Black and White

Он всегда знал, что рано или поздно так называемая белая полоса в жизни закончится и всё скатится к чёртовой матери. Прекрасно знал, но сопротивляться соблазну никак не мог. Чёртов одноглазый ублюдок, как назло, мог предложить ему именно то, чего всю жизнь Аято и не хватало. Предложил. Киришима клюнул. И даже какое-то время чувствовал себя вполне замечательно, хоть и не подавал виду. Но естественно — он ненавидел этот проклятый закон подлости — чертовка судьба очень вовремя поставила ему подножку. «Пора твою и без того замечательную жизнь ещё немного разнообразить. Пожалуйста. Наслаждайся». Всё началось с того, что одноглазый куда-то намылился, а после возвращения выглядел совершенно сбитым с толку. Растерянным или запутавшимся, Кролик в подробности не вдавался, так как по лицу Кена было видно: из него сейчас и слова не выдавишь. Но кроме состояния Канеки, ничего беды не предвещало, и всё как-то само собой замялось. До определённого времени. Аято в очередной раз остался на ночь. Лучше бы он этого не делал. У одноглазого были серьёзные проблемы со сном. И чем больше сменялось чисел на календаре, тем хуже ему становилось. Сказывался стресс, сказывались его прогулки на «охоту», да много чего на самом деле сказывалось, но этот идиот с упёртостью барана продолжал себя добивать. Вообще, краем уха Киришима услышал, что так как в поисках Кано больше не было смысла, Кен хотел расформировать группу. Конечно же, никто ему этого сделать не позволил, и друзья одноглазого тем же составом продолжали маячить на горизонте, оккупировав первый этаж дома. Канеки явно не был сильно этому рад по каким-то своим накрученным причинам, но продолжал строить из себя счастливого добряка, когда Аято видел: ни капельки он не был счастлив. Точнее нет, проглядывало что-то в те моменты, когда одноглазый переключал внимание на Киришиму или друзей, но стоило ночи накрыть одеялом город, как все эти проблески улетучивались. Он страдал от кошмаров. Иногда Аято не было, и после Кролик замечал исчезновение каких-либо предметов, их осколки или же части, будто кто-то случайно что-то сломал и не смог полностью избавиться от улик. Кен метался в бреду и не рассказывал никому из друзей ровным счётом ничего, чтобы их не беспокоить. Вскоре Киришиме и вовсе стало казаться, что одноглазый пытался от него отгородиться. Он всё реже позволял Аято остаться на ночь, придумывая неумелые отмазки, но явно давая понять, что желанным гостем Кролик в такие моменты не являлся. Это приводило к ссорам. Это всегда приводило к ссорам, потому что плевал он на все аргументы. Не хотел чувствовать себя выброшенным. Кен знал. — Ты не понимаешь, — упрямо твердил Канеки, в волнении заламывая пальцы. — Я действительно могу причинить тебе боль. Я не могу это контролировать. Я не хочу очнуться и… Фразу он не закончил, нервно вздохнув. Возможно, зря тогда Киришима его не послушался. Только на самом деле вряд ли бы это вообще что-то изменило. Да и к тому же, что можно назвать болью, когда однажды тебе уже переломали половину костей? Конечно, повторения Аято не хотелось, но вряд ли его можно испугать чем-то меньшим. На самом деле обычно Кролик спал без сновидений, только если к нему в очередной раз не наведывались картинки из прошлого, красочно напоминая о некоторых не самых приятных моментах его жизни. В этот же раз он словно провалился в какую-то липкую и затягивающую мглу. Не было ни звуков, ни света. Ровным счётом ничего. Тем не менее, Аято буквально чувствовал, что во тьме есть что-то живое, и оно явно не собиралось заводить радушные беседы. Казалось бы: ничего страшного. Но тьма была непроглядной, и в какой-то момент показалось, что из неё к нему тянулись руки. Пальцы сжались на горле, и каждая новая попытка вдоха лишь ухудшала ситуацию. Аято задыхался, мгла проникала в его лёгкие и оттуда — в каждую клеточку тела, наполняя её липким страхом. Киришима хотел избавиться от него, он не видел причин для столь глупого чувства, просто не знал, с чего вообще должен бояться. Но ужас не хотел покидать его тело, а сознание решило в очередной раз подкинуть «приятную» картинку. Руки мглы медленно, от кончиков пальцев, начали приобретать цвет. Кролик не мог видеть этого, но откуда-то знал, что очень сильно ему не понравилось. Проступили тёмные ногти, ставшие такими как минимум из-за многочисленных гематом, по коже будто пробежались красками, придавая ей бледность. Порванная рубашка, взгляд Аято невольно заскользил к лицу, постепенно различая знакомые очертания, которые почему-то всё равно оставались размытыми. Светлые, даже белоснежные, волосы слишком выделялись на фоне беспросветной мглы, левый глаз сливался с ней, отличаясь только ярким алым всплеском вместо зрачка. Но сам факт того, что воображаемый Кен пытался его задушить, отошёл на второй план, когда Аято заглянул в глаза одноглазого. Там образовалось такое средоточие хаоса и безумия, что Кролика словно окунули в него с головой. Всё его тело оцепенело, как под воздействием яда хищника. Это был не Кен. Не тот, что обычно набивался в компанию, утягивал в объятия или лез целоваться. Это был и не тот, что с искренним равнодушием ломал кости, не забывая назвать каждую перед характерным хрустом. И в голове промелькнула мысль, что лучше бы это был именно тот, последний. Потому что постепенно мгла стала растворяться, и Киришима начал различать интерьер знакомой спальни. И тогда он понял, что подразумевал Канеки под неспособностью контролировать «это». Вдруг показалось, что Кен явно намеревался его сожрать. Как самый настоящий хищник. Проблема в том, что душили Кролика далеко не во сне. Затем в ладонях появились покалывания, сменившиеся болью, и медленно, неохотно к Аято пришло понимание, что руки проткнули кагуне. Ещё два щупальца хаотично шевелились за спиной одноглазого. Сознание пыталось ускользнуть обратно во мглу, но Киришима приложил усилия и попытался вглядеться в нависшее над ним лицо. Он не мог назвать его Канеки. Язык не поворачивался. Ещё на лицо одноглазого будто легла какая-то тень, и Кролик никак не мог понять, что это. Что-то вроде маски? Руки сжались на его горле сильнее, и Аято стиснул зубы. Нет, чёрт возьми, от такой ерунды он не помрёт. Слишком глупо. Выпускать кагуне, однако, не хотелось. Странная уверенность, что Киришима сможет справиться с сумасшедшим придурком, придала сил. Страх отступил, высвобождая невероятное раздражение и злость. — Кен, — едва прохрипел Кролик, и — возможно, ему только показалось — руки Канеки дрогнули. — А ну очнись, одноглазый ты урод, и посмотри на меня. Кагуне перестали метаться и замерли. Рот Кена слегка приоткрылся в растерянности. — Слышишь же, да? — Киришима попытался сглотнуть. Буквально чувствовал на себе прожигающий взгляд, что придало ему больше уверенности. — Я не знаю, что за хрень у тебя там перед глазами, но если ты сейчас же не очухаешься, пеняй на себя. На самом деле звучало весьма сомнительно. Кролик не мог сказать, что ему удастся одолеть Канеки, особенно когда тот находился в бреду. И, если честно, не очень хотел проверять это на практике. Однако Кен будто услышал его голос, зацепился за него, и руки осторожно разжались. Кагуне медленно втянулся обратно в поясницу. Аято показалось также, что-то заползло к телу Кена по кровати, но вглядываться он для своего же блага не стал. Странная маска развалилась на кусочки, и одноглазый как можно скорее скинул их с кровати, резко очнувшись. Киришима чувствовал, как он задрожал, и видел, как согнулся. — Прости, — едва слышно произнёс Канеки надломленным голосом. — Прости, прости, прости. Я не… Я не хотел… Я думал, что… Поток его бессвязной речи сложно было разобрать, да и Аято не вслушивался, так как в нём и смысла не было. Он бормотал извинения, пытался что-то объяснить, но предложения отказывались связываться воедино и формироваться, из-за чего разобрать хоть что-нибудь было практически нереально. Кролик сел и осторожно положил одну руку на плечо одноглазого, сохраняя молчание. Что он мог сейчас сказать? Любое слово только усугубит ситуацию. Киришима и так уже понимал, к чему подведёт свою речь Кен, когда сможет снова нормально связать мысли. И он оказался прав. — Я же говорил, — тихо произнёс Канеки, убирая ладони от лица. Он избегал взгляда Аято, в его глазах вообще ничего не отображалось. Скверно. — Тебе не стоило оставаться. — Даже не думай. Меж бровей Кена пролегла складка. — Больше этого не должно повториться. — И не повторится. Просто возьми себя в руки и… — Я не это имею в виду, Аято, — перебил его одноглазый. Киришиме очень сильно не понравился его голос. Всё внутри так и говорило: изменить решение этого идиота не получится. А он явно уже что-то для себя решил. — Тебе стоило уйти. С самого начала. У Кролика сердце упало в пятки. Он знал, что последует за этим. — Хватит с меня этих игр, — Аято всё равно не мог поверить ни единому слову. Но каждое из них отдавалось в груди колющей болью. — Мы оба с самого начала знали, что ни к чему хорошему это не приведёт. Глупо было пытаться сблизиться друг с другом. Глупо и бесполезно. — Ты врёшь. Он сказал это, как ему казалось, уверенно, но голос предательски дрогнул. — Ты и сам всё прекрасно понимаешь. Я и ты? Серьёзно? Ты ведь не верил. Даже считал, что ты являешься всего лишь заменой собственной сестры. Ты не хочешь этого признавать, но закрадывались же мысли, я прав? Аято стиснул зубы. Одноглазый ублюдок успел изучить его слишком хорошо. — Мне было одиноко. А теперь я устал. От тебя. С тобой слишком сложно. — А теперь перестань пялиться на одеяло, посмотри мне в глаза и скажи, что я тебе не нужен. Канеки явно сделал над собой усилие. В его взгляде было пусто. Совсем ничего. — Ты мне не нужен, — произнёс он медленно и с расстановкой, выделяя каждое слово. К горлу подкатил огромный ком. Киришима не верил ни единому слову этого урода, но всё равно было больно. Ему стоило лишь на миг усомниться в собственной уверенности — и путь прямиком в бездну. Обратно к одиночеству и жалкому существованию. Канеки врал. Не мог не врать, Аято знал эту уловку. Наговорить гадостей, которые сильно заденут, убедить человека, что сможет прожить и без него, и отправить на безопасное от себя расстояние. Чтобы ненароком не убить и не покалечить. С Тоукой он уже обошёлся примерно таким же образом. Злость внутри него зарокотала буквально вулкану, что готов вот-вот пробудиться. Но это чувство зародилось в нём скорее даже просто из-за того, что Кен считал, что Аято поведётся на его тупую уловку. Киришима резко повалил одноглазого на кровать и со всей силы вмазал тому в челюсть. Остановиться было куда сложнее, чем казалось с самого начала. — Ты за эти слова ещё ответишь, слышишь? Поднялся, распахнул окно и спрыгнул вниз. Ему необходимо было проветрить голову и избавиться от щемящей боли в груди. И уже потом вернуться, чтобы как следует набить ублюдку морду и вынудить его забрать весь этот бред назад. Он обязательно это сделает, как только остынет.