Black and White

Сам того особо не осознавая, Аято его поцеловал. Просто в один момент он вдруг заметил, что атмосфера в комнате поменялась. Ему показалось, что на самом деле очень странно, что так будет правильно. Правильно и вполне естественно, будто сама обстановка располагала, а его наконец отпустили сомнения. Груз в виде запутанного клубка эмоций испарился, и на тот миг Киришима даже не собирался задуматься, на что он вообще идёт. То есть, да, явные признаки симпатии со стороны одноглазого были, и Кен особо их не скрывал. Но инициативы от Аято, казалось, не дождёшься, даже просто потому, что ему в принципе не удавалось окончательно определиться, устраивает ли Кролика всё это или лучше послать подальше, пока не стало слишком поздно. Он и сам удивился уже после совершённого, но вместо того, чтобы отпрянуть, позволил Канеки зарыться пальцами в его волосы и притянуть к себе с помощью руки на талии. Одноглазый даже не удивился. И пусть до этого он вроде как был в довольно подавленном расположении духа, казалось, момент подействовал и на него тоже. Кен весьма охотно перенял инициативу, а Аято осталось ёжиться и вздрагивать от прикосновений. Он в принципе не любил, когда к нему, пусть даже и случайно, прикасались люди. Толчок в плечо в толпе, кто-то наступил на ногу, задел рукой и всякие прочие вариации. Киришима не любил и даже немного побаивался, когда к нему прикасался Канеки, тогда ещё, в самом начале их странных отношений, и у него на то были весьма веские причины. Первые случаи Кролик всё так же старался избегать. К последнему он привык. Если быть точнее: привык чувствовать, как одноглазый брал его за руку, прислонялся к плечу, устраивался где-то под боком. Но прикосновения пальцев к оголённой спине — это не одно и то же. Они вызывали мурашки, и иногда казалось, что сердце вот-вот замрёт, всё ещё неосознанно опасаясь, что случай из оставленного позади прошлого всё-таки повторится. Только вот Кен не бил и не ломал. Оказаться буквально придавленным к кровати — не самая приятная новость для человека, который ненавидел уступать и подчиняться. Но вот положение поменялось, и теперь Кен навис над ним, касаясь губами кожи на шее и ключицах. Очень странное ощущение — позволять кому-то вести и на самом деле чувствовать, что этот «кто-то» его превосходит. Дело было не в том, что Аято знал, насколько силён одноглазый. И не в том, что тот позиционировал себя подобным образом. Просто именно в этот момент Кролик неожиданно ощутил, насколько сильна была власть Канеки над ним. И что самое для него необычное — он так спокойно это принял, будто с самого начала догадывался, только не хотел признавать. Появилось эфемерное чувство спокойствия и защищённости. Киришима знал, что оно пройдёт рано или поздно. Но границы времени расплылись, и для него существовало одно только настоящее. Он никогда раньше не позволял людям вести себя так своевольно по отношению к нему. И вот был Кен, которому не было никакого дела до того, что и кому там Аято не позволял. Потому что этот одноглазый просто знал, что ему можно. Что он подобрался настолько близко, и из-за этого у Кролика язык не поворачивался возразить. И даже больше — он не хотел возражать вовсе. Киришима лишь ловил ртом воздух, путал пальцы в светлых прядях и неосознанно втягивал живот, когда его обдавало тёплое дыхание. И не было дела до любых других вещей и проблем. Только сбившееся дыхание и чужие пальцы, медленно пересчитывающие рёбра, касающиеся внутренней стороны бёдер и дразняще-замирающие в самый неподходящий момент. Новые прикосновения, приносящие с собой тепло и толику страха где-то на задворках сознания. Он, страх, был там и никуда на самом деле исчезать не собирался. Но отступил. Потому что, будучи предельно откровенным, если выбирать между безболезненными касаниями и каким-то навязчивым мнением на фоне… Нет смысла объяснять, что будет предпочтительней. Аято никогда бы не подумал, что дойдёт до такого. Если вернуться в прошлое и сообщить ему о том, что он будет так реагировать на ласки одноглазого, живым остаться не получится. Он мог насмехаться над заявлениями об их договоре, огрызнуться на весть о дружбе, угрожающе размять кулаки или даже врезать, если речь пойдёт о привязанности и симпатии. Но это — уже пересечение черты. И Киришима в прошлом просто не смог бы представить ничего из перечисленного. У того Кролика был только он сам и окружающая его пустота. Наверное, можно сказать, что Аято изменился. Не очень заметно, но ему всё-таки удалось впустить в свою жизнь хотя бы одного человека. И, если присмотреться, можно увидеть, что с каждой их встречей пустота постепенно заполнялась другими эмоциями, переживаниями и воспоминаниями. Он сильно сжал волосы на затылке Кена, возможно даже — слишком сильно, и выгнулся в спине, неосознанно пытаясь отстраниться. Стон, а за ним и другие, рвался наружу, но был заглушен прижатой ко рту ладонью. Кролик никогда не представлял себя в отношениях. Никогда не задумывался о возможных романах, которыми забиты головы его сверстников, мимолётных интрижках и личной жизни как таковой. У гулей всё это, как правило, мельтешило где-то на фоне с отмеченной галочкой: «Разобраться, если не будешь висеть на волоске от смерти». Нет, многие, конечно, заводили или пытались завести семьи, даже его сестра наверняка мечтала о чём-то таком. Отношения, семья, за ними — «нормальная человеческая жизнь». Будто эти составляющие как-то могли их спасти. Киришима не чувствовал себя «человеком». И жизнь его явно не собиралась становиться проще. Но, пожалуй, кое-что всё-таки было. Он чувствовал себя живым. Когда время явно перевалило за полночь, а свет лампы перестал резать глаза, Аято устало дремал на подушках, позволив себе немного расслабиться. Голова была приятно пустой, и ему не хотелось забивать её ненужными мыслями и вопросами. Тихо скрипнула дверь, и в комнату вернулся Канеки. Одноглазый старался ступать как можно тише, намереваясь не потревожить сон Кролика. — Я не сплю, — пробормотал он, переворачиваясь на бок. — А зря. Кен устроился рядом на кровати и уже по привычке сгрёб его в объятия. Аято собирался лечь поудобнее, как случайно задел рукой шрам на теле Канеки и машинально провёл кончиками пальцев по отметине. Единственное увечье, оставшееся от когда-то простой человеческой жизни. Во всяком случае из тех, что можно увидеть. Теперь оно напоминало не только о человеке, который его оставил, но и о последнем событии, с этим человеком связанном. Киришиме не хотелось об этом расспрашивать, но сейчас была лучшая возможность. Кен расслаблен и спокоен, вполне даже настроен на то, чтобы этот разговор не закончился крайне неприятно для них обоих. Другого случая могло и не представиться. Аято буквально знал, что в следующий раз он откажется поднимать эту тему и так и оставит всё в себе. — Что там произошло? Канеки поморщился, Кролик успел заметить отголосок боли в его глазах. — Я не хочу об этом говорить. — Не хочешь. Но так будет лучше, — передразнил его Киришима. — Для тебя. Тихий вздох. Одноглазый смерил Аято затуманенным взглядом, позволив себе ненадолго вернуться к сомнениям. Но в целом Кролик оказался прав. Момент вышел удачный. Естественно, Кен всё ему рассказал. Про поиски, про операцию, про Кано. Сейчас утаивать что-то смысла не было, даже окажись Аято подосланным шпионом, информация уже была бы слишком устаревшей для того, чтобы нести какую-то ценность. Он молча слушал. Слушал и терпеливо дожидался, пока Канеки решится продолжить, когда в особенно неприятных моментах одноглазый замолкал и стеклянным взглядом пялился в одну точку. Пальцы машинально раз за разом очерчивали шрам, Киришима чувствовал тепло чужого тела и понимал, что именно он и сдерживал на данный момент Кена от сокрушительного падения обратно в бездну одиночества. Канеки прижимал его к себе, будто боялся это тепло потерять, и продолжал рассказ. И с каждой новой заминкой Аято понимал, насколько сильно одноглазому иногда нужно с кем-то разделить свои страхи и переживания. Просто чтобы окончательно не потерять голову. Ведь в таких случаях обычно человек раз за разом прокручивал все воспоминания, и с каждым новым повтором бремя вины давило на него всё более тяжёлым грузом. Что-что, а уж находить в себе виноватого одноглазый умел мастерски. Он слушал, но убеждение в том, что Кен такого по отношению к нему не допустит, всё ещё его не отпускало. Это казалось слишком выбивающимся из общей картины. Только теперь вот так просто взять и уйти — самая глупая мысль, которая могла промелькнуть в голове. Медленно и лениво приходило осознание, что они становились этакой опорой друг для друга, заменяя собой ту недостающую поддержку, потерянную когда-то. Так им удавалось «функционировать» в полной мере. Не существовать. Жить. И, пожалуй, будь у Аято возможность вернуться в прошлое хотя бы на полгода назад и что-то изменить, чтобы ещё раз пересмотреть приоритеты и, быть может, не явиться тогда на первую назначенную встречу, он бы от неё отказался и оставил всё именно таким. Ему стоило уже это признать.