Происшествие в Бате

Шерлок Холмс На третий день я заметил, что Майкрофт захандрил. Он почти не ворчал по поводу стакана выпитой воды, в купальне безропотно разделся за ширмой, пробыл в ванне минут двадцать, потом жалобно посмотрел на Уотсона. ― Не хотите больше? ― спросил тот. ― Тогда хватит на сегодня. Он тоже собрался вылезать, но Майкрофт запротестовал. ― Не надо, Джон. Я посижу на веранде и подожду вас с Шерлоком. Я же не ребёнок, чтобы за мной постоянно приглядывать. Когда он скрылся за ширмой, мы с Уотсоном переглянулись. Тот нахмурился и покачал головой. ― Видимо, у Майкрофта разболелась спина, что вполне ожидаемо. ― Это пройдёт? ― Да, обязательно. По моим ощущениям минуло минут десять, и я не выдержал. ― Уотсон, старина, вы посидите, а я всё-таки оденусь и присмотрю за Майкрофтом. Только не засните, бога ради. Выйдя на веранду, я огляделся и увидел брата за столиком поодаль ― неожиданно в обществе мистера Тэвиса. Я поискал взглядом его супругу и доктора Клоттера. Они сидели за столиком с краю веранды. Доктор читал газету, или только делал вид, а миссис Тэвис откровенно скучала. ― Это вам врач посоветовал? ― визгливым голосом спросил банкир. ― Да, он считает, что при высоком давлении лучше не увлекаться горячими источниками долго. Плохо влияет на сердце. Он очень знающий врач. Брат сидел ко мне спиной, интонации его голоса были самыми дружелюбными, хотя он, конечно, всегда может сделать вид, что собеседник ему приятен ― профессиональная привычка. Но я решил пока не вмешиваться и закурил, прислонившись к колонне. ― Так у вас высокое... ― с важным видом покивал банкир. ― В чём-то вам повезло: не торчите в этой ужасной воде подолгу и вас не травят стрихнином. ― Несомненно. Но после дозы стрихнина ваш доктор наверняка позволяет вам съесть столько булочек за чаем, сколько вам заблагорассудится. Мне же приходится выдерживать укоризненные взгляды. Я улыбнулся. Слышал бы Уотсон. ― Приходится заедать сладким, а я его терпеть не могу. Врачи обычно говорят очевидные вещи, а потом дерут за это деньги. Кто угодно скажет, что при высоком давлении полнота ни к чему. Вот взять, к примеру, моего отца ― он был вроде вас, сэр, такой же комплекции. Так до шестидесяти не дотянул. Мне захотелось медленно и нежно придушить Тэвиса. ― Да я и сам знаю, что ни к чему, ― вздохнул Майкрофт. ― Однако удержаться сложно, в отличие от вас я люблю сладкое. Вот брат у меня стройный, а я... Ну а доктора... мне показалось, что ваш доктор очень внимателен к вам и вашей супруге, не так ли? Тэвис так и взвился. Не иначе что-то подозревает. ― К супруге? Что вы имеете в виду, сэр? ― Что он хорошо выполняет свою работу и уделяет внимание заботам о здоровье вашей семьи, мистер Тэвис, а что ещё я могу иметь в виду? Банкир успокоился. ― Моя супруга здорова, слава богу, а то бы я на врачах разорился. Все эти женские недомогания ― чаще только притворство, но доктора очень любят их лечить и получать гонорары. ― Не могу судить, сэр. Я, к счастью, не женат. ― Вот! Золотые слова! ― Я никогда и не пытался жениться, мистер Тэвис. На мой взгляд, это так хлопотно... Однако когда человек женится, он берёт на себя дополнительные обязательства, верно? ― Хлопотно, но когда есть дело, его надо же кому-то передать после смерти. ― Банкир покосился в сторону супруги и доктора. ― Обязательства берут на себя обе стороны, сэр, вот что я вам скажу. Пока я свои обязательства выполняю. ― Но вы ведь не так давно женаты, сэр? Думаю, ваша супруга просто не успела порадовать вас наследником. Все ещё впереди. ― Два года уже. Пора бы выполнить свой долг. ― Не сомневаюсь, сэр, что ваше желание исполнится, ― по-прежнему вежливо ответил Майкрофт. — И воды источников могли бы этому поспособствовать. Я заметил, что ваша супруга не ходит в купальню... ― Пусть воду пьёт ― тоже полезно. Снимать купальню ещё и для неё ― слишком дорогое удовольствие. А вы, сэр, гляжу ― добрый самаритянин? Вместо вас ванны принимают ваш брат и почему-то доктор? Я заметил, что Майкрофт сильнее сжал рукоять трости. ― Доктор Уотсон ― мой друг. Он воевал в Афганистане и был ранен, ему полезны горячие источники. И моему брату они тоже не помешают. ― Романтизм, ― поморщился банкир. ― Возможно, ― холодно ответил Майкрофт. ― А у вас есть братья, мистер Тэвис? Физиономия банкира скривилась. ― Нет, у меня есть младшая сестра, но она давно вышла замуж и живёт с мужем в Калькутте. Он, кстати, врач... ха! Отец ей оставил кое-что по завещанию, но мужа она сама выбирала, так что пусть не жалуется. Да я и не отвечаю на письма. Мне померещилось поскрипывание кожаной перчатки Майкрофта, и я решил вмешаться. ― Добрый день, мистер Тэвис, ― небрежно бросил я, подходя к столику, даже не взглянул на банкира и сел, развернувшись к нему боком. ― Уотсон скоро выйдет, Майкрофт. Как бы ни был туп Тэвис, но он всё же сообразил, что пора и честь знать. ― Слава богу, ― выдохнул брат, когда банкир ушёл. ― Какой назойливый тип! Спасибо, дорогой, что спас. Спасти я, положим, мог бы и раньше… ― Как твоя спина? ― В порядке, не волнуйся, ― слишком уж бодро ответил Майкрофт. С ним бесполезно спорить в такие моменты. Если бы я сейчас высказал вслух свои сомнения в правдивости его слов, он принялся бы с жаром уверять меня в обратном. Уотсон вышел минут через семь, не досидев положенного времени. ― Вот оставишь вас ненадолго, и что-нибудь обязательно случится, ― проворчал он, глядя на унылое лицо Майкрофта. ― Как ваша спина? ― И вы туда же. Немного поболела от горячей воды и уже прошла на воздухе. Ничего не случилось, доктор. Я готов идти искать кондитерскую. ― Майкрофт и правда бодро поднялся и взял трость. Уотсон, видимо, хотел спросить, зачем искать другое место, если и тут можно прекрасно выпить чаю, что мы вчера с успехом и проделали. Но я взглянул на него и покачал головой: «потом объясню». Не приходилось сомневаться, что Майкрофт не будет пить чай в присутствии соседей. Хорошо, если он ужинать в пансионе не откажется, и я его вполне понимал — мне не хотелось сидеть за одним столом с Тэвисом. В Бате найти кондитерскую легко ― труднее угодить Майкрофту. Так что мы прошли мимо двух: придирчивый осмотр витрин, с выставленными в них сладостями, которые так и манили публику махнуть рукой на целебное действие вод и тут же отяготить желудки сдобой, брата не удовлетворил. Но, идя дальше вдоль улицы, он взял Уотсона под руку, так что я решительно распахнул перед ними двери третьей кондитерской, чья витрина была ничуть не хуже двух предыдущих. Майкрофт покосился на меня, но сделал вид, что так и надо. Мы вошли и сели, подбежавший официант принял заказ, и через несколько минут на столе появилась трёхъярусная ваза с пирожными, а оба мои спутника стали похожи на котов, предвкушающих сливки. Я насчитал восемнадцать пирожных и вздохнул ― сидеть предстояло долго, а в кондитерских не курят… Пока пирожные одно за другим исчезали, я пил чай и уныло жевал нугу, развлекая себя тем, что оглядывал посетителей. Но насколько пресным и банальным было то, что я видел! Ни одного примечательного типа, так что блеснуть на пару с братом дедуктивными способностями и перетянуть немного внимания Уотсона на свою заброшенную особу мне бы не удалось. Когда я поймал себя на этой мысли, нуга показалась мне похожей на подошву, я судорожно проглотил кусок и отставил чашку. Между тем Майкрофт, сидевший напротив меня, и Джон, сидевший по левую руку от него, потянулись к одному и тому же пирожному ― корзиночке со взбитым кремом и малиной. И одновременно рассмеялись, уступая друг другу. ― Поделили бы по-братски! ― прервал я обмен любезностями, который длился уже не меньше минуты. Получилось, наверное, слишком резко, потому что оба замолчали и посмотрели на меня. ― И в самом деле, Джон, ― улыбнулся Майкрофт, но взгляд его как-то потускнел, и я почувствовал себя чудовищем, отнявшим у ребёнка игрушку. Покончив с чаем, мы вернулись в пансион и разошлись по этажам. То есть я просидел до ужина в гостиной, взяв первую попавшуюся книгу из запасов нашей хозяйки, а что делали те двое наверху, я понятия не имел. Возможно, сидели у Майкрофта или в обществе медвежьего чучела и беседовали. Ужинали мы с остальными постояльцами. Тэвис был мрачен и молчалив, поэтому не испортил аппетит своими замечаниями больше, чем я испортил его себе сам. Едва ужин закончился и стало возможно подняться из-за стола, я ушёл наверх, предварительно обменявшись с братом парой фраз на тему завтрашнего водопития и планов на день. Майкрофт сказал, что хочет почитать перед сном, поинтересовался, не нашёл ли я среди книг чего-нибудь стоящего, а то «мистер Грей положил мне всего три книги в чемодан, эдак они скоро кончатся...» Словом, вроде бы на вид всё было в порядке. Я прошёл в комнату доктора и улёгся на кровать, не снимая обуви. Уотсон вышел из ванной, вполне готовый ко сну. ― Так рано? ― удивился я. ― Весь день спать хочется, ― признался Уотсон. ― Это тоже действие вод? ― Да, скорее всего. Но ноге заметно лучше. ― Чего не скажешь о спине Майкрофта, ― сказал я, нехотя поднимаясь с кровати и давая возможность Уотсону лечь. ― Чего не скажешь о спине Майкрофта, ― повторил он мои слова, устраиваясь на постели, ― и о вашем настроении. ― Думаете, оно вызвано запахом сероводорода? ― Дело не в запахе. Воды оказывают воздействие на нервную систему. Да вы прилягте, ― Уотсон похлопал ладонью по одеялу. Ложиться рядом с раздетым человеком, не снимая обуви, было бы уже полным ребячеством. Я снял туфли и сюртук. Добрый доктор сделал вид, будто не заметил, что я валяюсь на его постели в туфлях, а я понял, что ждал нахлобучки, просто нуждался в ней. ― Всегда считал, что лечение водами состоит в том, что пациентам становится лучше, а не хуже. А тут... у Майкрофта спина, я вот... раздражаюсь без причины. ― Улучшение наступает не сразу, вначале это серьёзная встряска для организма. Майкрофт к тому же хандрит, потому что сидит без дела. Я заметил, с какой тоской он смотрел сегодня на местную прессу, а потом отправил посыльного на телеграф. Держу пари, что незаменимый мистер Грей завтра же перешлёт Майкрофту столичные газеты. ― Уверен, «Мистер Незаменимость» для того и положил в чемоданы Майкрофта всего три книги, чтобы вскоре оказаться необходимым шефу. Я почувствовал, что снова раздражаюсь, и решил сменить тему. ― Майкрофт жить не может без газет. Ещё в детстве на каникулах он читал их, вызывая моё полнейшее недоумение. Я как-то взял у него одну, но увы, мозг пятилетнего ребенка отказывался понимать, что интересного находит его брат в этих странных текстах. Легче сдвинуть с рельсов паровоз, чем заставить Уотсона заговорить о другом, если он этого не хочет, хотя в большинстве случаев мой друг ― чудо покладистости. Он повернулся на бок и посмотрел на меня, как мне показалось, с сочувствием. Этого ещё не хватало. ― Холмс, вы же не приревновали, правда? Только я не уверен ― кого к кому. Пришлось сделать вид, что не понимаю намёков. ― Я ещё не дошел до того, чтобы ревновать к секретарю. Не обращайте внимания, Уотсон, сами же сказали, что плохое настроение ― это просто от воды. Пройдёт. В отличие от вас и Майкрофта мне тут лечить-то особо нечего. В детстве я болел самыми разными... пакостями, а нынче у меня осталось из всего возможного набора только дурное настроение. ― Ну-ну, ― хмыкнул Уотсон. ― Я могу не обращать внимания, я привык. Чего не скажешь о вашем брате. Чем дольше я наблюдаю вас вместе, тем больше понимаю, что… ни черта не понимаю. ― Правда? Вообще-то у нас с братом прекрасные отношения. И он меня хорошо знает, он тоже привык, хоть мы и не так тесно общаемся с ним, как лет двадцать назад... Вам показалось, он сильно обеспокоен сменами моего настроения? Чего уж там, конечно он обеспокоен, кого я обманываю. ― Впрочем, вы ведь сказали ему, что это воды так влияют на нервную систему? ― Сказал, ― мрачно промолвил Уотсон. ― Я заметил одну вещь… Помните, как Майкрофт ломал запястье? Если бы не приличия, я, наблюдая за тем, как вы ухаживаете за братом, нуждался бы в платке, придерживающим челюсть, словно мистер Марли какой-нибудь. Вы обращались с Майкрофтом с нежностью и терпением. Но он поправился ─ и что же? Всё, что вы позволяете себе ― это рукопожатия при встрече и расставании. Признаться, я немного растерялся. В особенности, что не ожидал от Уотсона такой наблюдательности. ― Я уже давно не позволяю себе... Я очень люблю своего брата, но не могу же я вести себя как ребёнок? Уверен, он правильно это понимает. Тогда я растерялся или испугался, не знаю. Майкрофт редко болеет, вот кроме проблем со спиной да того переутомления, пожалуй, и не было ничего. В детстве он вовсе не болел. Немудрено, что я так отреагировал на его сломанную руку. Беспомощный Майкрофт ― для меня это очень непривычно. Ведь всегда было наоборот. ― Можно что-то понимать, Холмс, но нуждаться совсем в другом. А стыдиться в вашем возрасте лучших порывов души ― это именно что ребячество. Очень часто, разговаривая с Уотсоном, я воспринимаю его слова как какой-то свой собственный внутренний голос. Ведь нелепо сердиться на самого себя, если думаешь что-то не то... но понимать самого себя хотелось бы получше. Тут мой доктор совершенно незаменим ― он умеет объяснять мне мои ощущения, сам того не подозревая. Я тоже перевернулся со спины на бок ― теперь мы лежали лицом друг к другу. ― Такие отношения выстроились у нас с братом уже во взрослом возрасте и по взаимной договоренности. Майкрофт знает, что для меня очень важен контроль над собственными эмоциями. Слишком много их было в моём детстве, и я совершенно не умел ими управлять. Надо признаться, дорогой мой, я был натуральным истериком ─ до самой юности, пожалуй. ― Вы сравниваете внешние проявления любви с истеричностью? Я начинаю задумываться, насколько же вы сдержаны со мной. ― Я не сравниваю, ― запротестовал я, ― я пытаюсь объяснить. С вами... это другое. Разве я слишком сдержан с вами? Не замечал. ― Не думаю, что слишком, иначе бы я давно почувствовал. Я, разумеется, не имею в виду наши… «каникулы», как вы это называете, а просто… моменты нежности между нами. Я вполне понимаю ваше желание владеть собой: это всё равно что студенту-медику приучить себя не падать в обморок в анатомичке. Но то работа. Вы очень темпераментный человек, Холмс. Страстная натура. Самоконтроль ― вещь замечательная, пока человек не пытается себя переделать. Несмотря на то, что в словах доктора, конечно, был смысл, я, как обычно, хотел было начать возражать «своему внутреннему голосу». Но вовремя прикусил язык. На этот раз спорить было не с чем. Я попытался развить сказанное. ― Что ж, пожалуй, вы правы, друг мой. Я хочу сказать ― студенты-медики просто обязаны научиться владеть собой, я знавал в университете милейших юношей с медицинского, ставших уже ко второму курсу законченными циниками. Думаю, это нормально для начала пути? Лучше, чем страдать при каждом вскрытии или рыдать от жалости к пациентам. С моей работой то же самое, вы ведь знаете. Когда я только начал заниматься расследованием преступлений, а это совпало как раз с моим возвращением из университета и... я тогда поселился у брата... и объяснил ему, что для меня будет лучше, если я сумею закрыться от эмоций ― любых эмоций ― и сумею работать спокойно. Он понял меня и никогда не требовал... внешних проявлений любви, как вы говорите. Он знает, как я к нему привязан. Странно было бы не знать. Много лет он был моим единственным другом, единственным близким человеком. Наверное, Уотсону показалось странным, что говоря это, я вдруг покраснел. Но я не вовремя вспомнил, как однажды, утешая его, усадил к себе на колени. Хотя я был болен, а значит, утратил обычный контроль. Но вот сейчас я не мог бы сказать, что от этой утраты в тот момент мне было плохо. ― Эти законченные циники стали наверняка плохими врачами, старина, ― заметил Уотсон уже мягче. ― Майкрофт был вашим единственным другом, но теперь у вас есть ещё и я. Впрочем, как и у Майкрофта. Но я не понимаю, при чём тут ваши с ним отношения? К тому же Майкрофт вряд ли способен отказать вам в чём-то, даже в ущерб себе. ― Отказать? Бросьте, Уотсон, мой брат, конечно, очень добрый человек, и он так же любит меня, как я его, но не думаю, что ему нужно, чтобы я вёл себя с ним как-то иначе, чем это стало привычным между нами с годами. Зачем? Он взрослый человек, разумный... Вряд ли ему хотелось бы возиться с моими нервами, как в детстве. ― А вам ― с его странностями? ― улыбнулся Уотсон. ― Я хочу сказать, что Майкрофт очень нуждается в вас. Настолько, что согласился бы на что угодно, лишь бы не потерять ту нить, которая вас связывает. На самом деле вам можно только позавидовать, Холмс. У меня никогда не было такого любящего старшего брата. И всё же я был по-своему привязан к Хэмишу, и вы знаете: я жалею, что когда-то поставил свои интересы и своё душевное спокойствие выше его бед. Я даже мысли не допускал, что наши с Майкрофтом братские узы могут порваться. Мне это казалось совершенно невозможным, но всё же я почувствовал словно дуновение сквозняка в затылок. ― Почему вы думаете, что он так уж нуждается во мне? ― продолжал упрямиться я. ― Мне не кажется это очевидным. Думаю, это я до сих пор завишу от него в какой-то мере. Его одобрение необходимо мне и по сей день. ― У меня создаётся странное впечатление, будто вы стыдитесь того, что в детстве Майкрофту приходилось возиться с вами. ― Не стыжусь, но гордиться мне тут нечем. Вы просто не представляете, насколько это было... масштабно, ― я поморщился, вспоминая. ― Я был странным ребёнком, Уотсон. Вечные болезни, постоянные проблемы. Майкрофт отдавал мне всё своё время, все силы. У него из-за меня практически не было детства с тех пор, как умерла наша мать, а вслед за ней и бабушка. Где это видано, чтобы одиннадцатилетний мальчик вынужден был заботиться о малыше ― учить, кормить, успокаивать, рассказывать сказки... лечить даже. У меня постоянно болели то голова, то зубы, то я загибался от колик... бывало, он меня по полночи держал на руках, потому что мне казалось ─ если он меня отпустит, то колики начнутся снова, а я боялся их как огня. Иные матери столько не возятся с детьми... Судя по взгляду Уотсона, мой рассказ его ничуть не ужаснул. ― Колики всегда мучительны для ребёнка, ― спокойно заметил он. ― А куда смотрела нянька? ― У меня их было несколько. Я хочу сказать ― они часто менялись. В нашем доме прислуга долго не удерживалась. Кроме экономки ─ она как-то умела не придавать значения характеру хозяина. А вот няньки, горничные, кухарки менялись часто. Для меня же существовал один авторитет ― брат. Когда каникулы кончались и он уезжал в школу, я писал ему письма почти каждый день, и он всегда отвечал мне подробно и обстоятельно. А когда я сам отправился в школу, он приезжал ко мне дважды в месяц, пока я не стал совсем уж взрослым... нельзя же допустить, чтобы он всю жизнь вынужден был вот так возиться со мной. Он имеет право отдохнуть от моих проблем. Кажется, я сказал больше, чем следовало, и слишком разоткровенничался с Уотсоном по поводу моего детства. Он же задумчиво смотрел на меня, но глаза его улыбались. ― Вы всегда замечаете малейшие движения на лицах других людей, ― сказал он, ― но вряд ли вы представляете, что на вашем тоже можно немало прочитать. Вы говорили о Майкрофте с гордостью, но когда запнулись, стали словно петь с чужих слов. Я даже знал ― с чьих. Вот только обсуждать это мне уже совсем не хотелось... ― Не знаю, дорогой мой. В чём-то вы, наверное, правы. Может быть, моё «первокурсничество» несколько затянулось. Но если я вдруг стану вести себя с братом как в детстве ― он первый решит, что я не в себе. Жизнь не стоит на месте, и слава богу, я думаю. ― Вы слишком часто поминаете детство, Шерлок. Уотсон называет меня по имени лишь в исключительных случаях, как и я его, впрочем. Уж так у нас заведено. Вот только бы знать, что за этим последует. ― Можно подумать, ― продолжал он, ― нужно быть ребёнком, чтобы обнять любимого брата. Только не говорите, что вам этого ни разу не хотелось с тех пор, как вы решили воспитать из себя героя оперы Вагнера. ― Хотелось, ― признался я. ― Даже чаще, чем это допустимо. ─ Я тряхнул головой. ― Я вспоминаю детство, потому что мы говорим о Майкрофте, а Майкрофт связан для меня с детством, Джон. ― То есть для вас брат ― прошлое? ― Странный вывод. Он мой брат, и я его люблю, но я не стремлюсь лишний раз оглядываться назад. Там, кроме Майкрофта, и хорошего-то ничего не было. И главное ― там не было вас. Это была ещё одна неуклюжая попытка с моей стороны закончить разговор и перейти к более приятным вещам. Не скажу, что она произвела на Уотсона особое впечатление, нежные намёки ─ не мой конёк, но, видимо, он хотел того же, что и я. Когда он уснул, было ещё не так много времени, я вернулся к себе, вызвал прислугу и велел наполнить ванну. Лёжа в горячей воде, я никак не мог выкинуть из головы давешнюю беседу. Уотсон, сам того не желая, воскресил во мне слишком много воспоминаний. В детстве и отрочестве как только я не представлял нашу с братом будущую жизнь. Я мечтал, чтобы он женился, завёл своих детей, и собирался стать для них лучшим на всём свете дядюшкой. Когда я понял, что племянников мне не видать, передо мной встала другая проблема: я видел, что брат хотел бы жить вместе со мной, но наша единственная попытка не продлилась дольше трёх месяцев. И дело тут было не только в выбранной мною профессии, которая так не вязалась с размеренной и упорядоченной жизнью брата, в моей безалаберности и умении создавать вокруг себя хаос, сколько в том, что мы порой будто начинали играть одну и ту же мелодию, но в разных тональностях. Вода безнадёжно остыла, когда я наконец вылез из ванны, собирался уже лечь спать у себя или вернуться к Уотсону, в тёплую постель, но, внезапно передумав, надел халат, покинул свой номер и направился к брату. Я хотел только посмотреть, всё ли с ним в порядке, и пожелать спокойной ночи. Осторожно постучав, я надеялся, что Майкрофт уже спит и не услышит. ― Да? ― раздалось из-за двери. Приоткрыв её, я заглянул в комнату. Майкрофт и правда готовился отойти ко сну, потому что уже открыл окно, но, видимо, потом решил посидеть с книгой. Но я заметил, что книгу он явно схватил только что. Обычно он держит такой маленький том одной рукой, на некотором расстоянии, а поскольку читает очень быстро, то вторая рука непрерывно перелистывает страницы. А сейчас он держал томик обеими руками. ― Ты почему не спишь? ― шепнул я и вошёл в комнату. ― Да вот... читаю. ― Майкрофт улыбнулся одними губами и тут же беспокойно спросил: ― Что-то случилось, мой мальчик? Я подошёл к нему и потрогал лоб. Он был весь в испарине. ― Ничего не случилось… мой спартанский мальчик. Джона разбудить? Очень больно? ― Ни в коем случае! И вообще у меня такое нередко. Надо было вовремя встать с кресла, вот и всё. ─ Ты не можешь встать? Я не на шутку испугался, но постарался держаться спокойно. Подойдя к кровати, я откинул одеяло и вернулся к Майкрофту. ― Держись за меня крепче. ― Я тяжёлый, Шерлок, я тебя уроню... ну, давай попробуем. Только не рывком... Лучше я сам, просто дай мне руку, мне надо опереться на что-то, чтобы дойти... Он облокотился правой рукой о стол, а левой ─ о моё плечо и встал. Разогнуться, правда, так и не смог, но, опираясь на меня, добрался до кровати и упал на неё. ― Уф... спасибо, дорогой. Я тебе плечо не раздавил? Я пощупал матрас ― он был достаточно удобным и, кажется, совсем новым. ― Ты уверен, что само пройдёт? ― спросил я, садясь на край широкой кровати. ― Обычно бывает так, почему в этот раз иначе? После того как я ложусь на спину, боль утихает примерно через час. ― Майкрофт внезапно замолчал, а потом тихо попросил: ― Шерлок, ты не мог бы намочить платок? Там кувшин... Прости, мой мальчик. Я весь мокрый, это очень неприятно... Господи боже, как ты можешь терпеть такого идиота, как я? Переставив таз для умывания поближе к кровати, я намочил край полотенца, обтёр Майкрофту лицо и, раскрыв ворот его сорочки, освежил шею. ― Ну что ты, я сам могу... ― Майкрофт сопротивлялся скорее по привычке. И когда у него она только появилась? И главное: по чьей милости? Определённо, совесть любит риторические вопросы. ― Спасибо, мой мальчик. Я вернул таз на место. ― Посидишь немного? ― с плохо скрываемой надеждой спросил Майкрофт, но тут же уточнил: ― У вас с Джоном всё хорошо? ― Конечно, он уже видит десятый сон. ― Сев на прежнее место, я взял брата за руку. ─ Если что-то болит, не нужно молчать, Майкрофт. Он машинально сжал мою руку, но слегка нахмурился. Не получилось у него скрыть своё состояние ― было на что досадовать. ― Я не хочу портить вам отдых. Хорошо, что Джон не слышал, как Тэвис разглагольствовал о врачах. Я бы не знал, куда глаза девать. ― Зачем ты оправдываешься? Я посмотрел на наши руки, и Майкрофт, видимо, решил, что сжимает мою ладонь слишком сильно. ― Ох, прости. ― Тут он взглянул на открытое окно, попытался повернуть и опять охнул. ― Шерлок, возьми плед, ты замёрзнешь, ночи уже прохладные. ― Никогда не мог понять, как ты спишь в таком холоде. Завернувшись в плед, я, повинуясь внезапному порыву, лёг на вторую половину кровати. Когда-то давно… да не настолько уж давно, если вспомнить, мы вот так частенько лежали перед сном и разговаривали. И не только когда я был ребёнком. Иногда за беседой я просто засыпал, иногда первым засыпал Майкрофт, а мне было лень… и кому я лгу, спрашивается? Мне не было лень, я просто не хотел уходить. Майкрофт ответил мне не сразу. Готов поклясться, что он вспоминал о том же, что и я. ― С закрытыми окнами мне душно. Джон прав, надо худеть... Ну, дома у меня перина, так что спать тепло, а когда голова на холоде ― легче просыпаться. ― А иначе ты бы просыпался тяжело? ― спросил я, выпростав руку из-под пледа и погладив брата пальцами по виску. Майкрофт закрыл глаза и даже дыхание задержал. ― В клубе окно в спальне всегда открыто, но дома... Иногда дома мне лень встать, чтобы открыть окно. Так что есть с чем сравнивать. ― Я потом приоткрою, хорошо? ― Сбросив плед, я соскочил с кровати, почти подбежал к окну и опустил раму. ― Брр… ― Мне даже удалось улыбнуться. ― Конечно, мой мальчик, делай, как тебе удобно. Хорошо, что мы приехали сюда. Мне нравится Бат. ― Милый городок, ― проворчал я, ложась на этот раз поближе. Я понял намёк брата насчёт курорта, но и так на меня накатила излишняя сентиментальность. Я тут же мысленно окрестил себя болваном ― нашёл время рассуждать. Хотя у меня ещё оставалась возможность отвлечь Майкрофта разговорами, благо он не знал, что я слышал почти всю его беседу с Тэвисом. ― А что банкир? Досаждал тебе? ― Не то слово. Безумно назойливый субъект. Просто встал, пересел ко мне и завёл разговор, словно мы с ним приятели... ужасно! Полчаса мне рассказывал такие вещи, которые меня совершенно не касаются... ― Его жене можно только посочувствовать. Такие типы имеют привычку жить слишком долго. Но он всё же выполняет рекомендации врача? ― Выполняет, а знаешь почему? ― оживился Майкрофт. ― Потому что он платит деньги за то, чтобы эти рекомендации выслушивать, так не пропадать же деньгам... Он на удивление скуп, даже больше, чем мы предположили вчера. Кстати, мы были правы, у него низкое давление, и, между прочим, врач пользует его стрихнином. На месте Тэвиса я бы остерёгся обижать человека, из рук которого получаешь такой препарат... особенно если подозреваешь его в симпатии к собственной жене. ― Думаешь, он подозревает? Мне кажется, нет. Он слишком уверен в собственной значимости. Майкрофт с сожалением упомянул о невольном намёке, который он допустил, и выразил надежду, что миссис Тэвис не пострадает от этого. Надежда была слабая, потому что за ужином жену банкира мы не видели. ― А когда он начал говорить о своей сестре, ― продолжал Майкрофт, ― у меня вообще возникло желание сбежать куда угодно, хоть обратно в купальню... Майкрофт осторожно попытался слегка повернуться на бок, у него получилось. Теперь он лежал почти лицом ко мне. Он поправил на мне плед и погладил по плечу. ― Тэвис сердит на жену, что она уже два года не может подарить ему наследника, но детей, я уверен, он терпеть не может. ― Ребёнок для него ― выгодное капиталовложение. Нечасто встретишь живого персонажа Диккенса, что и говорить. Гибрид Теклтона и Квилпа. ― Он так и сказал ― наследник... При этом потратиться на купальню для супруги не счёл нужным. Шерлок... ― брат смутился, ― а скажи, мой мальчик, муж с женой что, не могут пользоваться общей купальней? Это совсем неприлично, да? Я как-то не задумывался до сего момента... мне казалось, ну, они же... нет? ― Это смотря какие супруги, ― улыбнулся я. ― Смотря какие у них отношения и насколько они озабочены внешними приличиями. Кто-то, может быть, и не увидит в этом ничего страшного. ― Внешние приличия... да... ― Майкрофт нерешительно протянул руку и погладил меня по голове. ― Хорошо, что я не женат. ― Почему хорошо? Это ведь всё зависит от людей. Когда женятся ради капитала, женщина безразлична ― и её душа, и тело. Брат собрался с духом, и его ладонь легла мне на плечо. Он был так осторожен, будто я в любой момент мог сбежать. ― Дорогой, ― сказал я, ― всё-таки что ты имеешь в виду? ― Я хочу сказать: вы с Джоном вынуждены скрывать плотскую часть своего отношения друг к другу, но ведь это как раз та часть, которая никого не касается, кроме двоих, это не то, что в любом случае демонстрируют окружающим. Человек, обыкновеннейшим образом женатый, тоже не обнимает супругу посреди улицы и вот даже в одной купальне с ней не может принимать ванны из-за каких-то предрассудков... тогда как любое проявление дружбы между двумя мужчинами вовсе не требуется скрывать. Никто не осудит человека, умеющего быть другом, даже скорее таким человеком будут восхищаться. Но стоит человеку сказать, что он дружит со своей женой, его сочтут по меньшей мере ненормальным. Это наши внешние условности, говорящие о том, что жёны ― не для дружбы. Но мне очень, очень сложно представить, мой мальчик, что я мог бы... да просто обнять человека, в котором не чувствую друга. ― Понимаю. Но ведь никто не заставляет объявлять направо и налево, что с женой связывают ещё и дружеские отношения. Общество, может, и ханжеское, однако брак подразумевает духовное родство, а не только исполнение супружеского долга. ― Допускаю. Но дружбу с женой любой мужчина будет скрывать едва ли ни с той же тщательностью, как вы с Джоном ─ свою тайну. Дружить с женщинами не принято и считается чуть ли не унизительным, ты же не станешь спорить? ― Это смотря в какой среде. И хотя мы с Джоном скрываем наши отношения, это не значит, что мы стыдимся их. ― Об этом я и говорю, дорогой. Мы все вынуждены скрывать то, чего вовсе не должны стыдиться. Это... пугает. ― Может, со временем люди поумнеют. Пока что приходится приноравливаться к тому, что есть. ― Да, увы. А я вынужден пожимать руки через брезгливость, проявлять вежливость через отвращение, делать вид, что мне интересен собеседник, который мне неприятен... я рад, что у меня нет хотя бы жены. Я слишком много притворяюсь не собой, мой мальчик, и стал уставать. ― Приличия требуют всегда быть вежливым, но что касается типов вроде банкира, никогда не видел причины сыпать бисер перед свиньями. ― К сожалению, мне такие типы встречаются так же часто, как тебе, но возможностей показать им своё отношение у меня куда меньше, ― вздохнул брат. ― Издержки профессии. ― Здесь ты не на службе, мой милый, а на отдыхе. Тебе лучше? Майкрофт замялся, решая: сказать правду или соврать, чтобы я задержался подольше. ― Я себя очень хорошо чувствую, мой мальчик. Даже слишком хорошо, ― сказал он наконец. ― «Слишком хорошо» ― это лирика, ― улыбнулся я. ― А спина-то как? ― Я про неё уже забыл. ― Да, судя по тому, как он удобно устроился, спина прошла. ― Ты на меня благотворно действуешь. В следующий раз велю Грею дать тебе телеграмму сразу, как прихватит, чтобы приходил и отвлекал разговорами. ― Тогда давай спать? ― я погладил брата по голове. ― У меня уже глаза слипаются. Майкрофт понял, что я не уйду, и уснул почти мгновенно. Окно я открывать не стал, конечно, да и спать я, в общем-то, не хотел. Какой уж тут сон? Кажется, в своих рассказах Уотсон, рисуя моего двойника, сам того не подозревая описал мой идеал, того человека, которым я хотел стать: холодная голова и полное безразличие ко всему, что не является пищей для логических умозаключений. Я так упорно вытравливал из себя любые эмоции, что постепенно стал превращаться в бездушный автомат. Какой толк в уверениях, что я люблю брата, если я забываю о том, что может его встревожить или расстроить? Майкрофт никогда не признался бы, что устал, не сравняйся эта усталость по силе с полным изнеможением. Я уже почти забыл, что чужие прикосновения, даже простые рукопожатия, не только неприятны ему, а способны довести до болезненного состояния. Долгое время единственным человеком, кому он не просто позволял до себя дотрагиваться, но в чьих прикосновениях нуждался, был я. Когда-то я легко мог его успокоить, посидев с ним рядом, подержав за руку или обняв за плечи. Никто бы не сказал о Майкрофте, что он принадлежит к числу людей, которых принято называть «тонкокожими». Но вокруг него была всегда очерчена незримая граница, за которую чужим ход был заказан. Брат чувствовал себя спокойно только в своём воображаемом коконе, настолько тесном ─ будто вторая кожа. Прошло много лет, прежде чем Майкрофт позволил не только мне, но кому-то ещё нарушить границу, что значило ― человек стал своим. Мне не давал покоя разговор с Уотсоном, особенно одна фраза, где он упомянул о своём брате. В начале нашего знакомства он как-то вспоминал о нём, когда пытался проверить мои способности на часах, доставшихся в наследство. Тогда у меня сложилось впечатление, что пьянство брата больше раздражало Уотсона, чем огорчало, и он решил поскорее переменить жизнь, чтобы уехать подальше от семьи. А оказывается, он считал свой поступок чуть ли не трусостью. Меня удручало, что я будто пропустил его слова мимо ушей, ничего не ответил, хотя Уотсон не так часто делился со мной своими переживаниями ― достаточный повод для беспокойства или стыда. А Майкрофт спал очень крепко и даже начал похрапывать. Я уже подумывал уйти к себе: не хотелось его тревожить и просить повернуться на другой бок, ― как вдруг мне показалось, что наверху вскрикнула, будто от боли, женщина. Осторожно встав с постели, я вышел в коридор и неслышно прошёл по толстому ковру к лестнице для прислуги. Поднявшись этажом выше, я открыл дверь и прислушался. Сначала я решил, что мне почудилось, но тут я различил невнятное мужское бормотание из ближайшего номера. Слов я разобрать не мог ― всё же дом был выстроен добротно, в расчёте на то, чтобы постояльцы не мешали друг другу. Но банкир был чем-то крайне раздражён, даже зол, судя по интонациям и той быстроте, с которой он выпаливал фразы. К его гневным тирадам прибавились женские всхлипывания. Если бы миссис Тэвис опять закричала, я бы вмешался, но влезать в семейный скандал? Муж в своём праве… Чёрт возьми! Я спустился на свой этаж, вернулся в комнату Майкрофта и взглянул на часы ― боже мой, уже два ночи, а я даже не чувствую сонливости. В комнате стояла тишина, и окно было открыто. ― Это намёк? ― шепнул я, улыбнувшись. ― Тебя долго не было, и я решил, что ты ушёл к себе, мой мальчик. Закрой, конечно. Я хочу сказать ─ если ты... ― Меня не было каких-то две-три минуты. ― Я опустил створку наполовину. ― Тебя не было четыре минуты, может быть четыре с половиной, поэтому я и решил, что ты ушёл. Всё в порядке? Сбросив халат, я забрался под одеяло. ― Если бы я собирался уходить совсем, я бы открыл тебе окно. Уйду в шесть ― привычка. На Бейкер-стрит я обычно в это время просыпаюсь и спускаюсь к себе. Иногда клиенты приезжают утренними поездами. ― Привычка ― великое дело, дорогой. ― Даже в темноте я заметил, что Майкрофт не удержался от счастливой улыбки. ― Я до сих пор всегда встаю в семь. Наверное, я тебе мешал своим храпом? ― Там наверху у Тэвисов семейная сцена посреди ночи. Бедная женщина. ― Ах, вот оно что... Майкрофт наконец открыл глаза. Я понял, что крика дамы он не слышал, а проснулся, видимо, когда я встал. ― Надеюсь, ссору спровоцировали не мои слова о докторе Клоттере... хотя, конечно, какая разница... ― Кажется, эта тщедушная скотина имеет обыкновение распускать руки… ― начал я, и тут наверху хлопнула дверь. ― К себе ушёл, слава богу. ― Теперь и я слышу. Н-да... как-то лет... много лет назад я увидел, как наш садовник ударил свою жену ─ она служила у нас горничной, не помню, как её звали, ─ я тогда сказал ему, что если это повторится ещё раз, он будет тут же уволен. Но то, что можно сказать садовнику, не скажешь... джентльмену... Мерзость какая. ― Салли, ― пробормотал я. ― Салли Дженкинс. Я её запомнил, потому что она помогла мне как-то слезть с дерева и не порвать штаны. Майкрофт вздохнул и снова закрыл глаза. Я понимал, о чём он думает и почему молчит. Для брата всегда была невозможной сама мысль о том, что человек может ударить того, кто слабее... но он старался оградить меня от печальных воспоминаний. ― Давай спать, мой мальчик, ― сказал он наконец. ― Завтра будет хороший день. ― Спокойной ночи, дорогой. ― Я поцеловал его в щёку. Всё-таки я уснул, но ровно в шесть открыл глаза и успел уйти к себе, пока прислуга не начала ходить по коридору. Миссис Тэвис спустилась к завтраку вслед за своим мужем. Судя по её лицу, она не спала и всю ночь проплакала. Наверняка служанка обнаружит, что наволочка у леди вся промокла от слёз. Уотсон, который не был в курсе ночного происшествия, вежливо осведомился у жены банкира, хорошо ли она себя чувствует. Та испуганно посмотрела на мужа, не говоря ни слова. ― Что вы как в рот воды набрали, миссис Тэвис, ― буркнул он, ― к вам обращаются. ― Спасибо, доктор, всё хорошо, ― пролепетала бедняжка. Клоттер, как обычно, ждал пациента в холле, но стоило Тэвисам выйти из столовой, как леди закрыла лицо платочком и побежала по лестнице наверх. Свидетелей было слишком много, включая миссис Шутер, и банкир не решился приказывать жене вернуться. К тому же он рассудил, что незачем демонстрировать публике её заплаканное лицо или вынуждать сидеть под опущенной вуалью ― это только привлечёт внимание. Мой взгляд упал на зеркало в углу холла, и я вдруг увидел в нём отражение доктора Клоттера. Обычно спокойное и даже смиренное выражение его лица сменила на пару мгновений гримаса гнева, но он быстро взял себя в руки. Тэвис тем временем направился к дверям, и доктор поспешил следом. Я посмотрел на нахмурившегося Майкрофта и мысленно поставил фунт против пенни, что он предложит нам в оставшиеся дни завтракать в городе. Так и произошло, когда мы, взяв шляпы, вышли из пансиона и пошли пешком по бульвару. ― Надо будет сказать Грею, чтобы в следующий раз обращал внимание не только на удобства, но и на соседей, ― проворчал Майкрофт. ― Сидеть с этим господином за одним столом ― настоящее испытание. ― Мы можем обедать в городе, ― предложил Уотсон. ― И завтракать тоже. Мы хорошо погуляли ─ причём Майкрофт совершенно не жаловался на спину, и в час были уже на веранде. Правда мы опять увидели нашего банкира, ланч у него заканчивался, так что времени испортить нам аппетит оставалось не так много. Тэвис уже заказал кофе. Клоттер взял часы, привычно проверил пациенту пульс, потом достал из нагрудного кармана коробочку и вынул из неё пакетик с порошком. ― Я бы не удержался и превысил ему дозу, ― неожиданно шепнул мне Уотсон. ― Но, кажется, там совсем мало. Я с удивлением посмотрел на него. Вот уж тихий омут, как говорится. Банкир добавил в кофе ещё сахара, морщась высыпал порошок в рот и только сделал глоток, как официант принёс Клоттеру пирожное с кремом и фруктами. ― Это что такое? ― проскрипел Тэвис. ― Пирожное, сэр. Как видите, ― спокойно ответил доктор. ― Шикуете на мои деньги, любезный? ― Простите, сэр, но пирожное я себе могу позволить… за своё жалование. К тому же вы сладкого не любите. Но если хотите, я могу вам заказать. Тэвис посмотрел в спину официанта, который уже летел к другому столику. ― Вот и принесите мне сами, умник! Стану я ещё дожидаться, пока меня обслужат. Клоттер пожал плечами, поднялся и пошёл в буфетную. Тэвис заметил, что мы наблюдаем за ним, и наградил нас мрачным взглядом. Вскоре вернулся доктор, неся на тарелке пирожное ― почти такое же, как и у себя, но ещё щедро посыпанное сверху сахарной пудрой. ― Прошу, сэр. Клоттер поставил тарелку перед банкиром и сел на своё место. Тэвис взял ложечку и занялся пирожным ― причём первым делом он съел верхушку, то есть фрукты, сахарную пудру и часть крема. ― До сих пор от этой гадости во рту горчит, ― проворчал он, бросая попутно в кофе ещё один кусочек сахара. ― Вам бы стоило сначала запить лекарство как следует, а не говорить сразу, ― доктор не удержался от шпильки. ― Помолчите, вас не спрашивают! Тем временем мы всё-таки сделали заказ. Наблюдать за банкиром стало откровенно скучно, тем более приближалась его очередь идти в купальню. Он и тут пытался сэкономить лишний шиллинг, заказывая себе ванну во время ланча или чая, чтобы вышло дешевле. Мы уже приступили к ланчу, когда доктор остался на веранде в гордом одиночестве, покосился на разорённое и недоеденное пирожное, попросил свежую газету и углубился в чтение. Мои спутники быстро расправились с рябчиком в черносливе и салатом, я тоже отдал должное местной кухне ― паштет из кролика был почти на уровне «Диогена», а там едва ли не лучшие в Лондоне повара. Когда тарелки опустели, Майкрофт задумчиво посмотрел на Уотсона. ― Джон, я ведь могу съесть парочку? ― Парочку чего? ― Парочку таких пирожных, какие ели наши... хм... соседи? Уотсон, может, и хотел что-то возразить, но только махнул рукой, когда подлетел официант и брат заказал четыре «пирожных дня» с фруктами и кремом, кофе нам с Джоном и чай для себя. Когда заказ принесли, Майкрофт удивлённо уставился на тарелки. ― Что-то не так, сэр? ― забеспокоился официант. ― Тут нет сахарной пудры. ― Она не предусмотрена рецептом, сэр. Майкрофт молча указал в сторону столика Тэвиса. ― Понимаю, сэр. Джентльмен попросил добавить пудру, сказал, что его пациент любит, чтобы было послаще. Мой внезапный смех заставил официанта побледнеть. ― Ничего, любезный, всё в порядке, ― Майкрофт махнул рукой. ― Конечно, месть у доктора вышла нелепая и даже, я бы сказал, жалкая, но уж на что способны, как говорится, ― развёл руками Уотсон. ― На мой так взгляд, ― с серьёзным видом изрек Майкрофт, ― вынудить человека есть то, что ему категорически не по вкусу ― вполне изощрённая месть. Но банкир её заслужил, надо признаться. Ешь же, Шерлок, очень вкусное пирожное, крем выше всяких похвал. Уотсон рассмеялся ― так забавно прозвучали две эти фразы подряд. Я отправил в рот ложечку десерта. ― Надеюсь, с твоей стороны это не месть за то, что я не давал тебе спать до двух ночи. Майкрофт открыл было рот, чтобы возмутиться ─ тоже, конечно, в шутку, ─ как со стороны купален раздался крик.