поехал дальше, пока не добрался до самого начала Вулвич-роуд. Я сразу вспомнил эту высокую кирпичную стену, которая отхватывала большой участок на углу улицы. Мы с Холмсом не раз проезжали мимо неё, но совершенно не представляли себе, чьё жилище она скрывает. Глухая, с торчащими поверху коваными пиками, она напоминала бастион враждебности и вызвала в памяти похожую стену вокруг особняка знаменитого шантажиста, о чьих сомнительных подвигах я пока что не имею права рассказать. Экипаж повернул и поехал вдоль ограды, над которой высились старые вязы и платаны. Что за люди могут жить за такой прочной и неприступной стеной? То ли они от мира отгораживаются, то ли отгораживают мир от себя. Но к моему удивлению, ворота оказались распахнуты. Небольшая аллея вела прямо к дверям особняка. А я ещё посчитал дом Уоткинса уродливым… Наверное, он всё-таки напоминал букву «Т» c укороченной ножкой. К чему возвели этот пристрой в два этажа, закрыв им фасад? Оба крыла дома были скруглёнными, словно архитектор намеревался имитировать замковые башни, но потом передумал. Посеревший камень и пятна плюща довершали мрачную картину. Единственное, что скрашивало унылое впечатление, — это горящий в окнах свет. — Где же тут хоть один грифон? — усмехнулся я, глядя вслед уезжающему экипажу. — Да вот он, — Холмс указал влево. На меня из-за кустов смотрела уродливая каменная морда. — Брр! — меня передёрнуло. — А вон ещё один, — усмехнулся Холмс. Его эти стражи, видимо, забавляли. Мы даже не успели постучать, как дверь распахнулась, и вполне обычный дворецкий с поклоном пригласил нас войти. Прихожая плавно переходила в длинный коридор. Такая планировка меня озадачила. Пристрой был широким. Две двери по бокам прихожей говорили о том, что за стеной коридора есть ещё помещения, как и на втором этаже. Жилые помещения, судя по торчащим на крыше трубам. Наши пальто и шляпы водрузили на внушительную вешалку, стоящую между рыцарскими доспехами и старинным кованым сундуком. Всего таких вешалок в прихожей стояло четыре — значит, в доме иногда собиралось много гостей. Дворецкий повёл нас по коридору, освещённому газовыми лампами, обшитому до половины деревянными панелями и лишённому дополнительного декора — только под потолком вдоль стен тянулись узкие лепные фризы. Тут помещалась целая коллекция сундуков и ларей. Крышки некоторых были подняты, демонстрируя роспись на внутренней стороне. Провожатый открыл перед нами дверь в конце коридора, и мы очутились не в гостиной, как ожидали, а в большой библиотеке. Книжные шкафы занимали весь периметр комнаты, разделённой галереей пополам. Посередине стояли письменные столы и даже пюпитры, как будто тут работал не только хозяин дома, но и целое научное общество. На столах стояли лампы под затейливыми абажурами, пюпитры были снабжены подсвечниками. Но сейчас комнату освещала только люстра под потолком, поэтому углы тонули в полумраке. Пёструю мозаику переплётов прерывали четыре двери, и через крайнюю слева дворецкий провёл нас в большую уютную гостиную, попросив подождать и предложив присесть. Более неанглийской комнаты мне не доводилось видеть даже за границей. Буйная фантазия хозяев собрала тут китайские резные шкафчики, наполненные китайским же фарфором, индийские столики, французскую антикварную мебель, персидские ковры и даже португальские изразцы азулейжос, которые украшали стены обширного эркера. Этими же изразцами была выложена голландская печь — тут хозяева тоже соригинальничали, изменив нашим традиционным каминам. Изразцы так и тянуло рассмотреть, из них были выложены целые картины в обрамлении причудливых орнаментов. В углу, среди комнатных растений, стояла на резном бенаресском столике большая плетёная клетка с открытой дверцей. Видимо, птицу выпускали полетать по дому. Для попугая клетка, пожалуй, была маловата. Мы не успели толком оглядеться, как отворилась вторая дверь, и сначала в гостиную влетела хозяйка плетёного жилища: иссиня-чёрная птица с оранжевым клювом, жёлтыми лапками и таким же жёлтым характерным узором около глаз, по которому её можно всегда отличить от прочих видов. — Да это же майна!(8) — невольно воскликнул я и посмотрел на входящих в комнату хозяев. — Это Роджер, — сказала маленькая женщина, подходя к нам и протягивая руку. За ней шёл сухопарый мужчина с резким, но добродушным лицом. — Роджер — весёлый пират! На абордаж! — закричала майна по-мальчишески и, влетев в свой домик, села на жёрдочку. — Добрый день, — улыбнулся хозяин. — Чарльз Слоан. Моя жена Летиция. Добро пожаловать, мистер Холмс. Доктор Уотсон. — Чарли, ты опять не спал всю ночь, — подражая нежному голосу хозяйки, упрекнула майна. — Сейчас все наши семейные тайны выдаст, — рассмеялся антиквар и позвонил. — Гримсби, унесите этого болтуна, пожалуйста, — попросил он вошедшего дворецкого. — Сию минуту, сэр, — ответил слуга и закрыл дверцу клетки. — Изверг, — мрачно заявила майна тембром хозяина. — Гримсби, вы попираете мои гражданские свободы. Мы с Холмсом не удержались от смеха. И прозвучала-то реплика на редкость к месту. — Птицу специально учили говорить эту фразу? — спросил я, глядя в спину уходящему дворецкому. — Если бы, доктор! — улыбнулся Слоан. — Это я говорю Гримсби всякий раз, когда он отбирает у меня сигары. Роджер просто запомнил. Но иногда он поразительно удачно выбирает, что сказать. Прошу вас, садитесь, господа. Мы расположились в удобных креслах, согласились на предложение мистера Слоана выпить по бокалу портвейна. Когда я принимал свой бокал, то обратил внимание на перстень-печатку с готической буквой «L» на среднем пальце хозяина. — Скоро соберутся остальные, — сказал он. — Сегодня общий сбор. Мы не каждый день принимаем таких замечательных гостей. — Вы слишком добры, сэр, — сказал Холмс. — Это не просто любезность, — возразил Слоан. — Мы будем рады вам помочь. И случай Макалистеров как раз по нашей части. — Хотелось бы подробнее, — улыбнулся мой друг. — Мы тоже, как и вы с доктором, в чём-то детективы. Только мы имеем дело с происшествиями, которые выходят за рамки привычной реальности. — Сверхъестественное. — Вы напрасно усмехаетесь, сэр. Вы же убедились, что сверхъестественные явления существуют. К сожалению, люди слишком в наше время увлекаются всем этим, любопытствуют и прибавляют нам работы. — Как же тут не любопытствовать? — удивился я. — Любопытство и страх — это не то, что нужно, когда имеешь дело с выходцами из других миров и с изнанки нашего мира, — сказала молчавшая всё это время миссис Слоан, и тут я наконец-то смог… я мог бы сказать — рассмотреть, оценить, но она не нуждалась в том, чтобы её оценивали. Я её увидел. Она напоминала кошечку: высоким лбом, большими глазами, аккуратными, пикантными чертами лица. Но в ней было что-то ещё, кроме женственности, мягкости и уюта. Я даже затруднялся с подбором слова. Сияние, быть может? Она смотрела на вас, и вы чувствовали, что вас видят, вас заметили, и вы не просто находитесь в этой точке пространства в данную минуту, а ваше пребывание здесь имеет особый смысл. Нам не удалось поговорить с хозяевами до ужина: один за другим приехали гости. Впрочем, чувствовали эти люди себя у Слоанов как дома. Трудно было представить настолько разношёрстную компанию: антиквар, супруга антиквара, компаньонка супруги антиквара, мой коллега, живший и практиковавший неподалёку, отставной майор артиллерии и служащий фирмы, торгующей чаем — последний оказался индийцем. Господин Арнав Чавла говорил по-английски бегло, лишь с едва заметным акцентом, носил европейскую одежду, общался с остальными на равных. Столовая оказалась вполне английская. Тут, конечно, нашлось несколько антикварных ваз — но и только: это была просто столовая в хорошем доме, где все чувствовали себя уютно. Поначалу разговор шёл о чём угодно, только не о цели нашего прихода. И правильно — не знаю, как принято у спиритов, но по мне — рассказы о призраках вредят пищеварению. Говорили об искусстве, о древностях, мы с доктором Фрейзером немного потолковали о медицине (в рамках приличия, разумеется) — судя по всему, он был хорошим врачом. Чаеторговец всё посматривал на компаньонку хозяйки, юную мисс Дин, рыжеволосую особу совершенно неподходящего для этой работы возраста, да и держалась она скорее как член семьи. Стоило их взглядам встретиться, как мистер Чавла смущённо опускал глаза. Глаза у него были замечательные, и черты лица отличались правильностью и гармонией, вот только он, подобно многим своим соплеменникам, не знающим нужды, был склонен к полноте. — Мистер Чавла поможет в нашем деле, переведёт с хинди, — пояснил Слоан, — если Джотириндронат Бай Сингх заговорит на родном языке. Надеюсь, что именно на родном, и он именно тот, за кого себя выдаёт. — А бывает иначе? — спросил я. — Духи часто обманывают людей, — сказала мисс Дин. — Многие, с кем общаются медиумы, обычно не являются теми, за кого себя выдают. Мистера Уоткинса могли заставить выдавать желаемое за действительное. — Сара, ты слишком строга к гуру, — улыбнулась миссис Слоан. — Летиция, дорогая, ты же знаешь, что случается с подобными ему. — А что с ними случается? — поинтересовался Холмс. — У мистера Уоткинса есть дар, — сказал мистер Слоан, — но он самоучка. У него не было наставника, он до всего дошёл сам. Ему легко поддаться соблазну. Когда человек соприкасается с миром, который принято считать нездешним, кто-то чувствует страх, а кто-то испытывает восторг, удовольствие. Хочется ещё и ещё раз пережить эти ощущения. Понимаете? — Это как наркотик? — Да, мистер Холмс. Как наркотик. Мы пытались наладить отношения с мистером Уоткинсом, но он нас побаивается. И зря. — Вас? — переспросил Холмс. — Да, наш кружок, общество, назовите как угодно, — улыбнулся Слоан. — Видимо, мой брат знает, как называть правильно? Слоан добродушно рассмеялся. — Знает. — «L», — заметил я, глядя на его кольцо. — Не фамилия, не имя. — «Наследие» (9), — сказал Слоан. — Мой брат говорил об Эдинбурге, Кардиффе, Дублине, — начал Холмс. — Париж, Мадрид, Берлин, Нью-Йорк, Сан-Франциско, Дели, — продолжил список Слоан. — Можно долго перечислять. — Какой масштаб, — удивился я. — Неудивительно, что Майкрофт Холмс мечтает о досье на вас. — Ему бы никто не мешал собрать эти досье, — усмехнулся Слоан, — но только к чему тратить время и силы? Мы же не масоны какие-нибудь. Политика — это последнее, что нас интересует. И мы не пропагандируем эзотерику, не пытаемся подменить ею традиционные религии. Мы тихо и незаметно делаем своё дело. Традиции у нас очень давние, богатые. Мы не каждый день ловим призраков или помогаем им, или разоблачаем очередного шарлатана. Но нам есть что изучать, есть что сохранять, чтобы передать следующим поколениям. — Вы пользуетесь знаниями или какими-то особыми способностями? — не унимался я. — И тем и другим. Холмс обвёл вопросительным взглядом присутствующих. — Нет, конечно, тут не все такие, — улыбнулся майор Уайдбёрд, — я вот совершенно обычный человек, но иногда кто-то должен сопровождать дам. Лицо Чавлы изобразило уныние, и он с горя стал налегать на десерт. Майор был мужчина хоть куда: рослый, мускулистый, крепкий, с простодушным лицом, но умными глазами. Остальные по поводу наличия или отсутствия у себя необычных даров природы промолчали. — Завтра мы отправимся к Макалистерам впятером, мистер Холмс, — сказал Слоан, — вы с доктором, мы с женой и мистер Чавла. Думаю, сразу после полудня. Так и решили. Беседа опять ушла в сторону и приняла более приземлённый, но от этого не менее приятный характер. По дороге домой Холмс помалкивал, барабанил пальцами по дверце и выглядел озадаченным. — Ничего не смогли увидеть? — спросил я. — Вы сделали какие-то выводы о присутствующих? — Это всё мелочи, Уотсон, — махнул он рукой. — Ну, вот у Слоанов есть сын-подросток, учится в Лондоне, сейчас, видимо, гостит у кого-то на каникулах. Майор любит греблю, в меру картёжник (не вздумайте с ним заводить дружбу, Уотсон, испортите такого положительного типа). Слоан играет на гитаре, а также имеет дело с древесиной, краской и лаком и, очевидно, те сундуки, что мы видели в них в прихожей, реставрировал сам. Про Чавлу вы и сами всё поняли, думаю. Ему бы стоило быть посмелее, а то его обойдут. Словом, ничего подозрительного я не увидел, друг мой. Кстати, за столом не хватало, по меньшей мере, одного человека. Возможно, он в отъезде. В библиотеке на столе я заметил старинную рукопись, а рядом кипу книг: кто-то занимался изучением манускрипта. Среди присутствующих мы вряд ли нашли бы знатока. Что ещё… Прислуга живёт в пристрое, отделена от остального дома — это необычно. — Думаете, там живёт прислуга? — Уверен. В доме минимум половина помещений недоступна для обычных гостей. Я думаю, что за парой шкафов в библиотеке есть потайные двери. — Вот, а вы говорите, что ничего не увидели. — Мало ли что там хранится? Не исключено, что и антиквариат, — рассмеялся Холмс. — Завезти вас к миссис Фаррелл? — он неожиданно сменил тему. — Поздно уже, — я помрачнел. — С утра я к ней заезжал ненадолго, справился о состоянии. — Давайте завтра сначала к ней, вы её осмотрите как положено, а после посещения Макалистеров вам уже будет, что ей рассказать. Я был растроган таким вниманием, но только и мог сказать в ответ: — Спасибо. — Уотсон… кхм… — он пощупал мне лоб, — не пугайте меня. А то я подумаю, что в вас тоже что-нибудь вселилось. Примечания: (7) Подлинная запись девятнадцатилетнего офицера Британской армии. (8) Священная майна (Gracula religiosa). Длина 24-35 см, размах крыльев до 50 см, длина крыла 15, длина хвоста 7 см. Оперение густого черного цвета; края перьев головы и шеи темно-фиолетовые, остальное же оперение отливает металлическим зеленым цветом. Основание малых маховых перьев белое и образует на крыльях ясную перевязь. Позади каждого глаза начинается ярко-желтый кожистый нарост, тянется над ухом, утолщается в этом месте и узкой полоской прикрепляется к темени. Другое пятно, такое же голое и так же окрашенное в желтый цвет, находится под глазом. Клюв оранжевый, ноги желтые, глаза темно-карие. (9) "The Legacy"