Ледяное сердце

Нью-Манхэттен был терраформантом класса А. В свое время несколько весьма небедных семей первых переселенцев скинулись и заказали лучшим в секторе специалистам превратить невзрачную, но перспективную планетку в космический рай. Кудесники-центавриане, как обычно, заломили за свои услуги фантастическую сумму, но заказчики сказали: «За ценой не постоим!» И не пожалели об этом в дальнейшем. Как все-таки быстро летит время! Всего-то чуть более века прошло с начала активной космической колонизации. Лет двадцать-тридцать назад старики еще помнили ту пору, когда они летали на Землю на летние каникулы к бабушкам и дедушкам. А теперь и стариков тех уже нет, и Земля совершенно перестала восприниматься людьми как колыбель человечества. Никакая колыбель подросшим детям больше не была нужна. Теперь на Нью-Манхэттене было всё. И полные рыбы и других богатых йодом и фосфором организмов реки и моря. И густые хвойные леса с целебным свежим воздухом. И цветущие луга, на которых собирала мёд одомашненная саранча. И тучные нивы, на которых паслись бесчисленные стада генно-модифицированных животных с рогами, копытами, а то и без оных, лишь бы вес нагуливали. Все это было, конечно, немного инопланетным, с поправкой на радиацию и спектр лиловой звезды, на химический состав воды и почвы, на климат и рельеф в каждом отдельно взятом регионе. И пушистая, совершенно не колючая вечносалатовая пинна не копировала привычную рождественскую елку, а лишь слегка напоминала. И домашние любимцы манхэттенцев, длинношерстные фаундленды и кудрявые мелкие карсы были не совсем тем, чем собаки и кошки землян. Но все это было неважно. Цель была достигнута. Вложение капитала туда, куда надо, а также хорошая реклама сделали свое дело. Жить на Нью-Манхэттене стало удобно и престижно. Во многом этому способствовали города. Они до боли напоминали те сверкающие стеклянно-неоновые громады, которые остались там, на прародительнице-Земле. Многие крупные галактические корпорации открыли на планете свои офисы и представительства. Большой Бизнес чувствовал себя здесь как дома. Были тут свои собственные Уолл-Стрит, Сити и Башни Петронас. И, конечно, среди акул этого самого Бизнеса прочное лидирующее положение занимали те самые корпорации отцов-основателей. Из этой же среды, что совершенно естественно, вышли и самые известные политики Нью-Манхэттена, те, кто создал основу всей государственной системы на планете. Именно сейчас, именно в этом году и в этом сезоне всю планету охватила политическая лихорадка, повторяющаяся один раз в пять лет, строго по Конституции. Всего через пару месяцев должны были состояться выборы президента планеты. Особенно преобразилась столица Нью-Манхэттена, Либерти. Все ожидали выборов, все жили выборами, все готовились к тому, чтобы выполнить свой гражданский долг. Это был праздник, это было шоу, это была ответственность! Город как будто надел на себя лучший наряд. Он и так был сверкающим и нарядным, а теперь лучшие дизайнеры украсили столицу различными инсталляциями, иллюминациями, лазерными биллбордами и голоэкранами. Люди на улицах непременно добавляли к своей одежде какой-нибудь аксессуар с расцветками или лозунгами своей партии: значок, бейсболку, бант или шейный платок. Жители Либерти всегда были политически активными, и большинство из них уже точно знало, за кого они проголосуют на выборах. Например, если бы вам на улице встретилась модница в короткой юбочке, на высоких каблуках, а между ее юбочкой и каблуками красовались бы прочные блестящие тетракапроновые колготки, причем на одной ноге голубого цвета, а на другой — зеленого, вы бы могли со стопроцентной уверенностью заявить, что девушка является сторонницей Партии Народного Процветания. А если бы навстречу вам неспешным шагом прогуливалась семейка, например, мама и папа, держащие за обе руки очаровательного малыша, одетого в комбинезончик в бело-оранжевую клетку, то, без всяких сомнений, почтенная ячейка общества в полном составе придерживалась программы и лозунгов Партии Процветающего Народа. Ну а для тех, кто еще не определился, были и дебаты на головидении, и многочисленные документальные и художественные фильмы, и агитационные голографические плакаты. А в нынешнем сезоне на пике моды оказались листовки. Например, прямо в центре города над оживленной улицей пролетал флайер, украшенный эмблемами одной из двух основных партий, и сбрасывал вниз несколько тысяч ярких глянцевых картинок, которые сами так и просились в руки. Обычно, помимо своего прямого назначения, такой листок являлся еще и купоном на скидку в каком-нибудь галамаркете или ресторане. Так, если бы вы зашли в знаменитый ресторанчик «Рэмбо» на Даун-стрит, вам бы непременно посоветовали блюдо сезона — рябчика в соусе из полярной голубики. Не только потому, что это очень вкусно и полезно, но еще и потому, что это любимое блюдо мистера Дункана Кимберли, кандидата от ППН. Впрочем, злые языки из противоборствующей партии говорили, что Кимберли уже стар, и может есть только диетическое птичье мясо, мол, несварение у старика, где уж ему употреблять еду настоящих мужчин — ростбифы и стейки. А в знаменитом Доме Стильной Одежды на Голубой Авеню которую неделю хитом продаж были джинсы восемьсот восьмой модели с завышенной талией. Ведь именно в таких часто появлялся на публике мистер Тим Картер, кандидат от ПНП. Хотя среди сторонников «бело-оранжевых» бытовало мнение, что у невзрачного Картера просто короткие кривые ноги, поэтому он маскирует физические недостатки эффектными дизайнерскими штучками. В этот день в Либерти проходили съезды двух партий. Со всей планеты в столицу собрались делегаты. Были приняты беспрецедентные меры для обеспечения безопасности мероприятий. Над городом непрерывно патрулировали несколько полицейских катеров-перехватчиков. Мобильные группы стражей порядка на скоростных аэробайках неотрывно следили за порядком на улицах. Были приведены в авральный режим все системы наблюдения в городе. Инструкторы со специально обученными служебными фаундлендами прочесывали общественные места в поисках наркотиков и взрывчатки. Съезд Партии Процветающего Народа проходил в Гилберт-холле, огромном концертно-выставочном комплексе на севере Либерти. Еще за два-три часа до торжественного открытия к зданию начали слетаться и съезжаться электромобили и флайеры. К их услугам была гигантских размеров подземная парковка. Некоторые участники учли возможность дорожных пробок и воспользовались маршрутными катерами и скоростным метрополитеном. Большой зал Гилберт-холла сверкал яркими огнями. На виртуальных оранжевых полотнищах белыми буквами были изложены основные лозунги ППН, если вдруг кто-то из делегатов, ошарашенный величием окружающей обстановки, забыл бы, куда пришел. Из динамиков лилась бодрая жизнеутверждающая музыка. Почти каждый делегат перед входом в зал бросал взгляд на зеркальные стены вестибюля и с гордостью поправлял на голове символ принадлежности к этому значительному событию — оранжевый берет, своим фасоном напоминающий лихой армейский головной убор, но вместо кокарды на этом берете красовался белый семилепестковый цветок — манхэттенский флёрдоранж. Это и был символ процветающего народа планеты. Символ красивый и понятный. Не то, что это невнятное убожество сторонников Картера — какой-то корявый зеленый силуэт миртового кипариса на голубом фоне. Якобы это и была аллегория народного процветания — стройное раскидистое деревце, тянущееся вверх и обрамленное голубым цветом небес. Смех, да и только! К тому же штатные дизайнеры ПНП не смогли придумать для своих делегатов ничего более привлекательного, чем длинный зелено-голубой шарф. Старо и совершенно не стильно, не правда ли? Здание постепенно заполнялось все прибывающими и прибывающими гостями. Те, кто мудро пришел за час-полтора до открытия, уже посетили буфеты и употребили: кто сэндвич с коктейлем, кто чашку кофе с фруктовыми тарталетками, а кто и немножко коньячку. И все это, заметьте, по совершенно смешной цене. Партия ценила каждого своего делегата и не скупилась на предвыборные дары. Ну а те, кто явился в последний момент, теперь стояли в длинном хвосте очереди, нервно поглядывая по сторонам и прислушиваясь, не раздастся ли предупреждающий звонок, как в театре после антракта. И вот, наконец, призывные фанфары оповестили о начале съезда. На сцену вышел ведущий — известнейший киноактер и почетный член партии. Он хорошо поставленным жизнерадостным голосом объявил о начале съезда, поприветствовал уважаемых делегатов, выждал, пока затихнет лавина оваций, и не спеша, смакуя каждое слово, сообщил публике, что открывает съезд супердива и гордость планеты — несравненная Орнелла. Восторженная публика зааплодировала снова. После этого на сцену торопливо выбежал детский хор — девочки и мальчики в оранжевых костюмчиках, каждый с белым цветком флёрдоранжа на груди, человек тридцать. Дети выстроились в две шеренги и дружно повернули головы налево. Именно оттуда, из левой кулисы на сцену вышла она — великолепная Орнелла. О боже, как ее встретили! Ни одну кинозвезду, ни одного политика или даже религиозного гуру не ждали так, как ее, не любили, не обожали так, как ее. Высокая и тонкая, в блестящем оранжевом платье из тяжелого струящегося материала, с белым цветком на груди, с уложенными в затейливую прическу серебряными волосами, увенчанными тиарой из черного жемчуга. Именно такой в представлении большинства жителей планеты должна быть эльфийская королева. Прекрасная и возвышенная. А уж когда ведущий объявил, что сейчас будет исполнен гимн Нью-Манхэттена, и эрэянка запела… Чистый звенящий голос, легко выводящий неспешную торжественную мелодию, поддержанный на припеве десятками ангельских детских голосков, летел по залу, отражался от стен, заполнял собой все и вся… Это был экстаз. На последнем куплете весь зал в едином порыве встал. Казалось, под сводами неслышно парит над всеми большая и чистая птица-душа, одна на всех. Кто-то прослезился. Кто-то не мог сдержать восторженного вздоха. Сейчас именно она, женщина-мечта, воплощала в себе мечту каждого из них. Ну разве могло это чудное создание принадлежать какой-то другой партии? Даже подумать об этом было бы кощунством! Все это время в правой кулисе стояли и внимательно наблюдали за происходящим на сцене двое. Один из них, кандидат в президенты от ППН Дункан Кимберли, высокий и представительный, едва начинающий седеть господин лет шестидесяти, торопливым жестом заложил в одно ухо маленький незаметный фильтр. — Ох, что творит, мерзавка, что творит! — благоговейно выговорил он, уставясь влюбленным взглядом в спину певице. — Обожаю ее! Дэйл, вы сделали это! Вы уговорили ее украсить собой наш съезд и стать одним из локомотивов нашей партии. До сих пор не могу понять, как вам это удалось? — И не спрашивайте, Дункан. Это было сложно. Бедная девочка совершенно не разбирается в политике вообще, а уж в человеческой тем более. Пришлось применить весь свой дар убеждения, — ответил Дэйл Мак-Кинси, он же доверенное лицо кандидата Кимберли. Фильтр он применил заранее. Похоже, ему теперь вообще нельзя будет появляться рядом с родственницей-инопланетянкой без этого фильтра. Он очень хорошо представлял себе ее таланты и возможности. — Хорошо, что вы меня уговорили, Дэйл. А ведь я чуть было не доверил исполнение гимна моей Дженни. Мак-Кинси едва удержался от презрительной гримасы. Супруга мистера Кимберли, миссис Женевьева, хоть и была писаной красавицей (тридцать пять лет, в прошлом известная фотомодель, при этом далеко не дура, активно поддерживает мужа в избирательной борьбе), но свои вокальные возможности безбожно переоценивала. — Да-а, я начинаю верить в нашу окончательную победу, — улыбнулся Кимберли, когда все зрители встали. Из-за кулис был виден лишь небольшой участок в противоположном углу зала, но монитор, встроенный в сценическую перегородку чуть выше уровня глаз, успешно демонстрировал этим двоим все происходящее целиком. Мак-Кинси лишь кивнул, пряча в уголках губ улыбку, полную скрытого торжества. Тем временем гимн отзвучал. Зал взорвался овациями. Дети поклонились и ровной оранжевой цепочкой ушли со сцены в левую кулису. — А теперь, дорогие друзья, — торжественно объявила звезда и всеобщая любимица, — я хочу пригласить на сцену нашего уважаемого кандидата — мистера Дункана Кимберли! Это мой кандидат. Это ваш кандидат. Это наш будущий президент! Снова зазвучали аплодисменты. По идее певица должна была бы дождаться выхода Кимберли и передать ему свой микрофон-«шмель», как эстафету, но почему-то она после своей реплики заспешила на выход, лишь сделав небрежный приветственный жест в сторону правой кулисы, откуда и вышел довольный улыбающийся политик. Несколько дежурных «шмеликов» тут же подлетело к нему, так что будущая речь нисколько бы не пострадала. Подобные мелочи уже не могли никого смутить в наступившей праздничной атмосфере всеобщего торжества. Кимберли вышел на середину сцены и начал свою приветственную речь. Мак-Кинси на демарш Орры слегка поморщился, но тут же переключился на дальнейшее действо, за ход которого считал себя ответственным. Сама же Орра, выйдя за кулисы, повела себя более чем странно. На выходе в коридор с гримуборными ее поджидал супруг. Барт Мак-Кинси всегда сопровождал жену на ее выступлениях. Вот и теперь он со счастливой улыбкой на лице протянул руки ей навстречу, но Орра так на него посмотрела, что он замер на месте, как пригвожденный к полу. — Что ты, любовь моя? Что случилось? — Теперь ты доволен? — спросила эрэянка. Ее яркие фиолетовые глаза сверкнули самым настоящим гневом. — И не говори мне, что ты ничего не знал. — Я… Я не понимаю, — растерялся Барт. — Что произошло? Чего я не знал? Ты вчера весь день была сама не своя, со мной почти не разговаривала, смотрела как-то странно… Я думал, волнуешься перед выступлением. А ты… — Ты негодяй, Барт. Негодяй и предатель. Я сделала то, что вы все хотели. Я запишу для вас эти дурацкие рекламные ролики. После этого вы отстанете от меня? Она стиснула кулак, в котором что-то хрустнуло. Это был несчастный «шмелик». Хрупкий продукт нанотехнологий не выдержал и рассыпался на мелкие части. Орра нервным движением стряхнула остатки несчастного микрофона с жесткой серебряной ладони и отвернулась. — Орри, ну объясни же мне, наконец, в чем дело! Я тебя не заставлял. Я и так чувствую себя полным дураком! Орра резко повернула голову. На ее щеках проступил легкий золотистый оттенок. Люди, когда их разозлить или смутить, краснеют, эрэйцы же при этом «золотели». — Уйди, Барт, — сдавленным голосом проговорила Орра. — Или нет, лучше я сама уйду. Она развернулась и направилась в свою гримуборную. Хлопнула дверь, скрежетнул замок. Барт остался стоять посреди коридора, все более убеждаясь в том, что он идиот, совершенно не ориентирующийся в ситуации. Он действительно ничего не знал. Не знал, что вчера утром, пока он ходил на занятие в фитнес-клуб, к его жене пришел Дэйл Мак-Кинси, его двоюродный дед. Он говорил с Оррой недолго, минут пятнадцать. Но за это время сумел склонить ее к тому, от чего она так долго отказывалась — к участию в избирательной кампании кандидата Кимберли. — Вот ты не хочешь нам помогать, душа моя, — терпеливо и ласково, как маленькой непослушной девочке, разъяснял он жене своего внука, — и совершенно зря. Ты ведь уже привыкла к тому, что ты королева на этой планете. Ты привыкла к тому, что тебя обожают, носят на руках, с восторгом ловят каждое твое слово. Ты считаешь, что ты уникальна и незаменима. Может быть, раньше так оно и было. Но те счастливые времена для тебя прошли, моя милая. Ты была незаменимой, но больше ею не являешься. У нас есть еще одна молодая и перспективная певица, которая, надо признать, ничем не хуже тебя. У нее даже есть преимущество — она моложе. С ней будет проще работать. И она уже начала на нас работать. Вот, смотри. Мак-Кинси достал из кармана видеофон и вызвал вирт-окно с записью. Запись была не самого лучшего качества, но звук и картинка были все же легко различимы. На этой записи под аккомпанемент рояля пела старинный земной романс «Белеет парус одинокий» юная эрэянка. За роялем сидела черноволосая человеческая девушка, а где-то на заднем плане у инструмента тихо сидела на стульчике еще одна, рыженькая, со скрипкой в руках. Орра сама не помнила, как ей удалось не закричать в этот момент. Она лишь прикрыла глаза и сжала переплетенные пальцы обеих рук так сильно, что услышала хруст собственных костей. Это была ее младшая сестра. Наверняка, как и она сама, попавшая в коварные сети жадных и подлых людей. Орре лишь оставалось надеяться, что старый хитрец принял ее волнение за боязнь оказаться не у дел. У королевы появилась соперница, и, чтобы сохранить за собой трон, приходится быть более сговорчивой. Самое ужасное состояло в том, что Орра не знала, известно ли ее мучителю, кто именно запечатлен на этой записи. Что это не просто молодая звонкоголосая инопланетянка, а та, ради которой не жаль было и жизнь свою отдать. Если бы только это чем-то помогло… Подумав, она решила молчать. Соглашаться на все и не выдавать в ответ ни грамма лишней информации. Может быть, ей удастся в этом разобраться. Может быть, Барт и вправду ни в чем не виноват. Стоит ли ему рассказать? Стоит ли доверять любимому человеку так же, как и раньше? Не передаст ли он ее признание своему двоюродному деду? Где, когда и как сделана запись? Знает ли Рэйрра о том, что ей грозит? И главное — что теперь делать? Они с сестрой не виделись долго — с того самого дня, когда молодой человеческий мужчина увез Орру, ставшую его женой, к себе на планету. Сначала сестры довольно часто созванивались. Потом из-за какой-то ерунды между ними произошла размолвка, и в результате последние полтора года старшая сестра была совершенно не в курсе дел младшей. Орра сидела, уставясь пустыми потухшими глазами в зеркало над своим туалетным столиком. Может быть, все-таки поговорить с Бартом? Жить на чужой планете и не иметь рядом ни одной родной души — что может быть страшнее? — Рэри… — еле слышно выдохнула эрэянка, стирая со щеки одинокую слезу, холодную и злую.