Ледяное сердце

– Ну, и что дальше? Опять скажешь «не помню»? – сурово сведя брови, спросила Стася. – Эх, Сонька. Да мы тут чуть не по стенам бегали, пока раздумывали, в каком морге тебя искать! Сонечка, уже вышедшая из холодного душа, переодевшаяся, накормленная таблеточкой-нейтрализатором, сидела с ногами в удобном кресле и прихлебывала горячий чай из кружки с ярким рисунком – колонной веселых звериков. Рыжая скрипачка уже отплакалась и теперь только изредка виновато хлюпала носом. Зверики на кружке куда-то целеустремленно бежали, освещаемые оранжевым солнышком. Причем в лидерах гонки красовались улитка и черепаха. Их старательно настигали по убывающей слон, зебра, кенгуру и гепард. Вымытая холодной водой Сонечка была сейчас похожа на провинившуюся школьницу. Этому весьма способствовал толстый и длинный шерстяной свитер, размера на три больше, чем требовалось. Сонечка выглядывала из него, как из-под одеяла. Свитер был Стаськин, как и надетые сейчас на Сонины ноги шерстяные носки. Эти шедевральные шерстяные вещи домашней вязки привезла с собой на Лиру Стася. А связала их Стасина мама, отправляя доченьку на далекую неизвестную планету. В довольно холодном, сыром и ветреном климате Нового Петрограда такие вещи были вполне уместны. А вот на Лире… Стася и ее папа неоднократно читали маме выдержки из Астропедии по поводу мягкого климата Лиры, но та была непреклонна. Отпускать единственную дочь неизвестно куда без теплых шерстяных вещей заботливая родительница наотрез отказывалась. И вот долгожданый момент наступил – тепло и забота понадобились хоть кому-то из Стасиного окружения. – Не помню, правда, – хлюпнула носом Сонечка. – Сколько таблеток я выпила – не помню. Они мне все равно не помогли. Я еще поворочалась, встала, оделась и вышла подышать. Пошла куда-то… Не соображала, куда и зачем. Потом вот что помню. Сижу на набережной. Прямо на камне. Знаете, те самые здоровые камни, стоят в ряд, на них часто все сидят и смотрят на море. Но я смотрела не на море, а на дорогу. Думала о чем-то… не помню… – А потом? – А потом подлетел флайер и вышел один из этих… Он спросил: «Скучаешь? Хочешь выпить?» – А ты? – А я… Ну что я… Я же не знала, что так получится. – Сонь, тебе точно твоими таблетками мозги затуманило. Садиться во флайер к незнакомым пьяным мужикам! – Ну все же обошлось? – подрагивая голосом, проныла Сонечка. – Я больше не буду. – Ладно, Стась, не лютуй, – попросила Рэйрра. – Я думаю, она и правда не будет. Давайте спать. А твои друзья с Питера – молодцы. – Ну они мне вообще-то не друзья. Но молодцы, не ожидала от них, особенно от Кубасова. Надо же, до дверей довел и с рук на руки сдал под расписку. – Ну хватит, – почти обиделась Сонечка, – я вам не бандероль какая-нибудь! – Ладно, хватит! – согласилась Стася. – У нас есть дело поважнее. Вы не забыли, что благодаря неотразимой Рэри у нас теперь на горизонте новая головная боль? – Ну почему боль? Не кокетничай, – не обидевшись и не смутившись, возразила Рэйрра. Она точно знала, когда подруги сердятся, а когда совсем не сердятся, а просто делают вид. – Нам ничего не стоит подобрать репертуар для небольшого концерта. На час, не больше. Потом еще часок немного пообщаться с детьми, поотвечать на вопросы, поиграть, провести конкурс рисунка… – Позагадывать загадки, – подхватила Стася, вспомнив золотое детство и шефские выступления учащихся музыкальной школы перед детсадовской мелкотой. – А еще в фанты поиграть можно. – А засчитают нам полный рабочий день, – добавила Сонечка, бросив хлюпать носом и подключившись к дискуссии. – Кстати, вас это не напрягает? Нам фактически ни за что ни про что сделали шикарный подарок. – Генрих Рудольфович сказал – и доброе дело сделаем, и профессиональные навыки применим. Все в выигрыше, – пожала плечами Рэйрра. – Детский госпиталь довольно большой. Кроме хирургического отделения есть еще травматология, ото… ларин... логии, иммуно… – она запнулась. – Я не могу выговорить всего, что рассказал заведующий. И запомнить это мне сложно. У нас совсем другая классификация болезней. Но то, что этих отделений штук десять – точно. До конца нашего срока хватит. Задание господина Липкиса был для девушек совсем несложным. Еще с конца первого курса стало ясно, что группа вокалистов номер 203, в которой учились Стася и Рэйрра, совершенно не способна оставаться в тишине и спокойствии, если в поле зрения находятся пианино или гитара. Тут же стихийно возникала грандиозная спевка. Иногда на час, иногда и дольше. Потом к этой поющей компании присоединились Сонечка и половина ее струнной группы. Через какое-то время и эрэянка прониклась, хотя у них на планете пением не развлекались, а относились к нему более серьезно. Ну и представители «Катти Сарк», естественно, не раз на этих сборищах отметились. А потом одна из вокалисток, приятельница веселой троицы, устроилась работать вечерним секретарем на кафедру музыкальной литературы. Работка была совсем не пыльная – вечером, после ухода домой штатной секретарши посидеть несколько часов на приеме почты, если нужно – ответить на звонки и сообщения. Информация сюда шла с разных планет Федерации, поэтому корреспонденция доставлялась почти круглосуточно. Ну еще навести порядок в документах, шкафах и на столах. Плюс к этому сотрудница получала в личное пользование ключ от просторного помещения на восемнадцатом этаже административного корпуса. И само это помещение. А знакомый хакер научил ее, как договариваться с местным искином и стирать из памяти компьютера нежелательные записи. Отныне именно здесь группа 203 и примкнувшие к ней отмечали все праздники, дни рождения и просто хорошие вечера, в которые не находилось других развлечений. Обычно для угощения двадцати – двадцати пяти персон хватало одной-двух бутылок вина и пары тортиков. Ребята приходили сюда больше для пищи духовной. Пели студенты много и с удовольствием, всё из современной и старинной музыки, что можно было спеть. Та музыка, под которую следовало думать о вечном или дрыгать конечностями, в расчет не бралась. Но потом как-то получилось, что ведущими в подборе песен оказались именно Стася с Сонечкой. Было такое впечатление, что в далеком прошлом, в эпоху освоения новых планет, на Новой Москве и Новом Петрограде законодателями музыкального вкуса оказались дальние потомки братьев Рубинштейн*. А Стася и Соня как будто выросли в одной музыкальной «песочнице». Так что при всех различиях двух негласно соперничающих и как будто задирающих нос друг перед другом планет оказалось, что у них и много общего. Например, и тут, и там были в большом почете песни из старинных фильмов и мультиков. Однокурсники с охотой подхватили, расширили и углубили традицию. Почему Стася любила именно такие песни? Почему это увлечение поддержали ее друзья? Эти песни были… настоящие. И их надо было просто петь, не пользуясь никакими электронными и акустическими ухищрениями. В те далекие времена артисты выходили к залу один на один. Ну пусть один на два. Выступающих было двое – твой голос и рояль. Твой голос и гитара. И тот, кто умел удержать внимание слушателей только этим, и был, по мнению Стаси, настоящим мастером. Конечно, она ценила и хорошую современную инструменталку. А Жак-Мишель Фрер вообще был ее кумиром. Но если уж выбирать то, что ближе к сердцу… Вот так и сложилось: частенько многочисленная компания в буквальном смысле «спевшихся» обормотов сбегала с последних лекций на опустевшую кафедру. И тогда стены и оконные стекла здесь сотрясались от «Не желаем жить – Эх! – по-другому» или «Любовь и бедность навсегда меня поймали в сети». Несмотря на настроенную по максимуму звукоизоляцию. Руководство кафедры, несомненно, обо всем знало. И просьба к беззаботным студентам была одна – не проговориться ни о чем Регине Рексовне. А Стася, как обычно и водилось в теплой компании из 717-й комнаты, умудрилась по этому поводу еще один раз прославиться. Однажды она опоздала на лекцию по всеобщей истории. Занятие велось в огромной лекционной, рассчитанной на несколько групп. Стася, тихонько просочившись в аудиторию, начала осматриваться в поисках своих. Преподаватель, довольно молодой профессор Ткаченко, слыл в консерватории либералом. Он прекрасно понимал, что его предмет – не профильный, и нужен музыкантам разве что для повышения общего культурного уровня. Поэтому никогда особо не лютовал и не придирался. Завидев озирающуюся Стасю, которая никак не могла найти вокруг никого из своей группы, он ехидно улыбнулся, прервал лекцию и спросил: – Что, Любимова, опоздали? Свою двести третью никак не найдете? Не ищите, их тут нет. Они все наверху. Наверное, уже разливают. – Спасибо, – вежливо кивнула Стася, развернулась и, как ни в чем не бывало, покинула аудиторию, чтобы присоединиться к товарищам. Была у этих сборищ еще одна шутливая традиция. Войти на кафедру можно было, только пройдя «испытание» – ответив на вопрос из курса музла. Это была слегка издевательская дань уважения дисциплине, благодаря которой всё данное безобразие существовало. Два студента, первыми добежавшие до дверей, становились около них в виде стражей и начинали задавать вопросы. Ответивший верно имел право зайти внутрь. Вопросы были примерно в таком духе: – В какой тональности написана песня Шуберта «Лосось»? – Почему Бетховен не закончил свою Двенадцатую симфонию? – Где Моцарт похоронил свою любимую канарейку? Конечно, студенты прекрасно знали, что песня Шуберта называется «Форель», что Бетховен свою Двенадцатую симфонию никогда и не начинал, успев за всю жизнь сочинить лишь девять, что Моцарт держал у себя не канарейку, а скворца, и когда птица умерла от старости, с почестями похоронил ее на заднем дворе дома. Но каждый правильный ответ сопровождался взрывом смеха, а ответивший легким пинком направлялся к месту празднества. Иногда к веселой компании присоединялись чьи-то друзья из других групп. А еще, бывало, даже любопытные ксеносы сюда заглядывали. Тогда приходилось линию поведения слегка корректировать. Например, при авшурах совершенно недопустимо было петь «Послушай, я закрою уши». Альфиане обожали, когда им исполняют «Солнце живет во мне, мое солнце живет во мне». Однажды забрела на огонек пятерка местных шоаррцев. Некоторое время назад они умудрились просочиться сквозь систему охраны и с клетчатыми баулами наперевес бродили по этажам учебного и жилого корпусов, предлагая студенткам и молодым преподавательницам колготки и косметику. Когда шустрые торговцы нарвались на кого-то из руководства, и их собирались уже с позором выкинуть из общежития, бойкие инопланетяне так ловко увели разговор в другую сторону, что вскоре, вместо того чтобы лететь на выход со скоростью собственного писка, подрядились провести ремонт туалетов в административном корпусе. Со временем к ним все привыкли, считая чем-то вроде местных домовых. Шоаррцы с интересом слушали поющих студентов, а от одной из песен пришли в полный восторг. В ней пелось: – Все умеем, и без лишних разговоров Мы заменим штукатуров, полотёров, Маляров и плотников И других работников. Песню пришлось два раза исполнять на бис. Но самая загадочная история произошла, когда кто-то из учащихся привел на гульбище своего гостя-крамарца. Желто-синий, крупный и хохлатый ксенос тут же уселся в уголок на свернутый кольцом хвост и молча внимал. Ровно до тех пор, пока расшалившаяся Сонечка Верещагина не предложила: – А теперь давайте споем «жалистную». И первая затянула: – У кошки четыре ноги, позади у нее длинный хвост, Но трогать ее не моги за ее малый рост, малый рост. Тут тихий крамарец быстро застрекотал на не очень разборчивой интерлингве: – Простите, вы ошибаетесь. У низшего существа котька, которое упомянуто в тексте композиции, нет четырех ног и хвоста! У крамарца при этом возмущенно встрепенулся хохолок, а алые пятна на шее и груди потемнели. – Эй, Тхар-о-ндау, спокойно! – тронул его за переднюю лапу приятель, который и привел сюда впечатлительного ксеноса. – С чего ты взял? Кошка – она и есть кошка, четыре ноги, хвост… – Нет! Это ошибка! Крамарец достал из нагрудного фартучка коммуникатор и начал быстро перелистывать какой-то справочник. – Вот! – торжествующе сказал он, вызвав голографию с изображением небольшой белой кошки. – Животное котька, симбионт-комменсал человека, не токсично, пол имеется, количество ног – пять, иных конечностей нет! – Ты ошибаешься, – мягко, как ребенку, возразил приятель, делая знак остальным, чтобы не вмешивались. Видимо, он знал, как правильно общаться с этой расой. – Вот это, – он показал на кошачьи лапы на голографии, – ноги, хотя мы их называем лапами. А вот это – хвост. Орган многофункциональный. Балансир, индикатор настроения, а у самцов и статуса – в противостоянии двух котов выигрышнее смотрится тот, у кого хвост пышнее. Еще хвостом можно укрыть морду и лапы, когда кошка сворачивается в клубочек. Так ей будет теплее. – Подожди, – попросил Тхар-о-ндау, достал из очередного кармана небольшой планшет и стал что-то быстро в нем строчить, а когда закончил, от души поблагодарил: – Спасибо, друзья. Когда я вернусь домой, то напишу докладную записку в нашу академию наук, чтобы в классификатор животного мира иных планет были внесены соответствующие изменения! Крамарец церемонно наклонил голову и сложил хохолок. Каковы же были истоки этого странного происшествия, никто так никогда и не узнал. Подготовка к выступлению не заняла много времени. К назначенному часу студенток ожидал служебный флайер детского госпиталя – еще один бонус, обещанный господином Липкисом. Всю компанию доставили прямо к центральному подъезду, а потом обещали с таким же комфортом отвезти обратно. В просторном холле хирургического отделения было тепло и спокойно. По распорядку дня вот-вот должен был закончиться тихий час. И точно, через несколько минут из палат начали раздаваться детские голоса. – Сейчас будет полдник, – сообщила добродушная улыбчивая сестра-хозяйка, координирующая всю эту музыкальную затею. – А через полчаса соберем всех прямо здесь, – она обвела рукой довольно большое помещение. Мягкие цветные коврики, несколько ярких кресел и диванчиков, шкафы с детскими игрушками, разноцветные пластиковые столы и стульчики, наборы для рисования, цветочные горшки на окнах – видно было, что сотрудники госпиталя как могли сглаживали больным детям отсутствие дома, родителей и неизбежные трудности, без которых не обходятся болезни. У большого полукруглого окна стоял черный салонный рояль. Казалось, он давно поджидал тех, кто применит его по назначению. – Извините, сейчас уберу, – сказала медсестра, собирая с крышки разбросанные игрушки, раскраски, фломастеры и даже чей-то пушистый тапок в виде розового кролика. – Можете пока порепетировать. Сонечка тут же достала из футляра скрипку, Стася села на крутящуюся круглую табуретку и дала «ля» первой октавы для настройки. Рэйрра встала рядом, опираясь на блестящую лакированную крыловидную крышку. – Ну что, распеваться не будем? – предложила она. – Мы же только что с занятия. Стася кивнула и изобразила на пробу несколько пассажей. Рояль явно был совсем недавно настроен, звук чистый и сильный. Отлично! Почему-то вспомнился дом. Старенькое бабушкино пианино, небольшой трудолюбивый инструмент, за которым страдало не одно поколение молодой поросли Любимовых. Несмотря на возраст, черный матовый «Владимир» не терял силы звука, и голос его был молод и звонок. А над пюпитром мастер из позапрошлого века приделал два подсвечника. И как раньше люди играли, пользуясь бумажными нотами, без современной планшетной подсветки?.. – Эй, Стаська, ты что? – голос Рэйрры заставил ее вздрогнуть. – А? – очнулась задумавшаяся о своем вокалистка. Оказалось, что она уже машинально начала наигрывать что-то любовно-лирическое. – Я, конечно, могу и путать, – тактично продолжила инопланетянка, – но наша сегодняшняя целевая аудитория… э-э, несколько не та… И репертуарчик другой! Больше жизни, Стася Питерская! – Да-да! – девушка кивнула и постаралась максимально собраться перед выступлением. – Ну что, начнем с «Чунга-Чанги»? Начали собираться зрители. Сначала выздоравливающие и почти здоровые. Они рассаживались на пластиковых стульчиках, на диванах, кое-кто с комфортом располагался прямо на полу, подложив под себя диванные подушки. Мелкоту сопровождали медсестры и мамы. Те, кто недавно перенес операцию, приехали на гравикреслах или даже носилках. Стася не смогла бы достоверно предположить, как почувствовала себя Рэйрра при виде малолетних пациентов, но самой ей сразу же захотелось все бросить и убежать. Перевязки из различных материалов, поддерживающие корсеты, дренажи и прочие элементы фильмов ужасов настолько не сочетались с живыми и любопытными детскими глазами, что делалось страшно. Тут Сонечка схватилась за Стасину руку, видимо, тоже ища поддержки, и пришлось снова почувствовать себя старшей и за все ответственной. Несколько раз переведя дух и приклеив на лицо улыбку, Стася вышла вперед и объявила, что концерт начинается. А дальше все пошло как по маслу. Слушали их с таким интересом, а те, кто мог, хлопали так искренне, что уже на второй песне девчонки почти забыли, что находятся не в родной аудитории, а среди больных ребятишек. Развернулись они по полной программе: выдали весь спектр жанров, от гимна первопроходцам космоса «У нас еще до старта четырнадцать минут» до легкомысленной «Оранжевой песенки», от стёбного хоррора «Мы призраки, мы привидения» до драматического грустняка «Девочку и мальчика тайно разлучили». Потом Соня сыграла под Стасин аккомпанемент пару пьес на скрипке, а Рэйрра со Стасей изобразили кошачий дуэт Россини. До игр и викторин как-то дело не дошло – не хотелось делать никаких различий между теми, кто мог сам передвигаться, и кто был временно ограничен в возможностях. Когда малышню с визгом и писком развели по палатам, а дети постарше ушли сами, предварительно попросив несколько автографов, часть медперсонала заявила, что требует продолжения банкета. – Ну а теперь давайте что-нибудь для нас, – так прямо и заявил сам заведующий отделением, толстый веселый дядька, на время забивший на режим и дисциплину. Наверное, звукоизоляция палат в здании соответствовала высоким требованиям Министерства здравоохранения Лиры, а система наблюдения и дежурные искины были переведены на полную автоматику. Стася озорно подмигнула подругам, ударила по клавишам и, добавив в голос вульгарной цыганщины, завела: «Как за меня матушка всё просила бога, всё поклоны била, целовала крест…» Зрители дружно грянули припев: «Жу-ра-вль по небу летит…» Замигали огоньки видеофонов. Некоторые молодые врачи и медсестры решили записать особо удачные фрагменты концерта на память. В общем, это форменное безобразие затянулось еще на часок, а потом плавно перешло в ординаторскую, где в пластиковые стаканчики рекой полилось невесть откуда взявшееся шампанское. Врачи и медсестры поочередно уходили на свои посты и, если там было все в порядке, снова возвращались немного оттянуться и поболтать. Еще через час студентки были доставлены прямо к родному порогу. И все было бы просто прекрасно. Одну только Рэйрру всю дорогу домой не отпускало неясное чувство тревоги. Среди тех, кто записывал веселое выступление на видео, она заметила Вито Квентини. Сначала эрэянка подумала, что ей показалось. После чего вгляделась внимательней и поняла, что не ошиблась. Потом надо было обговорить с подругами очередной импровизированный вокальный номер, и она на полминуты отвлеклась, а когда снова посмотрела в ту сторону, заведующего лабораторией уже и след простыл. Откуда он тут взялся? Что здесь делал? Почему проявлял такой настойчивый интерес к ней? Или не к ней, а к ним, всем троим? Стоило ли об этом серьезно подумать? Или просто не придавать значения и забыть? Рассказать об этом подругам или не стоит? Может, и правда, привлечь Лёху и его дружков и серьезно побеседовать с назойливым преследователем? А в ответ услышать: «Господь с вами, зашел к товарищу обменяться опытом. А тут такое веселье!» Так ничего и не решив, Рэйрра вспомнила человеческую поговорку «Утро вечера мудренее» и отправилась спать, так ни с кем и не поделившись своей тревогой.