Цель оправдывает средства

ШОН СТОУН Наверное, я зря всю жизнь считал себя очень умным, потому что только на Рождественских каникулах до меня дошло, что же именно происходит. Вернее дошло, что я не контролирую то, что происходит. До разговора с папой мне казалось, что я держу руку на пульсе, и всё — то есть глупые поползновения Ханта — у меня под контролем. Мы сидели с папой за рождественским завтраком, я с наслаждением уплетал имбирное печенье, когда телефон хрюкнул о сообщении. «С Рождеством!» и смайлик с поцелуйчиком — Кирк Хант справедливо полагал, что краткость сестра таланта. «Спс. И тебя!» — я тоже решил не тратить много слов, но обошёлся без всяких смайлов: перетопчется. — Это от Пола? — папа, разливая чай, взглянул на меня. Пол — мой бывший, мы с ним больше года не общались: когда я решил, что буду поступать в Академию Гранта и строить из себя альфу, в тот же день с ним расстался. Не скажу, что легко и беззаботно, я переживал потом несколько месяцев, но цель, которую я перед собой поставил, требовала жертв. С чего вдруг папа про него вспомнил? — Ты так же улыбался, когда с ним переписывался, — пояснил он. — Влюблённую улыбку ни с какой другой не спутаешь. — Па, ты о чём? Это просто мой сокурсник. Он прислал поздравление. И ничего больше, — я ещё говорил, а сам с ужасом понимал, что папа в чём-то прав. Только мои чувства к Ханту никак не тянули на определение «влюблённость». Скорее их можно представить клубком противоречивых эмоций. От ненависти до… нет, не любви. Что-то другое я испытывал, чему не получалось подобрать слов, непонятное чувство, необъяснимое привычными понятиями. Хант давно, с той самой поездки в магазин за камерой, перестал быть для меня «просто сокурсником». Его внезапное внимание к моей более чем скромной персоне поначалу удивляло, потом ужасно льстили его ухаживания, замаскированные под неожиданно обнаружившиеся общие интересы. Но я же все-таки омега, мы сразу чуем, когда кто-то проявляет нечто большее, чем дружеские чувства. А ещё я умный. Тогда, по крайней мере, я был в этом уверен. Но тщеславная гордость, что мной заинтересовался такой альфа, на которого омеги сами вешаются гроздьями, прошла быстро. Где-то через неделю наших встреч я понял, что Хант не мог внезапно воспылать ко мне неземной страстью. И все его горящие взгляды, нежные улыбки, комплименты и восторги — не могут быть искренними. Слишком сказочно для правды. Если бы наше общение началось по-другому, наверное, я бы поверил, поддался его очарованию и влип бы в чувства, как муха в сироп. Но я же привык анализировать поступки и искать причину действий. Почему Хант настойчиво пытался меня соблазнить? Насчёт своей ослепительной красоты у меня иллюзий не было, но и не мой же богатый внутренний мир его привлёк? — смешно даже предположить. А если учесть, что в его глазах я — альфа? С чего вдруг любитель и любимец омег резко поменял ориентацию? Раскусить мой обман он не мог — мозгов не хватит, да и если бы он как-то прознал, что я омега, то действовал бы увереннее. Или сдал с потрохами руководству Академии, что вероятнее. Немного подумав, я сделал единственно логичный вывод: причина ко мне клеиться у него существовала лишь одна — желание меня унизить и отомстить за проигрыш в пари. Наверняка Хант затаил злобу за тот поцелуй в кустах, из-за которого он остался проигравшим, и теперь решил потешить своё эго за мой счёт. Или ещё что — на самом деле, не так и важно. Главное, что я раскрыл его намерение. Его план лежал на поверхности — влюбить, развести меня на секс, выставить перед всеми идиотом, а потом послать. Только тупой тестостероновый качок не учёл того, что в эту игру могут играть двое. — У тебя в академии появился кто-то? Он знает, что ты омега? — спросил папа с тревогой. — Ему можно доверять? Если станет известен обман, мы очень подставим Дэрси, его уволят, а может и засудят за подлог, ты понимаешь? Он же помог мне по старой дружбе, но если… — Не волнуйся, па, никто не знает. И не узнает. Доктор Дэрси — один из врачей Академии. Только благодаря ему мне удалось поступить: он подменил мои анализы. Когда-то они с папой учились вместе, и я подозреваю, их связывало нечто большее, чем дружба. Знаю я, какая дружба возможна между альфой и омегой. Ага, такая же, с которой Хант ко мне лез, да ещё постоянно приговаривая, что любовь и симпатия полов не различает! Не подавая вида, что раскусил причину его «дружбы», я позволял Кирку якобы случайные прикосновения и прижимания. И периодически баловал себя лёгким флиртом, каюсь. Но я так отвык за время притворства от возможности проявить свою сущность: мне ужасно не хватало ощущения своей желанности. Хотя бы так, пусть и не по правде. Это же каждому человеку приятно, вне зависимости от пола — знать, что ты нравишься, что тобой восхищаются, тебя хотят. Ну и разве я виноват, что немного заигрался? — За мной ухлёстывает один, — про себя подумал, что «грязно домогается» — было бы вернее. — Но он считает, что я альфа, — пояснил я в ответ на папин вопрошающий взгляд. — И ему всё равно? Его не смущает, что вы вроде как одного пола? — Неа, он чертовски толерантен! — выдал я саркастично. — Его ничего не смущает, он вообще парень без комплексов. Сука он! Но как же было кайфово видеть, как менялись глаза Кирка, как учащалось его дыхание, как он буквально расцветал улыбкой, когда я разрешал ему приблизиться к себе. Хороший актёр из него бы получился. Мне приходилось постоянно напоминать себе, что он так реагирует от мыслей о своей скорой победе надо мной, а не потому, что я ему нравлюсь. Единственным честным органом в Ханте являлся член — но ему, похоже, просто было всё равно на кого вставать. Как только Кирк считал, что ещё немного, и я брошусь с криками любви ему на шею, я делал большие глаза и притворялся, что не понимаю прозрачнейших намёков. Наблюдать, как радость в карих глазах сменяется разочарованием, а потом одним жестом или словом вновь давать ему надежду и снова жёстко обламывать… Словно играть бумажным бантиком с глупым молодым котом. У-у-у, чистое наслаждение! С оттенком мазохизма, правда. — А ты? Ты можешь сдерживаться рядом с ним? Сынок, это серьёзно, пожалуйста, будь предельно осторожен! — папа разволновался не на шутку. — Па, все в порядке. Я скала. Ну, почти скала. Конечно, мне пришлось бы сложнее, если бы не подавители, но таблетки помогали сохранять незамутнённый ум, надо было только не допускать тесного контакта. Если Хант оказывался слишком близко, его аромат пересиливал химические средства, подавляя мою волю. В такие моменты мне хотелось прижаться к нему по-настоящему, попробовать его губы на вкус, не так, как в тех дурацких кустах, тогда я и понять-то толком ничего не успел. Нет, мне хотелось целовать его медленно, глубоко, прикусывая губы, засасывая язык и погружая свой в его горячий рот. Закрыть глаза, полностью растворяясь в поцелуе, слиться дыханием, ощущать стук его сердца и не думать ни о чем. Невыносимо хотелось узнать, каким он может быть нежным и чувственным. Ощутить его сильные руки на своём теле, обхватить его в ответ, вжаться, чувствуя твёрдость его члена животом и потираясь собственным стояком, чтобы он тоже увидел, как сильно я его хочу… Забыть про то, что он лжёт и притворяется, хотя бы ненадолго, на один раз, и пусть потом будет что угодно. Но мне хватало выдержки и сил вовремя отстраняться и не поддаться влечению. Иногда, мне казалось, он меня ударит, после того, как я выскальзывал из его рук и отпускал очередную ехидную колкость. Я даже ждал этого — тогда бы всё прекратилось. Но он оказался намного терпеливее, чем можно было предположить. Два месяца я водил его за нос, то приближая, то отталкивая, а он всё не оставлял своих попыток меня соблазнить. Упорный сукин сын. А я… Мне не хватало силы воли резко отшить его. Я ненавидел его, но и восхищался. Какой бы он ни был продуманной сволочью, он ещё и прекрасный спортсмен, интересный и остроумный собеседник, достаточно умный и образованный, хорошо воспитанный — чувствовалась порода и многовековая история семьи, ведущей свои корни ещё от первых колонистов Канады. Кирк Хант. Образец альфы. Красивый. Сильный. Сексуальный, чёрт его дери! Только порядочность не входила в число его добродетелей или, как минимум, имела узкую направленность на равных себе, в число коих я не попадал. — И вот этот твой мечтательный вид мне тоже хорошо знаком, — папа потрепал меня по макушке, возвращая в действительность. — Ты снова влюбился, Шон? — Нет! — я потёрся затылком о родную ладонь. От папы можно не скрывать ничего, он всегда меня поддерживал. — Всё как-то очень сложно, па. Он меня привлекает, но я понимаю, что меня используют. Что он циничная и бесчувственная скотина! При любви же так не бывает? Когда я влюбился в Пола, он казался идеалом буквально во всём, уже после вылезли недостатки: неспособность выслушать иное мнение, привычка привирать в свою пользу и вечный флирт со всеми вокруг. К слову, Пол-то недолго грустил после нашего расставания, уже через неделю он нашёл себе нового парня. А в Ханте я видел недостатки с первой же встречи, и они никуда не делись и сейчас. Он оставался для меня всё тем же самоуверенным и самовлюблённым снобом, привыкшим относиться ко всем, кто ниже его по социальному статусу, как к грязи под ногами. Вот, кстати, ещё один довод к тому, что он никогда бы не обратил на меня внимания на самом деле — мы находились на абсолютно разных ступенях общественной лестницы. Это только в сказках принцы влюбляются в поломоек, в реальности у них всегда есть равные им принцессы. Закон жизни. — По-разному бывает, — философски заметил папа. — Любовь не означает слепоту к недостаткам, ты их видишь, но принимаешь человека вместе с ними. Если он тебя привлёк, значит, что-то в нем всё же есть? — он улыбнулся и подмигнул. — Что-то привлекательное? — М-м-м, — ну не рассказывать же папе, какие фантазии у меня бродят периодически в голове? И что, несмотря на все таблетки, приём которых я ни разу больше не пропустил, сны ночами становятся со временем лишь откровенней. — Шон, только не вздумай с ним переспать! — упс, папа, похоже, и так догадался. — Если ты начнёшь сейчас жить регулярной половой жизнью… — Ну-у па-а-а! Перестань! — слушать, как твой родитель пытается говорить с тобой про секс — невыносимо просто. — Не перестану! — отрезал папа. — Это важно! Я уже молчу про возможность забеременеть, — я сделал вид, что блюю. — Шон! Не паясничай! Но если ты начнёшь заниматься сексом, то вызовешь такой всплеск гормонов в организме, что те таблетки, что я тебе выписал, пойдя опять же на должностное нарушение, перестанут действовать как должно! Половой акт наверняка спровоцирует течку. С ослабленными симптомами, но всё равно. И тогда, Шон, если ты по-прежнему будешь изображать из себя альфу, тебе понадобятся более сильные средства в виде инъекций, а это может нанести непоправимый вред здоровью. — Я не собираюсь с ним спать! — чтобы Хант добился, чего хочет? Ни за что! Даже, если мне самому этого хочется. — Мастурбация, на крайний случай петтинг или оральный секс, — будто не слыша меня, перечислял такие вещи, от которых под землю хотелось провалиться — он же мой папа! — Но не разрешай ему никаких проникновений, Шон, пока ты принимаешь таблетки. Учти! — Аа-а-аррр! — зарычав от злости, я подорвался из-за стола и бросился в свою комнату. — Я скорее умру, чем подставлюсь Кирку Ханту! — это я уже выпалил, уткнувшись лицом в подушку. Петтинг, оральный секс… Дотронуться до жаркого твёрдого тела, скользнуть ладонью по животу и ниже, и чтобы Хант меня ласкал в ответ, гладил, нежил губами, провёл языком по стволу и всосал… Я чуть не завыл от дикой неудовлетворённости! Желая меня образумить, папа лишь плеснул масла в огонь и небольшой костерок в моей груди превратился в бушующий пожар. Все дни каникул я не мог выбросить Ханта из головы, а уж ночью он вообще распоясывался в моих снах настолько, что, даже вспоминая о них утром, я краснел. И кончал ещё раз уже наяву, представляя вместо своей ладони губы Кирка. Чётко очерченные, с резким изгибом, улыбающиеся призывно и порочно. А когда в первый день учёбы после каникул мы встретились с Хантом, я смог убедиться, что действительность ещё лучше моего воображения. Он просто потрясающе смотрелся в парадной форме, такой мужественный и сосредоточенный. Яркое зимнее солнце отражалось от блестящих пуговиц, играло бликами на ремне, и вся фигура Ханта выглядела окружённой сиянием, глазам становилось больно от его ослепительной красоты, но и взгляд отвести не получалось. Построение кадетов на плацу напоминало букву П, мы с Кирком оказались напротив друг друга через площадку, и ничто не мешало мне, стоя по стойке смирно, смотреть не на майора, толкавшего приветственную речь, а на Кирка. А он смотрел на меня. Я соскучился по нему, что уж тут врать, дико соскучился. И даже не подумал огрызаться, когда после построения, он потащил меня в сторонку от основной массы кадетов, обменивающихся новостями и не торопившихся разбредаться по корпусам. — Шон, так больше не может продолжаться! — о, да-а, не может, я не выдержу и наброшусь на него прямо тут, прямо на плацу перед всеми. — Я все каникулы места себе не находил! — знал бы он, как я сам извёлся, не имея возможности его увидеть. — Ты же наверняка догадался, что ты мне нравишься, — а вот эти слова меня отрезвили. Я ещё кое о чем догадался, тянуло ответить, но только неопределённо буркнул, мол, и что? — А то, что хватит играть со мной в кошки-мышки! Я понял, если бы тебе были крайне неприятны мои… ну, моё… то есть, что я… Блядь! Но ведь нет? Тебе ведь тоже я?.. Да ответь ты уже, короче, будешь со мной встречаться?! Нормально, без этих твоих выебонов вечных! Ну! Да?! — Да, — не ожидая такой эмоциональности и сумбурности от почти всегда спокойного Ханта, я сперва согласился, а потом только сообразил, что сказал. — Нет! То есть, подожди! — но он не стал ждать, быстро затянул меня в закуток между корпусом и пристройкой, скрытый широким стволом клёна от посторонних взглядов, прижал к себе и накрыл морозно-обжигающими губами мой рот. Как я там представлял поцелуй с Кирком? Да это было то же самое, что глухому попытаться представить симфонию Моцарта! Все мои фантазии меркли перед напором требовательных губ и неутомимого языка. Жаркий настойчивый рот заставлял забыть обо всём, даже о возможности быть увиденными. Бешеный стук сердца, разгоняющееся толчками по венам возбуждение — вот что меня волновало, а не опасность разоблачения. Лавандово-лимонный аромат Кирка стал сильнее, проникая в мозг и раскрываясь новыми нотами: сладкой горчинкой миндаля и мускусной терпкостью. Обалденный аромат, крышесносный, не дающий мне и шанса на спасение. Но я ведь должен… что я был должен? — Подожди, Кирк, что ты… — я с трудом вынырнул из головокружительного поцелуя, лихорадочно собирая мысли в кучу. Я не должен ему верить! Вот что! — Я с ума от тебя схожу, это же ебануться, — быстро выпалив фразу, Хант стиснул меня в объятиях и вновь присосался к моим губам. Отвечая ему с не меньшим пылом, соперничая языком за право вести в поцелуе, чувствуя, как он уступает мне, отдавая инициативу, как губы становятся мягкими и податливыми, все мои предубеждения и сомнения испарялись, словно падающие на горячую кожу снежинки с ветвей потревоженного нами дерева. Почему я не верил Кирку? Я же сам из глупой подозрительности и недоверия потерял столько времени, что мы могли бы провести вместе. Не могут лгать глаза, что смотрят с такой любовью, не может обманывать тело, выдающее страсть сердцебиением и усилением запаха. Я сам себя обманывал, думая про Кирка гадости и усложняя ситуацию, нашёл кучу причин, почему не подхожу ему, забыв про самую естественную причину, почему мог ему понравиться — наше совпадение на гормональном уровне. Это же так просто: зов природы не заглушишь ничем. Я смеялся над одноклассниками в старой школе, кто мечтал встретить своего истинного, но сейчас сам был готов поверить в предназначенного тебе единственного человека на планете. Ни от одного поцелуя раньше меня так не уносило. Никогда я не испытывал подобных эмоций: будто за спиной выросли крылья, а всё в жизни стало ясным и простым — вот оно, это мгновение, и есть счастье. Пойми, сохрани, не потеряй! У меня не осталось ни сил, ни желания прерывать Кирка, жадно мнущего моё тело и норовящего запустить руку под одежду, но через какое-то время он сам отстранился. — Ещё немного и я не смогу остановиться, ты так действуешь на меня, рехнуться! Встретимся после отбоя? Пожалуйста, Шон! — он провёл пальцами по моей щеке, нежно гладя кожу. — Около прачечной, у меня ключ есть от подсобки, нам никто не помешает, — от лукавой улыбки в глазах засверкали золотистые искорки, а у меня сладко ёкнуло внизу живота. Я помнил, что говорил папа, но наверняка ничего не случится катастрофичного, если разочек… Да и даже если случится, он же сам сказал, что можно инъекции делать, ну не может такого быть, что они уж очень вредны, это он меня пугал, чтобы я не спалился. А я не спалюсь — буду очень осторожным. И мы не будем с Кирком часто… Все эти мысли промелькнули вихрем в голове за мгновение. Никакие доводы рассудка не в состоянии победить один — «хочу». А я хотел, ужасно хотел Кирка. — Я приду, — он улыбнулся ещё шире, обнял меня и прошептал в ухо, что будет меня ждать. От его горячего дыхания по спине побежали мурашки, проскальзывая за пояс брюк и вызывая тянущее ощущение в пояснице и ниже. Чёрт, скорей бы отбой! — Тогда до вечера, котёнок, — слащавое обращение немного царапнуло: всегда считал, что альфы так называют случайных любовников, чтобы не париться с запоминанием имён. Но Кирк таким образом пытался, наверное, продемонстрировать нежность? Он поцеловал меня ещё раз в уголок губ. — Пошли, чтобы не засветиться? Тебя уже Этан, небось, ищет. Я кивнул, надеясь, что не улыбаюсь до ушей, как идиот. Какой там Этан! Да если бы меня искали, чтобы вручить миллион, я бы и то не торопился выходить из-за укрывавшего нас ото всех ствола клёна. Обожаю клёны! Но Кирк, конечно, прав, не стоит демонстрировать кому-либо наши изменившиеся отношения. — Иди, я покурю здесь и тоже пойду, — Кирк немного нахмурился, словно ему что-то не понравилось в моих словах, но тут же складка меж бровей разгладилась, он сжал мне кисть на прощание и вышел на дорожку. Дома я не курил, и даже не тянуло, но каникулы прошли, а в Академии пора было вновь привыкать к сигаретам. Вытащив пачку из кармана, я покрутил её в пальцах, но в результате убрал обратно — не хотелось убивать сладкий привкус поцелуя горечью никотина. Так и получилось, что вышел из закутка я не через пару минут после Кирка, а почти сразу, поэтому успел увидеть, как он идёт к своему корпусу. К нему подошёл Алан, они остановились вдвоём, стоя ко мне вполоборота. И я почему-то тоже остановился, смотря на них. Доули что-то спросил, сопровождая вопрос красноречивым жестом — хлопком раскрытой ладони по сжатому кулаку. Кирк, кивнув, ответил. Они оба рассмеялись и двинулись дальше. А я застыл, накрытый, как приливной волной, омерзительной внутренней дрожью, от которой ослабли ноги. Не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять о чём спрашивал Доули — характерный жест не оставлял возможности других трактовок. Он поинтересовался, удалось ли меня развести, обломится ли приятелю в скором времени секс. И Хант подтвердил, что да, всё срослось. Я — идиот! Поплыл, забыл про всё, чуть не потёк от желания, поверил ему, как последний лузер! От обиды и отчаяния к горлу подкатил горький комок. Закрыв глаза, медленно вдыхал и выдыхал, стараясь успокоиться. Ничего ведь не случилось, я и раньше знал, что Хант мне врёт, что для него всё происходящее не больше, чем фарс, возможность развлечься и самоутвердиться за мой счёт. Теперь я в этом убедился. Лучше сейчас, чем потом, когда я бы окончательно потерял голову и втюрился по уши. Но почему-то мне стало так больно, что хотелось забиться куда-нибудь в уголок и реветь, пока вместе со слезами не выйдет боль, раздирающая душу. Но, конечно, я не стал рыдать и предаваться жалости к себе. Сжав зубы, пообещал мысленно, что если кто и будет плакать, то не я, а Хант. Он решил, что всё, охота закончилась, и я сдался? Ну так ему предстоит понять, что он ошибся. Что он — не охотник, а дичь, которую гонят в расставленный капкан.