Black and White

Несколько часов хаотичных перемещений по городу. Руки в карманах, но холодный ветер постоянно проникал за шиворот, из-за чего приходилось раз за разом поправлять ворот куртки. Злость сменялась раздражением, раздражение — злостью, успокоиться не получалось вообще. Аято постоянно повторял себе, что этот придурок наговорил всякой чуши просто ради того, чтобы от него избавиться и таким образом обезопасить. Да вот только проблема в том, что обычно подобные слова не забывались, особенно если даже мысленно они неслабо давят на больное. Но Кролик старательно отказывался принять результат нелепого разговора за правду. Чушь. Киришима бездумно брёл по улицам, а воспоминание всё прокручивалось перед глазами, мантрой повторялись одни и те же фразы. И Аято стискивал зубы и ненавидел Кена, ненавидел себя за то, что позволил всему этому случиться, и мир он тоже ненавидел. Всё могло быть совсем по-другому. А теперь Кролику приходилось шляться чёрт знает где, а одноглазый урод благополучно его сплавил, окончательно отгородившись от внешнего мира с помощью барьера из напускного благополучия. И к чему они пришли за эту чёртову кучу времени? Можно было смело с самого начала ни на что не рассчитывать. У них же всё не как у людей, стоило ожидать чего-то подобного и заранее обезопасить себя от каких-то ложных мыслей. Верил ли Аято, что они вот так вот смогут нормально жить? Нет. Не верил тогда, а сейчас — подавно. У них тысяча и одна причина поссориться и послать друг друга к чёртовой матери. Просто вышло так, что задействована была именно эта. Далеко не самый приятный способ, но могло быть и хуже. Могло быть гораздо хуже, но Киришима всё равно хотел немного подождать, чтобы потом заявиться ещё раз. Как минимум ради того, чтобы увидеть это его выражение лица, полное вины и сожаления. В том, что о сказанном одноглазый пожалеет, Кролик не сомневался. В этом плане Канеки был слишком предсказуем. Надо было сразу набить ему морду. Теперь Аято хотелось сорваться, пусть очевидного ущерба это за собой не понесёт, а под рукой никого не было. Хотя стоило признать, сорваться хотелось только на одном человеке, и осознание, увы, не помогало ни капли. Ладно. Будет ещё время. Он так и думал, продолжая ждать, когда они оба отойдут и смогут нормально реагировать на слова друг друга, а не бросаться с кулаками при первой же возможности. Хорошо, бросался бы наверняка один только Аято, но сути это не меняло. Дня явно мало. Нескольких — тоже. Но они всё равно встретятся, и Кен возьмёт свои слова обратно. А если откажется, Кролик засунет их ему в глотку, чтобы этот проклятый ублюдок подавился и никогда больше не смог сказать подобной чуши. К концу недели на смену злости пришла глупая обида, и возвращаться перехотелось совсем. Собственно, почему вообще Аято должен идти туда? Пусть лучше Кен пострадает, а потом сам пойдёт его искать. Куда денется. Или вовсе не явится больше в его жизнь и перестанет внушать пустые надежды, пусть даже и мимолётные. Чёрт возьми, он столько раз шёл против себя, чтобы хотя бы попытаться найти с Канеки общий язык, столькими мыслями была забита его голова, а в итоге Кен и сам пытался убедить Кролика, что с самого начала ни во что не верил. И что тогда всё это было? От одноглазого, что ожидаемо, никаких вестей. Только потом Киришима заметил, что телефон его вовсе несколько дней был выключен, но количество пропущенных вызовов или непрочитанных сообщений это не изменило. Вообще жизнь пошла таким чередом, что казалось, Кена в ней вовсе и не было никогда. Только факт того, что они как бы изначально не из-за обычного интереса видеться начали, а по делу, прояснял, что некоторые вещи всё-таки поменялись. Аято не видел Канеки больше недели, а окружение до сих пор было тем же самым. Какой-то другой порядок? «А, ну раз отношения у вас наладились, можете не держаться за идею красочного мира»? Было странно, не верилось как-то даже, что всё это ему не приснилось, а действительно было. И бумажки, и звонки, и сообщения. Только мир не менялся, будто издевался над ним. Тягучее ожидание момента, который рано или поздно всё равно настанет, подливало масла в огонь. Столько всего произошло. Просто до невозможности, казалось бы, неожиданного. И теперь Аято всего этого лишили. Забрали всё приобретённое, оставили на растерзание собственным мыслям. Он поддался соблазну, избавился от разделяющей стены и в итоге оказался лицом к лицу с пустотой и одиночеством. Человек, который должен был стоять в том проёме, исчез. Будто его и не было вовсе. И как после этого доверять людям? Череда непрерывающихся мыслей, периодически перескакивающих с одной темы на другую, буквально сводила с ума. Они загоняли всё дальше и дальше, накручивали, убеждали. Пытались сломать. И он ведь ломался уже. В тот день, когда сломался и Кен, когда Аято пытался сломать Тоуку. Просто знаменательная дата. И после давно минувшего случая следы раны всё ещё оставались где-то внутри. Приложить только чуть больше усилий — и конец. И казалось, что ещё должно произойти, чтобы стало только хуже? А потом он узнал о штурме Антейку. Сердце его замерло на миг, когда Киришима вспомнил о глупой и упёртой сестре, которая наверняка узнала об операции вовремя и захотела принять участие в спасении кофейни. Последнее было равносильно самоубийству, но Аято постарался не накручивать и всё-таки надеялся, что персонал Антейку действительно так же разумны и умны, как казалось остальным работникам и более или менее знакомым. То есть, они должны были любыми способами не позволить Тоуке находиться там во время штурма. Причём, узнал о нём Кролик уже после того, как с «добычей» вернулась Это. По всей видимости из-за дурацких отлучек или родственных связей Аято пока находился «вне доступа к важной информации». Либо он сам виноват, полностью уйдя в себя. Потому что до проблем организации ему не было ровным счётом никакого дела. Оставалось только гадать. Киришима продолжил привлекать внимание следователей. Узнал, не сразу, но узнал, что никаких Кроликов поймано или уничтожено не было, и это вселяло надежду, что всё пошло именно так, как он предположил. Разобрался с одной проблемой, а на горизонте появилась вторая, и после произошедшего она вселяла куда больше беспокойства, чем Аято надеялся. Одноглазого не было. Ни слухов, ни новостей, ни сообщения. Переборов себя, Киришима явился ночью к его дому. Время было позднее, и вполне можно предположить, что все уже спали, но Кролик был в этом месте слишком много раз, чтобы вот так поверить в глупый самообман. Окно на втором этаже было открыто. В комнате было пусто. Ему не хотелось верить, сердце лихорадочно стучало в груди, пальцы едва слушались, но Аято упорно переходил из одной комнаты в другую, пока не обошёл их все. Он наконец увидел кухню, за столом которой так любили собираться члены группы, побывал в гостиной, в ванной комнате, в спальнях. И очень отчётливо перед глазами появлялись картины, как закадычные друзья Кена оживлённо что-то обсуждали или сонно выплетались из комнат. Как к ним наведывался Гурман, и тогда весь уют уступал место серьёзности и сосредоточенности. Как Хинами просила Кена помочь ей, как Банджо пытался стать сильнее на тренировке. Аято не видел ничего из этого, но знал достаточно, чтобы живо всё представить. И Кен, на самом деле раздражающе тихий, с книгой или неизменной кружкой кофе в руках. Но ничего этого больше не было. И снова в один день они умудрились потерять что-то чертовски важное. Киришима не мог точно сказать, сколько времени он провёл, слоняясь по пустым комнатам. Жизни в них больше не было, только старые отголоски. Аято не был близок ни с кем из друзей Канеки. И всё равно в груди неприятно щемило. Неприятно и ужасно больно ещё и от осознания того, что они так и не поговорили. Он не умел нормально прощаться. Что-то вроде клейма, нависшего над ним. Мать, отец, сестра. Это были далеко не мирные расставания, они приносили с собой только боль и разочарование. Отлично, теперь ещё и этот урод, пропавший без вести. Не было никаких гарантий, что Кен участвовал в защите Антейку. Но Канеки знал Кролика слишком хорошо, а тот в свою очередь успел понять Кена. И он, одноглазый, просто не мог остаться в стороне. И их последний разговор стал ещё и уверенностью, что так Аято будет не слишком плохо. Что-то вроде: «Если всё-таки я умру, то неприятное расставание будет только на руку». Глупое предположение, и если Канеки действительно о нём подумал перед тем, как отправиться в двадцатый район, то он действительно полный кретин. — Ублюдок. Киришима не верил, что Кен умер. Нет, этого просто не могло быть. Аято бы наверняка… почувствовал. Именно. Что-то бы непременно бы произошло. Глупая и абсолютно необоснованная надежда, но Кролик хватался за неё задеревеневшими пальцами, не желая отпускать. Слишком глупо, неожиданно и нелепо. Как в каком-то второсортном сериале. И теперь Аято должен всю оставшуюся жизнь сожалеть, что так долго оттягивал момент примирения. Ещё заодно, что никогда не следил за выражениями, доводил ситуации до абсурдных конфликтов… И так далее по списку. Но он всего этого не делал. Потому что чёртов одноглазый урод всё ещё был жив, Кролик был уверен в этом. А это значит, что он его обязательно ещё встретит. Встретит, изобьёт как следует и выскажет всё, что накопилось за все те дни и часы, которые Аято неосознанно проводил в ожидании вестей. Обязательно. Выскажет. К чёрту сопливое «… и жили они долго и счастливо». Пусть будут ссоры, пусть будут драки и рукоприкладство, пусть Аято будет продолжать ненавидеть этого урода за то, что он вторгся в его жизнь и изменил её по своему усмотрению. Мысль о том, что этого не произойдёт, почему-то пугала. Только бы вернулся. А потом мир совершенно неожиданно снова стал серым. И вместе с этим внутри что-то оборвалось.