Цель оправдывает средства

КИРК ХАНТ Всю ночь меня терзали сильнейшие обида и разочарование. Меня не просто жёстко кинули позапрошлой зимой, это сделал омега! И он ещё посмел мне предлагать принимающую роль?! Говорил мне: «Я не брезгливый»? Как же он, наверное, смеялся надо мной, играя роль альфы, заставив поверить и, более того, принять свои чувства к представителю собственного пола. Нет, я не осуждал однополые пары, но сам никогда не испытывал сексуального влечения к альфам, а тогда… да я чуть мозгами не поехал! Я, может, поэтому потом и трахался безбашенно, как кролик, с каждым, кто подвернётся, чтобы десятком чужих тел стереть воспоминание о единственном нужном. Ворочаясь с боку на бок, я старательно лелеял в душе злость и желание отомстить, не давая себе вспоминать, каким Шон был тогда, в подсобке, и уж тем более, каким стал сейчас, как привлекательно выглядел и соблазнительно пах. Подбрасывал в топку своей ненависти всё новые и новые факты, всплывающие в памяти. А наше пари? Он предложил его, зная, что условия не равны, не сомневаясь, что выиграет! Шулер хренов! И потом ещё два месяца выламывался, делая вид, что не понимает намёков, позволял себя водить по кафешкам, кино и клубам, пользовался моим фотоаппаратом для своих снимков, влез в футбольную команду ради зачётов у Гиббса… У-у-у, мой счёт к Стоуну рос, как на дрожжах! Эгоистичная подлая тварь! Заснул я под утро, и сон мне приснился муторный и тягостный. Бесконечный коридор без окон с множеством поворотов, и за каждым маячит неясная тень, но стоит приблизиться, повернуть за обшарпанный облупившийся угол, и там оказывается кто угодно: Алан, Гиббс, соломенноволосый Джо или даже Треверс, но не тот, кого я ищу, кого пытаюсь догнать. Шона нет ни за одним из поворотов, и от этого отчаяние разрывает душу, я ускоряю шаг, перехожу на бег, задыхаюсь, а воздуха нет, нет того аромата, что позволит мне дышать полной грудью, без которого ждёт смерть от удушья… В общем, проснулся я разбитым и ещё более злым, чем накануне. И с твёрдой уверенностью, что обязательно припру к стенке гниду Стоуна и размажу его по ней же! Размышляя о том, какие действия он предпримет после нашей встречи, я предполагал, что он затихарится на время, а может и универ попытается сменить, переводом в другой заметая следы. Думал, что мне придётся долго и упорно его вылавливать, но, к моему удивлению, он не стал прятаться или бегать, даже набрался смелости прийти на учёбу. Наверное, понял вчера, что после того, как я его узнал, скрываться бесполезно — из-под земли достану. И когда увидел меня на выходе из аудитории, где у его группы закончилась первая пара, не сделал попытки затеряться в толпе. Он покраснел, но в остальном выглядел невозмутимым и ни капли не удивлённым. Не дав мне рта открыть, быстро сказал: — После занятий. Я не хочу пропускать, а вряд ли ты уложишься в пятнадцать минут перерыва. Приготовленный вопрос: «Это ты ищешь, с кем провести течку, детка?», что я собирался задать погромче для ушей всех окружающих, остался за зубами, и я только спросил: — Не сбежишь? Шон помотал головой, поджал губы и тихо произнёс, не глядя мне в глаза: — Обещаю. И вновь слова о том, с чего бы мне верить его обещанию, остались невысказанными, а от его близости, от аромата, более слабого, чем вчера (наверняка облился с ног до головы химией), но все равно явственного и призывно манящего, у меня комок встал в горле. Ничего больше не говоря, я развернулся и ушёл на свои занятия. В нервном предвкушении с трудом высидел положенные часы, не слыша, что вещают преподаватели, даже Алан ко мне быстро перестал лезть со своими подколами, понял по моему напряжённому виду, что я на взводе. После пар я сорвался спринтером и понёсся на юридический факультет, гадая — ждёт ли меня Шон или всё же свалил. Ждал. В пустом коридоре я заметил его издалека: он сидел сгорбившись на подоконнике и смотрел в окно. Такой одинокой и грустной показалась его фигура, что на мгновение сердце остро кольнула жалость. Но я тут же напомнил себе, что это циничный и продуманный Стоун, который насрал с высокой колокольни мне прямо в душу, а не невинная овечка, и никакого снисхождения он не заслуживает. Повторяя про себя все те мысли, что варились на медленном огне в котле моей ненависти ночью, я чуть ли не чеканя шаг приблизился к Стоуну и встал перед ним, олицетворяя, как надеялся, карающий меч возмездия за все его грехи. По крайней мере, я сурово свёл брови и сделал морду кирпичом, отгоняя непрошеные фантазии о его мягких губах и гладкой коже. Шон оторвался от созерцания пейзажа за стеклом и перевёл на меня взгляд. В глазах пару секунд ещё плескались тоска и обречённость, но он быстро принял свой обычный высокомерный вид. Спрыгнул с подоконника, встал рядом и задрал нагло подбородок. И вновь заговорил первым. — Я так понимаю, ты хочешь компенсации? Что это будет? Изобьёшь, а потом трахнешь перед веб-камерой с трансляцией в открытый доступ? Или ещё что? Пошли, я на всё согласен. — Что? — сказать, что я удивился — промолчать, да что там, я просто охренел от подобной заявы. Что угодно представлял, но не то, что он сдастся без боя и согласится на любые контрибуции. — А что? Боль вытерплю уж как-нибудь. Или ты думаешь, я боюсь за свою репутацию? — Шон невесело усмехнулся и заправил непослушную прядь за ухо. — Какая репутация, Хант? Я омега, а все омеги по определению шлюхи, не так ли? Им позволено в некоторых областях занимать те должности, что не сильно привлекательны для альф, но основное-то их предназначение — раздвигать ноги перед хозяевами жизни, верно? Ты лишь ещё раз продемонстрируешь то, что и так все знают. — Не пытайся меня разжалобить! Тоже мне борец за права сирых и угнетённых! И я не такая мразь как ты, чтобы выкладывать на всеобщее обозрение… — Так что же ты хочешь? — прервал он меня как-то устало, будто разговаривал с надоедливым просителем, а не с тем, кто его вообще-то собирался уничтожить. — Хотя, знаешь, мне всё равно. Придуривался? Или не понимал, насколько серьёзно попал? Откуда эта неестественная, неправильная и необъяснимая реакция? Я ожидал извинений, слез, просьб, ну или полного отрицания и придуманных обвинений, с целью перевести стрелки и доказать, что я сам виноват в случившемся. Но не показного смирения. Как можно победить того, кто сразу же равнодушно капитулирует? Дико захотелось врезать, чтобы выбить из него нормальные эмоции, чтобы не выглядел полной ледышкой! Не, ну слов же приличных нет! — Пошли, — повторил он, не дождавшись от меня членораздельного ответа. — Ко мне, — пояснил на мой невысказанный вопрос. — Если не возражаешь, — добавил после паузы. Снова посмотрел загнанным обессиленным зверем, дёрнул плечом на какие-то свои мысли и двинулся прочь по коридору. И я пошёл за ним, всё так же молча, сжав зубы до хруста — если бы только открыл рот, то одним матом не ограничился, захерачил бы его прямо в универе. Да и не признаваться же Стоуну, что да, примерно так я и хотел: отмудохать сперва, а потом трахнуть, только насчёт вебки не сообразил. Впрочем, трахнуть я его всё равно хотел дико, и обязательно это сделаю. Подчиню себе, вытащу его тщательно запрятанные инстинкты, покажу небо в алмазах — сам потом умолять будет. Ведь как ни крути, зов природы не обманешь, кто омегу имеет, тому он и подчиняется. И помечу ещё для надёжности, чтобы все видели, что он мой. А сразу бросать его меченым или немного погодить… Ну там посмотрим, что дальше: чтобы строить планы для атаки — нужно сперва провести рекогносцировку местности и определить наиболее уязвимые точки противника. Пока противник выглядел скорее мёртвым, чем живым, но я не расслаблялся: от такого хитрожопого перца, что исхитрился три года косить под альфу, всего можно ожидать. От университета Стоун свернул на небольшую улицу, даже не проверяя, иду ли я рядом. Хотя и так чувствовал наверняка, да и я мог бы идти за ним с закрытыми глазами, ориентируясь только на запах. Эх, ну почему на меня так действует именно его аромат? А не какого-нибудь нормального омеги? С кем меня бы не разрывали надвое противоречивые чувства от презрительной ненависти до дикого желания. Как они вообще могут сочетаться в проявлении к одному человеку? А вот поди ж ты. Размышляя об этом, я почти не обращал внимания на дорогу, но шли мы недолго. Как выяснилось, жил Шон в маленькой мансарде под самой крышей, и пока мы поднимались по лестнице, я неотрывно пялился на его задницу — не хотел смотреть, но и глаз не мог отвести. И с каждой пройденной ступенькой, кровь отливала от мозга, стремясь наполнить собой совсем другой орган. Но переступив порог его квартиры, я отвлёкся от представления похабных картинок, где в главной роли выступала пятая точка Стоуна. От двери открывался вид на единственную комнату и маленькую кухню. И вид этот производил странное впечатление: что-то среднее между ремонтом, переездом и полным запустением. Стены то там, то здесь бесстыдно демонстрировали кирпичную кладку из-под оборванных обоев, скошенный под углом к окну потолок желтел пятнами протечек, мебель стояла старая и обшарпанная, будто с помойки приволокли, а вместо кровати на полу лежал матрас, застеленный клетчатым пледом. И завершала обстановку куча картонных коробок и каких-то пакетов по углам. Н-да, больше похоже на наркоманский притон, чем на студенческое жилье. Более-менее обжитой выглядела только кухня. — За сколько же ты снял эту халупу? — вопрос вырвался помимо моей воли. — Да владелец сам должен приплачивать, чтобы здесь кто-то жил! — Я и есть владелец, — Стоун, скинув ботинки, прошёл вглубь комнаты. — Так ты обзавёлся недвижимостью! Поздравля-яю! — вот почему он не сбежал от меня и из универа, и из города — квартиру не хотел бросать! И это соображение позволило мне вновь настроиться на нужный лад. Все поступки Стоуна определяют только меркантильность и расчёт! — Как денег-то хватило, интересно? Сколько метров членов отсосать пришлось за эти квадратные метры? — Не твоё дело, — буркнул он недовольно, подперев плечом откос окна и глядя наружу. Единственное, пожалуй, что было красивым в убогой квартирке — это вид из окна. — Ты как? — не оборачиваясь на меня, спросил Шон. — Сразу или в душ сперва? — Я не брезгливый, — повторил я его незабвенную фразу с ухмылкой. Но его откровенные попытки свести все наши разборки к траху начали меня бесить. Что ему неймётся-то, типа, думает, ноги разок раздвинет и всё, забыли? Или… он так настаивает на том, чтобы погасить мою жажду мести сексом, потому что для него это намного проще. Конечно! Привычнее и дешевле! Сука! — И что значит — не моё дело? Ошибаешься! Ты мне должен и должен много, и с чего ты решил, что сможешь расплатиться лишь своей жопой? Может, я денег хочу за свой моральный ущерб? Сколько там твоя хата стоит? — Не так уж много. А денег ты не хочешь. Ты хочешь извинений и моего унижения, — прав ведь сволочь! — Я тебя понимаю. И… извини. Ну надо же, извинился, через себя переступил, ай-ай-ай, какие жертвы! Я щаз растрогаюсь! — Да нихуя ты не понимаешь! Мало того, что… — да что толку говорить ему про чувства, он не поймёт. — Из-за тебя я оказался здесь! В этом сраном универе, чтоб его! Из-за того, что дверь в армию для меня закрылась с грохотом! Шон развернулся ко мне от окна: губы плотно сжаты, а ноздри раздуваются. Он тоже завёлся, его напускное спокойствие разлетелось, как дым. И меня это грело. Чего не скажешь о тех словах, что он принялся с неожиданной после его спокойного тона горячностью бросать мне в лицо: — И ты её не попытался открыть? Что, привык, получать всё сразу, по первому щелчку?! А как поднапрячься, так сдулся? Кто хочет, тот всё сможет! Мог бы в Вест-Пойнт поступать, ну да, в Америке, и что? Да хоть во Французский легион! Побоялся далеко из-под папочкиного крыла упорхнуть?! — Да ты… Сука! Эгоист хуев! Меня подставил и в кусты! А как мне было, тебе насрать? Как меня ломало всё это время, конечно, тебе не интересно! — слушая меня, Шон кусал побелевшие губы. Я видел, что он все-таки испытывал вину и раскаяние, несмотря на внешнее равнодушие. Но мало, недостаточно испытывал! И мне хотелось сделать ему больно, чтобы он хоть немного понял, каково было мне, когда моими чувствами подтёрлись и спустили в унитаз. — Если бы я отцу рассказал, из-за кого меня вышибли… — О да! Опять родители! — уцепившись за последнюю фразу, он перешёл в наступление. — А сам-то ты что можешь? Бицепсами перед омегами играть? Да перед Доули хвастаться! Во всех деталях ему рассказал, как мы?.. Сразу же, да? Член обтереть не успел, уже победой бахвалиться начал! Ненавижу тебя! Шон стоял напротив с наклонённым вперёд торсом и сжатыми кулаками, готовый броситься в драку, и сверлил меня неприкрыто людоедским взглядом. Таким, будто хотел разорвать на куски голыми руками и сожрать, раздирая зубами плоть. У меня непроизвольно поползла вверх губа, обнажая клыки, и кулаки сжались. Мысленно я скомандовал себе расслабиться: так стоило реагировать на угрозу от альфы, но Шон-то омега, хоть и пыжит из себя не пойми что. — Тебя это так зацепило? Что я рассказал Алану? — вспомнив, что он всего-навсего слабый омега, вопрос я задал достаточно спокойно, пусть даже не надеется вывести меня из себя! — Да! И он такой же! Тут же начал шуточки свои идиотские отпускать! — да уж, логика зато омежья на все сто! — И поэтому ты? Только из-за этого? — неужели из-за каких-то слов можно всё перечеркнуть одним жестом? Бред! — Да, я ему рассказал! — Шон презрительно скривил губы, но меня это не остановило. — Но вовсе не потому, что хотел похвастаться, как ты думаешь. Я хотел узнать, было ли у него когда-нибудь так, что сердце останавливается, что не можешь думать ни о чём — только чтобы ещё раз увидеть, коснуться. Всё готов отдать ради этого! — Врёшь! — Тебе проще так думать? Так ты свою подлость оправдывал, да? — А мне не нужно было себя оправдывать! — он уже кричал. — Я сделал то, что должен был! Иначе, иначе бы… — Что?! — Ты бы понял, что я омега, я не смог бы скрывать от тебя, — Шон вновь отвернулся, занавешиваясь от меня волосами. — И тогда всё стало бы зря, я не достиг бы своей цели. — Это какая же, мне интересно, цель у тебя была? Чего ты достиг своим наебаловом? Этого?! — я обвел рукой его комнатенку. — Ты никогда не был в школах в бедных районах, там не учатся, там выживают. А потом, дорог немного: для альф на завод или в банду, для омег тот же завод или панель. Я так не хотел. Я хотел оттуда вырваться, и мне удалось. И, если хочешь знать, я не жалею! Богатенькому мажору, вроде тебя, не понять! — Оу, ну да! Куда уж мне! Ради благой цели по головам можно идти! Цель оправдывает средства! Оправдание для подлецов! — А на что ты готов ради своей цели?! — резко повернувшись, он обжёг меня яростным взглядом синих глаз, выдохнул и добавил презрительно: — Хотя, я сомневаюсь, что она у тебя вообще есть, — снисходительность тона подействовала как пощёчина, будто выбила из мозгов пробки, и свет в глазах померк перед накатившей яростью. Со сдавленным рычанием я бросился на Шона и, обхватив его за торс, с силой приложил спиной об стену. — Есть! Ты сейчас моя цель! От удара его волосы растрепались, и меня накрыло волной аромата, я будто провалился в другой мир, где на цветущей фиалками поляне стоял сосновый сруб, окружённый влажными от дождя горько пахнувшими кустами. И я знал, что меня всегда ждут в том доме, что он построен только для меня, и не существовало ничего важнее, чем прийти на его порог. Что там Шон говорил про двери? Пусть только попытается закрыть её передо мной, вышибу плечом! Безумие. Первобытная безумная жажда вырвалась сквозь тонкий слой привитых воспитанием приличий. Это, наверное, ощущали древние альфы, когда, закидывая на плечо омег, уносили их в свои пещеры, не слушая возмущённых воплей — чтобы подчинить и сделать своими. Я понимал, что полностью потерял рассудительность и самоконтроль из-за Шона. Начал терять их ещё тогда в Академии, а сейчас внезапно утратил и последние капли. Будто исчезли все сдерживающие берега, меня затопило лишь одно желание: всецело обладать им. Шон попытался что-то вякнуть, но я заткнул ему рот, укусив с силой за губу. Рывком завёл ему руки за голову и, удерживая оба запястья одной ладонью, другой принялся расстёгивать ему ремень в брюках. Выпустил его искусанную губу только для того, чтобы рявкнуть в лицо: — Ты мой, понял? И ты будешь, будешь, сука, моим, пока за всё не расплатишься! За то, что сделал, за то, что мне врал, за то, что… — «я хочу тебя до сумасшествия!» — нет, мозгов ещё хватило, чтобы понять, что этого говорить не стоит. Я накрыл его рот своим, пока не признался, что вряд ли ему удастся расплатиться в этой жизни, или пока он не ляпнул в ответ что-нибудь, что окончательно сорвало бы мне башню. Только так с ним можно — не давая никакой пощады, не оставляя даже шанса на самостоятельные действия. И мгновенно осенило: вот что нужно! — он говорил, что не боится за свою репутацию, а как насчёт гордости? Легко ли ему будет расстаться с ней? Как бы меня ни накрывало от дикого возбуждения, не меньшим было и желание поквитаться: дать понять, что никто, ни единая божья тварь в мире, не может безнаказанно меня подставлять! — Раздевайся! — я перестал его целовать, отпустил руки и даже сделал шаг назад, привалившись задницей к письменному столу, заскрипевшему недовольно под моим весом. Шон пару секунд смотрел на меня расфокусированным взглядом, тронул пальцами губы, словно проверяя на месте ли они, и только потом до него дошли мои слова. Из глаз ушла задумчивая мечтательность, лицо вновь застыло в бесстрастной маске. Перекрестив руки в запястьях, он подцепил и потянул вверх край джемпера. Ткань скрыла голову, и мне послышался тяжкий вздох, но может быть, я и ошибся, потому что смотрел во все глаза на появляющееся голое тело: плоский живот, выступающие ребра, круглые отметины сосков, лёгкие тени под ключицами, запрокинутое горло… Он молча и по-деловому раздевался, складывая одежду на табуретку, не пытаясь принимать эротичные позы или маняще выгибаться, нет, просто снимал одежду, как будто остался в комнате один и переодевался. Но я всё равно завис, рассматривая то, что не раз мне снилось: обнажающегося по моему приказу Шона Стоуна. Сняв с себя всё, он остался стоять, опустив руки по швам и не предприняв попытку прикрыться, как поступил бы любой другой омега на его месте в подобной ситуации. Его демонстративную деловитость нарушал лишь стоящий член: ему, похоже, я нравился больше, чем владельцу, и меня это очевидное свидетельство симпатии не могло не радовать. — Подойди сюда, — дождался, пока Шон сделает пару шагов ко мне. — Развернись. Вид сзади оказался очень соблазнительным. Не просто очень, а ёбнуться каким! Из последних сил сдерживаясь, стараясь не спешить и растянуть момент, я скользил взглядом сверху вниз по выступающим лопаткам, прогибу позвоночника, круглой подтянутой заднице, и вновь вверх — к двум ямкам, украшавшим поясницу. Да-а, мой собственный член уже давно рвался на волю из жутко тесных джинсов, но при взгляде на эти долбанные ямки, мне показалось, что он сейчас прорвёт плотный дени́м. — Наклонись, — прохрипел я, в горле пересохло напрочь. Помедлив, Шон наклонился. — Раздвинь, — он не пошевелился. Даже не видя его лица, я понимал, как ему стыдно по напрягшимся и сжавшимся в протесте ягодицам. — Раздвинь, я сказал! — только бы он промолчал, если он сейчас попросит прекратить, я не смогу продолжить. Да, мне самому уже невмоготу было изображать клиента в публичном доме, что придирчиво рассматривает живой товар. Хотелось прижиматься губами, вылизывать, выцеловывать каждый миллиметр спины и задницы, отпустить себя и отдать наконец-то волю желанию. Пришлось до боли прикусить изнутри щеку, чтобы отвлечься, чтобы не показать свою зависимость от Стоуна. Это он должен от меня зависеть! — Раздвигай, шлюха! — на третий раз он послушался и развёл ладонями ягодицы. Я медленно выдохнул и сфокусировал взгляд на плотно сжатой звёздочке ануса. Маленькой и аккуратной, будто ни разу не принимавшей узла. — Сколько у тебя было альф после… после меня? — Много, я не считал, — сдавленно произнёс Стоун. — А твоя дырка говорит мне, что ты врёшь! Она у тебя узкая, как у девственника! В доказательство я резко всунул палец в центр розового колечка. Шон дёрнулся с каким-то придушенным всхлипом, перестав удерживать половинки. Стыдно ему? Ничего, потерпит! Мне тоже было стыдно, когда при виде меня кадеты ржали и языками щеки оттопыривали. Пришлось прикрикнуть погрубее: — Держать позу, блядь! Я тебе не разрешал руки опускать! Внутри оказалось не только горячо и узко, но и влажно: не один член Стоуна реагировал на меня. Как же было бы здорово, если бы взять и выбросить всё, что у него выше пояса, мне вполне хватило бы того, что ниже. Хотя нет, только мозги выбросить, рот оставить, губы у него закачаешься, и сосёт он зачётно! Я цеплялся за остатки цинизма, как утопающий за соломинку, удерживаясь изо всех сил на плаву самоконтроля, чтобы не дать Стоуну понять, насколько тяжело мне даётся похабно-потребительское поведение. — Смотри-ка, действительно омега. И течёшь, как сучка, в ожидании члена. — Шон вздрогнул от моих слов, но позу больше не осмелился изменить. Я шлёпнул его по правой ягодице собственническим жестом. — Вот так и стой! Быстро разделся, натянул презерватив и пристроился сзади. Ни растягивать, ни возбуждать Стоуна, чтобы выделилось больше смазки, не стал — пусть ему будет больно, пусть прочувствует сполна свои вину и унижение, поймёт мою злость. Да и сдерживаться не осталось никаких сил. Преодолевая сопротивление мышц, вставил сперва головку, а потом одним движением засадил до конца. Стоун протяжно вскрикнул и чуть не упал, пришлось подхватить его под живот, удерживая. Я замер, но не для того, чтобы дать Шону время привыкнуть к размеру, а чтобы самому не кончить в ту же секунду от неимоверно тугого и жаркого обхвата члена. Сердце оглушительно стучало свихнувшимся барабанщиком, и я не выдержал. За несколько дёрганых движений сорвался в мощнейший оргазм, будто неопытный новичок, впервые дорвавшийся до омеги. Как слепой, нащупал стол позади себя и привалился к нему, по-прежнему удерживая Шона. Он тяжело дышал, с присвистом выдыхая воздух, но молчал и не шевелился, только живот под моей рукой напрягся и стал жёстким, как камень. — А вот теперь можно в душ. Перед вторым раундом. Твоё наказание ещё только начинается.