чернилами.

Из-за слишком милой девчачьей внешности к Юнги подкатывали чаще, чем к лучшей студентке их потока, поэтому за свою недолгую жизнь он повидал немало подкатов, но настолько - как бы помягче, - уебанский подкат слышал и видел впервые. - Почему у тебя на шее моё имя? - каким-то волшебным образом (или внезапно выросшем третьим ухом на макушке) сквозь музыку Юнги различает удивленный вопрос за спиной, но не успевает обернуться и рявкнуть что-нибудь матершино-умное в ответ, как его бесцеремонно сгребают в объятия, а пальцами давят на выступающий позвонок. Словно как провинившегося котёнка тыкают в совершённую в недалёком прошлом ошибку. Самое обидное, что друзья даже не спешат на помощь, а ржут как сволочи, наблюдая за разворачивающимся спектаклем, что злит Юнги ещё сильней. - Охуел блять?! Руки убрал! - он орёт и вырывается из крепкой хватки, как самый настоящий кот, попавший в объятия девочке, крайне любящей кошек. - Правда, моё, - недоуменно бормочут сзади, не обращая внимания на попытки парня вывернуться и продолжая своими мерзкими пальцами трогать скромное черное тату, набитое у него на шейном позвонке. Юнги как-то совсем расслабился и забылся сегодня настолько, что снял толстовку, капюшон которой обычно спасал его от лишних взглядов и вопросов. И вот тебе сразу карма: не прошло и десяти минут, а он уже нажил себе проблем из-за этой мудачьей татуировки, которую почему-то до сих пор ещё не свёл. - Хм. Меня зовут Чон Чонгук, и я.. - Да понял я уже, мудак! - грубо обрывает Юнги, которого внезапно отпускают, но разворачивают к себе лицом. Мин утыкается, правда, носом сначала в грудь этой зазнобе (по носу неприятно щёлкает холодная пуговица), и только потом додумывается поднять голову, чтобы разглядеть лицо обнаглевшего хама, у которого напрочь отсутствуют понятие манер и воспитание. - Я прекрасно знаю, чьё имя выбито у меня на шее, - зло и холодно цедит Юнги, уничтожающим взглядом прожигая нахала, который этот взгляд выдерживает и смотрит так прямо и внимательно, что Юнги понимает, что пора валить. Если не из жизни, то из клуба точно, пока не увяз снова в каком-нибудь дерьме, которое пошатнет его и без того неустойчивое психологическое состояние. Наверно, он поступает немного по-девчачьи, и друзья завтра же всё ему припомнят, но он даёт деру сразу же, как только рукой находит мягкую ткань толстовки. Ему надо “освежиться, прийти в себя, переосмыслить многое”, что он и пишет в нескольких смс-ках оставшимся друзьям, внезапно обеспокоенных таким резким уходом. У Юнги пальцы чешутся набрать вопрос “А что с тем мудаком?”, но он сам себе даёт подзатыльник, ибо, какого хрена, Мин Юнги? Мало пиздостраданий в жизни? Он укутывается сильнее в толстовку и неосознанно лезет рукой к шее, туда, где совсем недавно были пальцы того нахала, который Чон Чонгук, но только не тот Чон Чонгук, чьё имя значилось в тату Юнги. Когда-то Юнги думал, что это любовь на всю жизнь и было бы охуенным закрепить её чем-то таким. Никаких тебе колец, свадеб, рыдающей матери (“Всё же зря я в детстве одевала тебя в кукольные платья”) и никаких обещаний. Наверно, последнее и сгубило всё, что могло в будущем перерасти в большое. Юнги бросили, а вот он бросить не мог, как и не мог свести до сих пор это позорное “клеймо”, как принадлежность тому, кому уже давно на тебя пофиг. Перед тем, как завернуть домой, Юнги заходит в круглосуточный супермаркет и набирает себе несколько бутылочек крепкого пойла: ему не дали нажраться в клубе, как он хотел, так сделает это дома. В одиночку. Хотя говорят, что в одиночку - это алкоголизм, но Юнги как-то сейчас похер на это всё. Спустя долгую ночь единоличного алкоголизма, он всё же решает покончить со всем этим, и на следующее утро, пока остаток храбрости не растворился в нахлынувшем прошлом и появляющейся трезвости, ищет места, где можно свести татуировки. Он надеется, что его скромных сбережений хватит на этот шаг, и выбирает место ближайшее к дому. По иронии это оказывается тот самый салон, где Юнги набивал себе данное тату, и по ещё большей иронии (хуевенькому вселенскому юмору, если честно) одним из работников того салона оказывается тот самый нахал, действия которого и стали последней каплей для принятия решения. Только завидев Чонгука рядом с одним из мастеров, Юнги каменеет на месте, а затем на пятках разворачивается и лихорадочно продумывает планы отступления. - Эй, это ты! С моим именем! - хотя похуй на планы, валить надо быстро и не мешкая, пока снова не схватили и не стали тискать как мягкую игрушку. Это всё тризлоебучая карма, и Юнги легче самому где-нибудь утопиться, чем удалить эту ошибку прошлого, которая имеет слишком большое влияние на его будущее. В тот день Юнги всё же успевает слинять из салона, но в новый не идёт и вообще закрывается в квартире на остаток дня. Смутное чувство непонятной тревоги вообще советует не показывать носа из дома как минимум вечность, но когда Мин Юнги слушался? Тем более собственный разум. И за свои необдуманные решения Юнги отхватывает по полной. То ли вселенная стала слишком часто над ним издеваться и портить карму, то ли Чон Чонгук - это сотрудник какой-то шпионской организации, приказавшей ему следить за Юнги, чтобы выкрасть того и пустить на органы или другие эксперименты с человеческим телом. Собственно, другого объяснения у Юнги нет, так как Чон Чонгука становится слишком много в его жизни. Слишком. А какова же степень ахуя, в которую от отчаяния впадает Юнги, когда друзья сообщают ему, что этот Чонгук оказывается учится в их университете, только на несколько курсов младше. И Юнги начинает серьёзно подумывать о том, чтобы поменять учебное заведение. - Ой, да ладно тебе. Потаскается парень и отстанет, - машут рукой друзья, а Юнги возмущённо сопит, ибо, блять, попробуйте жить нормально, когда тебе в спину дышит малолетний сталкер, не сводя своего внимательного взгляда (у Юнги каждый раз дрожь вдоль позвоночника). Юнги даже шторки научился на окнах запахивать так плотно, чтобы и тоненькой щели не осталось. И удивительно, но со временем он привыкает: наверно, потому, что далее, чем за рамки простого сталкерства Чон Чонгук не выходит, просто наблюдая со стороны. Спустя несколько недель такого давящего контроля, Юнги всё же даёт себе возможность расслабиться и позволяет друзьям затащить его в тот самый клуб. Всё идёт, как обычно, и только, когда проходит некоторое время, Юнги замечает, что неосознанно сканирует толпу веселящихся людей на наличие своего личного сталкера и грустит, когда не находит его взглядом. Стыдно самому себе признаться, что даже привык к постоянному присутствию в своей жизни Чон Чонгука: тату внезапно покалывает невидимыми иголками, и Юнги ежится, потирая шею ладонью. Двоих ухажёров Юнги приходится отшить самому, а вот третий оказывается очень наглым, да и сопротивляться с каждым разом хочется всё меньше и меньше: тем более Юнги крайне соскучился по вниманию и любви. Только вот понежиться в объятиях нового знакомого ему совсем не дают: Чонгук появляется как-то слишком внезапно и слишком злой, что даже обычно острый на язык Мин предпочитает не лезть на рожон и на удивление друзьям (и себе) позволяет Чонгуку утащить себя к выходу. Но почему-то именно там, около дверей, ему внезапно хочется закатить сцену и поскандалить: громко и отчаянно. - Да что ты приебался-то ко мне?! - резко взмахивая рукой, чтобы вырваться, кричит Юнги и еле может устоять на ногах, когда хватка исчезает. - У тебя моё имя, и я дол… - этот Чонгук всё же какой-то шизанутый - не иначе. - С чего ты взял, что твоё? - зло прерывает его Юнги и, наверно, впервые выглядит устрашающим, так как Чонгук внезапно потупляет взгляд. - Думаешь, ты один такой во всей вселенной? Твоё и, может быть, ещё нескольких десяток человек! Отъебись от меня по-хорошему! Но Чонгук видимо не желает по-хорошему, а в его глазах мелькает что-то такое, что похоже на решимость людей, идущих до конца, и это на самом деле Юнги надо сдаться по-хорошему и не ерепениться, пока не отымели в публичном месте у всех на глазах. Хватит того, что половина клуба и так увидела, как Юнги сжали в стальные объятия и засосали так, что он замечтал о второй паре легких. Конечно, на глазах людей его никто не имеет, но, позволив Чонгуку проводить своё царское величество до дома, Юнги словно кровью подписывает невидимый акт согласия, и, едва закрыв дверь, его сгребают в стальные объятия (“Блять, ты мне рёбра так скоро сломаешь!”) и целуют нежно в то самое место. Юнги дрожит, как маленький пойманный кролик в чужих руках, ощущая на шее теплое дыхание и мягкие губы, и слышит надломленное: - Не своди её. Юнги всё же застревает в том самом дерьмище, от которого так старался убежать. Он ведёт плечом, мол, и не думал же, пф, хотел только новую набить. - Какую? - тут же интересуется Чонгук, который кажется, приклеился своими губищами к шее Юнги, доводя того до полуобморочного состояния. - Золотые купола, блядь, на груди наколю! - не выдержав, язвит тот и даже ногой топает. - Ты будешь дело делать или так и продолжишь слюнявить мою татуировку?! Чонгук громко смеётся и, подхватив на руки, как самую лёгкую феечку на свете (будем честными, которой Юнги на деле и являлся), настолько уверенно идёт к комнате, что Юнги начинает смутно подозревать о наличии в своей квартире камер (или всё же шторы надо было закрывать плотнее). Но стоит Чонгуку прихватить зубами кожу на затылке, и из головы Юнги тут же улетучиваются и эти, и много других мыслей, да и вообще там становится настолько пусто, как если бы по исписанному простым карандашом листу прошлись ластиком, а затем взяли яркую черную ручку, чтобы начать писать новую историю.