Любимый ученик

2. Замок Клитц Замок Клитц, куда мы прибыли ровно через трое суток после нашего знакомства, как я и ожидал, оказался небольшим. Убранство комнат было более чем скромным, а кое в чем даже аскетичным. Я был несколько разочарован и не смог должным образом этого скрыть. Не то чтобы я был избалован роскошью, но все же за свою недолгую жизнь успел привыкнуть к некоторым бытовым излишествам. Барон бросил лишь один взгляд на мою кислую физиономию и тут же без труда угадал причину моей печали. — Не впадайте в уныние, мой друг, — улыбнулся он. — Здесь не так уж и плохо. Замок невелик, но стоит крепко. В прошлом выдержал не одну осаду. Комнаты сухие и хорошо отапливаются, а это главное — погода в этих местах капризная. Прислуги мало, но все они как один умелые, расторопные и преданные. И Гарфи, наш повар, отменно готовит, хоть и стар — еще мой дед нанимал его на службу. Так что не грустите заранее и не делайте поспешных выводов. Роскошь — это еще не все, поверьте мне на слово. Куда как важнее тепло и уют. И общество людей, которые вам приятны. Мне сделалось стыдно — и за свои мысли, и за то, как точно барон распознал их. Я был благодарен ему за благосклонное понимание, но и растерян одновременно. Я бы на его месте был точно обижен, а скорее даже рассержен. Вот что значит бета. Спокойствие и выдержка, несвойственные альфам и омегам с нашей горячностью и вечно кипящими страстями. Я гадал, как быстро смогу привыкнуть к уравновешенному нраву своего наставника, научусь ли угадывать его истинное настроение, скрытое за фасадом полного спокойствия, и подстраиваться под него с пользой для себя. Тогда я еще не знал, что мне и не придется этого делать. В дороге мы не сильно сблизились. Весь путь до замка барон был немногословен, в самом начале лишь выразив одобрение в ответ на заверение моего отца, что я сносно держусь в седле и не нуждаюсь в карете. — Нынче многие омеги до того изнежены, — сказал он. — Верхом выезжают только чтобы покрасоваться на охоте, а как долгий переезд, так куксятся и требуют карету с мягкими подушками, запасом сластей и прохладительных напитков. — Он не станет! — уверенно заявил отец, одарив барона одной из своих самых очаровательных улыбок. А я прямо лопался от гордости, хоть и силился это скрыть. Воспитатель похвалил меня, а ведь я еще даже ничем не заслужил похвалы! Не припомню, чтобы когда-нибудь чье-либо одобрение, даже родителей, которых я очень любил и уважал, значило для меня так много. По приезде мне выделили отдельную комнату рядом с комнатой самого барона, небольшую, но светлую и уютную, обставленную скромной, но добротной и явно новой мебелью. — Я буду жить тут? — спросил я барона, когда тот пришел проверить, как я обустроился. — Да. Некоторые воспитатели селят учеников вместе с собой, не предоставляя даже собственной кровати, ограничивают свободу и почти не оставляют без присмотра. Я склонен полагать, что человеку необходимо личное пространство, где он мог бы уединиться при необходимости. Так что мы будем жить рядом, но не вместе. При этом, полагаю, вы понимаете, что время от времени вы будете проводить ночи в моей постели. — Да, безусловно... — Но не сегодня, не беспокойтесь. Переоденьтесь и отдохните с дороги. К ужину вас позовут. Мы ужинали вдвоем, сидя друг против друга на разных концах длинного обеденного стола. Еда и правда была вкусной, но не слишком обильной — немного куриного мяса с тушеной капустой и свежий белый хлеб. Вино мне пить полагалось только сильно разбавленным, и, разумеется, тут я не ждал от барона поблажек. Впрочем, и в таком виде оно оказалось довольно вкусным. Я мельком слышал, что барон чрезвычайно воздержан в еде, но не знал, требует ли он того же от своих воспитанников. Разумеется, я не думал, что меня станут морить голодом, но все равно заранее горевал, полагая, что от некоторых моих детских привычек, как-то частые перекусы на кухне, мне придется отказаться. Но ужин был вполне сносным, что несколько приободрило меня, однако уверенности все равно не придало. В тот вечер я был несколько скован и все время ждал, что несмотря на заверения барона и на то, что у меня не было повода сомневаться в его словах, он вот-вот велит мне идти с ним. Странное, пугающее волнение охватывало меня всякий раз, когда я смотрел на него или, напротив, ловил его взгляд. Я краснел, тушевался, дважды уронил на пол вилку, а в довершение опрокинул кубок с водой, промочив белую скатерть из дорогого батиста. Дома отец часто бранил меня за манеры, но проистекало мое поведение скорее от природного упрямства, нежели от неловкости, и неуклюжим я себя не считал. Но тут стоило мне посмотреть, как барон вон Элге берет со стола кубок с вином и как подносит его ко рту, делая из него всего два-три глотка, так руки мои будто деревенели и переставали слушаться. Я только и мог, что неприлично пялиться на его полные губы, очерченные так, как ни один художник не смог бы изобразить, на его крупные ладони, длинные пальцы с ухоженными ногтями. Все в нем мне казалось завораживающе прекрасным, даже манжеты его рубашки, чуть прикрывающие кисти, хотя они были даже без кружев. Я и есть почти не мог — в горле словно ком застрял, мешая и дышать, и глотать. Только пил воду, чтобы остудить полыхающее нутро. Даже испугался — уж не течка ли меня накрывает в первый же день приезда?! Вот это было совсем некстати... — Вы совсем ничего не едите, мой друг, — заметил мне барон и аккуратно промокнул белоснежной салфеткой рот после очередного глотка из кубка, стирая с губ едва заметный винный след. — Надеюсь, вы не из тех омег, что изнуряют себя голодом, полагая, что быть похожим на ходячий скелет — это очень привлекательно для альф? — Нет, что вы, — пролепетал я, послушно накалывая мясо на вилку. Знал бы он, как часто бранил меня отец за то, что ем за двоих, словно молодой альфа! — Просто я немного устал с дороги... — Тогда что же вы мучаетесь, отправляйтесь спать немедленно. Попросить слугу проводить вас или найдете дорогу сами? — Найду! — Я вскочил быстрее, чем собирался и снова смутился от своей поспешности. — Я и правда пойду. Благодарю вас... — Доброй ночи, Винсан. — Доброй ночи, барон... Мой уход из-за стола был сродни бегству, и я уверен, что это не укрылось от моего воспитателя, как и то, что послужило ему причиной. Мне было жгуче стыдно за неумение совладать с чувствами, и я не считал, что моя омежья природа извиняет меня, но и поделать ничего не мог. Оставалось лишь уповать на снисходительность и терпимость барона. В первую свою ночь вдали от дома, в замке, который тогда был еще чужим и даже казался враждебным, я был уверен, что не смогу заснуть, но усталость и волнения сморили меня, кажется, прежде, чем моя голова коснулась подушки. Я спал как младенец, и даже если мне и снилось что-то, то это было нечто расплывчатое и умиротворяющее и лишь способствовало хорошему отдыху. Утро в замке Клитц начиналось рано, что было непривычно, но ожидаемо. Барон еще в дороге предупредил меня, что встает с рассветом, и всем его воспитанникам приходится подстраиваться под его режим, сколь бы долго они ни привыкли спать дома. В первое же утро я с волнением и интересом ожидал начала занятий и гадал, к чему мы приступим в первую очередь. Но барон удивил и обрадовал меня, объявив за завтраком, что собирается на прогулку в лес и приглашает составить ему компанию. — Вы неплохо держитесь в седле, Винсан, — сказал он. — Грех этим не воспользоваться. В хорошую погоду я совершаю верховые прогулки ежедневно, и буду рад, если вы будете выезжать со мной. Вы согласны? Согласен ли я?! Будто он мог в этом сомневаться! И правда — с того самого утра и на протяжении всего года, что я жил у него, мы часто выезжали за пределы замка, иной раз проводя верхом по несколько часов. Но ту первую мою прогулку с бароном я запомнил на всю жизнь. Мы ехали по лесной тропе, пустив лошадей шагом. Весна только набирала силу, снег сошел еще не весь, и кое-где в низинах и оврагах лежал белыми талыми горстками. Но молодая листва на ветвях уже пробивалась из набухших почек, тонкие травинки тянулись к солнцу из влажной сочной земли, а лес уже гудел от птичьего гомона, и сердце мое пело вместе с лесными пичугами — таким невыразимо прекрасным мне казалось то апрельское утро. А проезжая по старому горбатому каменному мостику над пересохшим ручейным руслом, мы вдруг увидели, что вся низина под нами усыпана белыми подснежниками. — Смотрите, смотрите как красиво! — с восторгом воскликнул я и даже приподнялся в седле, чтобы получше рассмотреть представшее перед нами великолепие. Барон рассмеялся над моей горячностью, а потом вдруг посерьезнел, задумался на миг и произнес ту самую фразу, о красоте. Я стушевался, неправильно его поняв, но барон не стал мне разъяснять свои слова, хоть и видел мое замешательство. Но ловко отвлек от грустных мыслей расспросами о доме, родителях и братьях, о том, что я люблю делать больше всего и чему меня успели научить. Его интерес был для меня неожиданным и приятным. Я прилежно отвечал, стараясь не кривить душой, не преувеличивая своих умений, но и не преуменьшая их. О своих слабых сторонах говорить не хотелось, поэтому я предпочитал обойти в разговоре рукоделие, которое сильно недолюбливал, и танцы, которых усердно избегал, потому как отчего-то был уверен, что не имею к ним никакой склонности. Мне очень хотелось начать мое обучение, во всяком случае, ту его часть, что не касалась интимной близости — о ней я и думать боялся. Но прошел день, потом другой, промелькнула неделя, а к занятиям мы так и не приступали. Я ел, пил, спал, знакомился с замком и его обитателями и много времени проводил с бароном. Уже было начав беспокоиться, я вскоре понял, что барон великодушно дает мне время привыкнуть к себе и новому дому, а сам же в долгих прогулках и беседах узнает меня ближе и ближе, и вскоре, вероятно, будет знать обо мне больше, чем знал родной отец-омега. Эта мысль смутила меня, но также и придала уверенности, я даже поверил в значимость собственной персоны, почувствовав интерес учителя и поверив в его искренность. Но я был слишком глуп, чтобы понять, что на самом деле мое обучение уже давно началось, что каждая минута, проведенная с бароном, давала мне бесценные дары — уверенность в себе, которой у меня раньше не было, интерес к будущей учебе, который разгорался день ото дня, и жгучее желание стать лучше, чем я есть, преуспеть во всем, чему он собрался меня учить. Правда, не стремление стать примерным мужем двигало мной тогда, а лишь острое желание угодить учителю, чтобы он мог гордиться мной и хвалить за успехи, ну, хотя бы изредка... Во время наших долгих прогулок барон не упускал случая называть деревья и травы, птиц и зверей, говорил, какие из растений целебные и как их правильно собирать и использовать. Все это было внове для меня, я слушал, навострив уши, не пропуская ни слова, и все запоминал, хотя он никогда не просил повторить сказанное им, будто знал, что в этом нет надобности. Вечерами мы усаживались у горящего камина, слуга приносил мне теплого молока, барон наливал себе вина, при этом всякий раз он выпивал не больше одного кубка за вечер, и мы подолгу беседовали обо всем на свете, после чего мой воспитатель желал мне доброй ночи и отправлял спать. Я подчинялся с неохотой, но в вопросах соблюдения режима, как и во многих других, барон был тверд как скала.