Неотложка

— Как думаешь, Голдфилд не задохнется в багажнике? — Роберт полулежит на переднем сидении, он одет в джинсы и рубашку, которые ему несколько велики — это старые вещи Лоусона, подозреваю, еще с институтской скамьи. Лицо Роберта время от времени искажает болезненная гримаса — вот ведь человек, сам едва держится за жизнь и переживает о каком-то отморозке, которого не хватило духу пристрелить! Впрочем, не только Роберту — мне тоже не удался этот фокус: стрельба по безоружной и связанной мишени. — Если честно, я гораздо больше переживаю за тебя, Роберт, — говорю ему, мельком бросая взгляд на зеркало заднего вида. Мы едем в машине Пирса, сам хозяин развалился сзади — думаю, он даже рад, что не надо садиться за руль — вряд ли он смог бы это сделать в столь жутком похмельном состоянии. Машина — старенький Додж, без каких-либо компьютерных наворотов, тем не менее, достаточно вместительна и комфортна, несмотря на оторванную кое-где обивку и вылезший из сидений синтепон. Под ногами — куча неубранных пакетов из-под чипсов, стаканчиков от колы, кофе, оберток из-под гамбургеров, пара пустых пивных банок. — Пирс, в твоей машине словно свиньи пировали! — не выдерживаю я. — Что есть — то есть, — вздыхает тот, согнув руку и положив изгиб локтя на глаза, — прошу вас, не говорите мне ничего сейчас, иначе я могу блевануть ненароком. Он замолкает, а через пару минут мы слышим храп, заполняющий собой все пространство салона. Не представляю, как Чарльз держит в институте этого алкоголика?! Может быть, как раз из-за их общей маленькой тайны — то есть меня? — Майкл, можно задать вопрос? — голос Роберта слаб, но, похоже, боль на время отступила, позволяя ему хоть немного отвлечься от болезни. — Спрашивай! Если в моей компетенции будет дать тебе ответ, конечно. — Я думал про твое открытие, о том, какие перспективы оно дает человечеству — ведь можно снять матрицу с великих людей — и их знания, умения не потеряются, они смогут развиваться и дальше… Мне интересно: существуют ли какие-то ограничения в изобретенной тобой процедуре? Я хмыкаю, последовательно вспоминая десять лет бесплодной работы. Впрочем, еще неизвестно, можно ли будет повторить процедуру так, чтобы матрица активировалась снова. О чем я и сообщаю Роберту. — Ты хочешь сказать, что твой «перенос» был…случайностью?! — Возможно, цепью случайных совпадений. Будем надеяться, что это не так, и я смогу повторить эксперимент. Роберт задумывается на секунду, затем продолжает выуживать из меня интересующие его детали. — Что насчет стариков, сознание которых можно было бы перенести в роботов? — Плодить занудных роботов, которые сведут с ума своими претензиями? Ну уж нет! — Ты отказываешь умирающим в шансе на спасение, Майкл! — в голосе Роберта сквозит возмущение. Я треплю его по плечу, успокаивая. — Я тот еще фрукт, и стариков я на самом деле не хотел бы видеть в числе своих пациентов. Но дело не в моем отношении, к счастью для тебя. Ты почему-то думаешь, что процедура очень проста — это не так. После снятия матрицы в мозгу происходят необратимые изменения, нарушение биологических процессов, что приводит к гибели мозгового вещества. Так что, создать копию живого человека не представляется возможным. К мозгу «репликанта» предъявляется очень много требований — касаемо состояния сосудов, нервов, активности самого мозга. У пожилых людей все эти компоненты в неудовлетворительном состоянии, потому — вероятность положительного снятия матрицы составляет… около 0,67%. — Хорошо, а каков же процент удачного снятия матрицы у здорового, как ты выразился, «репликанта»? Прикидываю процентовку с учетом успеха моего переноса. — Ну, если учесть количество наших попыток, и мой успех — около 15%, но следует учесть, — перебиваю вырвавшийся было у Роберта вздох разочарования, — все неудачные попытки были сделаны до написания программы, с помощью которой я оказался в Неотложке. Вполне возможно, что процент удачных исходов теперь будет гораздо выше. — Но ты не можешь сказать наверняка? — Пока нет, недостаточно экспериментальной базы. Роберт снова замолкает, переваривая полученную информацию. Добавляю уже от себя: — Всеми биологическими процессами и подготовкой пациентов занимался Чарльз, оборудование было разработано нами вместе, потому я надеюсь, что Даунинг не забыл нашего сотрудничества и поможет мне… и тебе. — И ты мог бы… «перенести» меня? Машина виляет вправо, я еле успеваю развернуть руль и выровнять движение. Пирс бормочет проклятия, не открывая глаз, затем снова впадает в алкогольное беспамятство. — Я везу тебя в институт не для этого, Роб. Там тебе смогут помочь — исследуют опухоль, назначат лечение… — Я все это уже проходил! — Роберт почти кричит, на глазах выступают слезы, — можешь представить, СКОЛЬКО раз меня исследовали?! Все бесполезно! Ты не хочешь попробовать дать мне шанс? Как тем старикам-пенсионерам? Какой же пациент будет соответствовать твоим супер критериям?! Понимаю отчаяние Роберта, восемнадцать не тот возраст, когда можно принять свой конец спокойно и с достоинством. Впрочем, в тридцать пять мне это тоже не показалось легким и ненапряжным… Но дело совсем не в моем нежелании помочь Роберту… — Послушай меня не перебивая, ок? Тот кивает, хмурясь, сжимая побледневшие губы. — Во-первых, ты не при смерти, и что бы не говорил об исследованиях, которые проходил, наш институт — лучшее научно-исследовательское заведение, при этом — правительственное и закрытое, с самыми последними разработками в области изучения мозга. Во-вторых, даже если ты не веришь в исцеление… — Прекрати говорить мне про чертово исцеление! Мне не нужны ложные надежды! — кричит Роберт. Я тоже повышаю голос. — …Даже если ты не веришь в исцеление, невозможно снять матрицу с мозга, пораженного опухолью, я же говорил, мозг должен быть в идеальном состоянии! Роберт весь сжимается на сидении, отворачивается к окну. Добавляю, уже тише. — Извини. — Какой процент удачного исхода? До меня не сразу доходит. Роберт имеет в виду себя. — Менее одного процента. Но все же шансов больше, чем у старперов, да? — улыбается он сквозь слезы. — Однозначно больше! — говорю я, пытаясь убедить в этом и себя, — Однозначно. После того, как мы избавились от опасности, исходящей от Голдфилда, не вижу целесообразности держать Роберта рядом с собой, что бы я ему не обещал — парень серьезно болен и не должен таскаться в машинах без соответствующего медицинского присмотра. Роберт будет для меня помехой, слабым звеном в цепи — я ощущаю ответственность за него, и это напрягает. Не представляю, что ждет меня дальше, вся надежда на Чарльза Даунинга и его снисхождение, а самое главное — я смогу оставить Роберта в надежных руках, и чем черт не шутит, вдруг… он все-таки сможет поправиться?! Почти автоматически я сворачиваю на дорогу, ведущую к Институту, впереди маячат до боли знакомые корпуса, Майкл Хорн не был в родных стенах почти шесть лет, меня охватывают воспоминания и ностальгия… Но сейчас не до сентиментальностей — трясу Пирса, пробуждая к жизни. — Эй, спящая красавица! Пора просыпаться! Нас не впустят в комплекс без твоего пропуска. Через ворота охраны машина заезжает во внутренний двор, Пирс оставляет ее на своем стояночном месте, и мы проходим в вестибюль первого этажа, где Лоусон снова предъявляет пропуск, расписывается за приведенных гостей в специальном журнале. Вернее, приведенного гостя — записывают только Роберта, запись робота в журнал не требуется, и то верно — не записывать же в журнал, скажем, принесенный стул или стол. Мы следуем к лифту, лишь мельком бросаю взгляд по сторонам — все вокруг мне давным-давно знакомо, за прошедшие годы в помещениях даже не был сделан ремонт. Зато Роберт, кажется, сейчас сломает шею, с восхищением разглядывая все вокруг. Двери открываются, и я попадаю…домой? Ряды столов с компьютерами на них, люди, сидящие за столами, почти все в белых лабораторных халатах. То тут то там видны знакомые лица — текучка кадров в Институте всегда была минимальна — скорее, все это напоминало семью. Никто из работающих тогда в Институте, кроме меня, Пирса и Чарльза, не знал об успехе эксперимента, и уж тем более мало кто помнил робота 134911, участвовавшего в нем. Так что я ловлю на своей фигуре лишь слегка заинтересованные взгляды, некоторые лаборанты здороваются с Пирсом, стараясь не вдыхать при этом запах его перегара. Кабинет Даунинга с надписью «Директор» оказывается точно там же, где я помню — консерватизм Института всегда был его отличительной чертой, только называется это красивым словом «традиции». Пирс стучится и заглядывает в кабинет. — Могу я поговорить с вами, мистер Даунинг? Я слышу недовольный голос Чарльза, его невозможно не узнать, даже спустя шесть лет. — Лоусон, ты снова хочешь отпроситься с работы?! В общем так, с меня хватит, Пирс… Я столько лет терпел твои непотребства, но когда-то должен был наступить предел… — Простите… Тут кое-кто хочет вас видеть…, — Пирс пропускает меня вперед. Даунинг все такой-же — высокий худой стареющий и лысеющий шатен в квадратных очках с толстыми стеклами. На нем, халат, как и на всех сотрудниках, под ним виден черный костюм и даже галстук, Чарльз всегда одевался на работу как на похороны. Директор Института сидит за массивным столом, на котором аккуратными стопочками лежат документы, сам он что-то печатает на сенсорной панели, устремив взгляд на экран. Так продолжается и после того, как мы все заходим в кабинет. — Гмммм, — Пирс снова пытается привлечь внимание директора. Тот раздраженно складывает руки на столе, и, наконец, отвлекается от экрана. Несколько секунд он непонимающе смотрит на меня из-под очков, словно не веря своим глазам. Затем ошарашенно бормочет: — Не может быть! … — Так и я о том же! — подтверждает его слова Пирс, отступая на шаг назад и подталкивая меня к столу. Грохоча стулом, Чарльз в одно мгновение оказывается передо мной. Его руки ощупывают мои плечи, грудь, проводят ладонями по щекам. — Не может быть! — снова повторяет он, осматривая меня со всех сторон, — где ты его нашел?! Его же должны были утилизировать! — Это еще не все… — мнется Пирс. Предпочитаю сам сказать о себе. — Привет Чарльз, давно не виделись. Неужели ты поверил в то, что так просто можно списать Майкла Хорна в утиль? Лицо Чарльза бледнеет, того и гляди хлопнется в обморок. — Что? … Ты…остался… Даже не знаю, как сказать…Живым?! — Что-то типа того, Чарльз. Вот, вернулся в родные, так сказать, пенаты. — Понятно… Рад тебя видеть… Очень! — голос Чарльза дрожит от возбуждения, он наконец отходит от меня, нервно берет со стола бархатную тряпочку и судорожно протирает свои очки. — Послушай, это Роберт, — я указываю рукой на своего спутника, —, а это — мой босс, очень хороший человек и справедливый начальник, о котором я столько тебе рассказывал — Чарльз Даунинг. — Очень приятно познакомиться, — Роберт протягивает свою щуплую ладонь навстречу крепкой руке Даунинга. — У меня просьба, ты не мог бы приютить парня в Институте? Дело в том, что у Роберта… — Догадываюсь, опухоль мозга, — заканчивает за меня Даунинг. Не без гордости кошусь на Роберта: — Я тебе говорил, что здесь работают профессионалы? Все будет в порядке! — Постараюсь что-то придумать, — Чарльз обращается к Лоусону, — Пирс, раз уж ты соизволил придти на работу, займись делом — отведи Роберта в наше отделение неврологии, обеспечь всем необходимым, хорошо? Роберт неуверенно смотрит на меня, словно спрашивая разрешения. Я улыбаюсь ему в поддержку. — Иди с Пирсом, я же говорил, что смогу тебе помочь! Мы займемся тем, что торчит в твоей голове, парень, и что-нибудь придумаем, обещаю. — Майкл… Спасибо! Ты придешь ко мне сегодня? — Это будет зависеть от процедур, что тебе назначат. — Ты не уйдешь один? Пообещай, пожалуйста. У меня совсем никого не осталось кроме тебя. — Послушай, самое главное для тебя сейчас — здоровье. Я буду рядом — обещаю. Роберт кивает и выходит из кабинета в сопровождении Лоусона. Я вздыхаю и сажусь в кресло напротив стола. — Теперь, думаю, мы можем поговорить. Даунинг рассеянно кивает мне, снова усаживаясь за стол. — Что ты предлагаешь? Закидываю ногу за ногу и скрещиваю руки на груди, на Даугинга это производит обескураживающее впечатление. Да что с ним такое?! — С тобой все в порядке?! — на всякий случай интересуюсь я, — что-то ты какой-то заторможенный, больше чем обычно. — Будешь тут заторможенным со всеми вами… — хмыкает Даунинг, кажется, приходя в себя, — так что ты предлагаешь? — О, предложение должно тебя заинтересовать. Я хотел бы получить свою работу. Брови Даунинга ползут вверх в немом удивлении. Предупреждая его недоумение, продолжаю. — Послушай, я же робот. Мне не нужна зарплата, еда, вода, одежда, даже секс, видимо, теперь не в моей сфере интересов, все, что мне надо — возможность находиться где-то под крышей, пусть даже это будет склад или хозблок, и возможность починки, если что-то выйдет из строя. Понимаю, что это незаконно, но большего и не прошу. Я готов работать по 24 часа, выполнять все свои прежние обязанности, причем гораздо эффективнее, чем прежде. Подумай, весьма выгодное предложение, Чарльз! Что насчет восстановления нашего проекта? В моей памяти — все формулы, необходимые для создания матрицы! — Весьма интересное предложение, — кивает Даунинг, уставившись в стол, он снова снимает очки и протирает их, руки его слегка дрожат. Да что с ним?! Догадка мелькает в моей голове. — Только не это, Чарльз… — я одним движением оказываюсь около двери, но уже поздно. Она распахивается, и двое полицейских роботов хватают меня за руки. Вырываться бесполезно — робот второго класса, да к тому же полицейский робот, на порядок сильнее… Следом заходит человек, я уже видел его где-то… Да, это тот самый инспектор, что приходил в дом Роберта — Альфред Кёртис. Сейчас я вижу его гораздо ближе, ему около 45, волосы на висках блестят благородной сединой, лицо вытянутое, как часто говорят, «лошадиное», глаза непонятного серо-зеленого цвета, длинный тонкий нос, такие же тонкие губы. На нем все та же серая униформа DRC. — Вот мы и встретились, 134911, — Кёртис ухмыляется, доставая из кармана металлический обруч. Я знаю, что это — «ошейник раба», так называют эту штуку и люди и роботы, при любой попытке бегства моя голова просто взорвется. Невольно снова пытаюсь вырваться из стальной хватки, но руки блюстителей закона только сильнее сжимают мои конечности. — Не советую сопротивляться моим помощникам — они могут оторвать тебе руки, случайно, конечно, — в голосе Кёртиса я слышу сарказм. Полоска металла со щелчком оборачивается вокруг моей шеи, раздается писк, говорящий об активации. Я поднимаю взгляд на Даунинга. — Спасибо, «Брут». — Они пришли раньше тебя, Майкл*. Я не мог ничего сделать. Директор, и по совместительству, бывший друг, виновато опускает глаза. Роботы заводят мне руки за спину и защелкивают наручники, как будто одного ошейника недостаточно. Злость и беспомощность заставляет меня бросаться словами. — Знаешь, в тебе умер прекрасный актер, так разыграть удивление. Молодец! — 134911, советую закрыть рот, иначе импульс, посланный через фиксатор на шее, доставит тебе массу неприятных ощущений, — голос Кёртиса полон презрения. Видимо, этот Инспектор очень не любит роботов-нарушителей порядка и очень любит разные орудия пыток. Ему только дай повод продемонстрировать свою доминирующую сущность, пусть даже на беспомощном роботе. — Не переживайте, Чарльз, вы поступили совершенно правильно… в рамках закона, — обращается Кёртис к Даунингу, — и кстати, насчет его спутника, думаю, вы можете оставить этого пациента у себя, ведь ему недолго осталось, не так ли 134911? Усилием воли подавляю желание сказать в ответ какое-либо ругательство — Роберт в надежных руках, здесь могут помочь ему — и это главное сейчас. Вместо этого вновь смотрю на Даунинга. — Позаботься о Роберте, Чарльз. Кёртис выходит из кабинета, следом роботы выводят меня, придерживая с двух сторон за руки — чувствую себя мега преступником: такие суровые предосторожности для жалкого-робота-слуги… У меня странное ощущение, что все происходящее, это какая-то игра, нереальность. Наблюдаю, словно со стороны, как работники Института шепчутся, пытаясь понять, что случилось с этим маленьким роботом такого, что его охраняют двое машин второго класса, какая поломка оказалась столь опасна, что на шее у андроида — «ошейник раба»? Меня выводят наружу, машина DRC стоит практически вплотную ко входу в здание, это серый, как и униформа Департамента, фургон, без окон, толщина стенок говорит о том, что сделан он не из простого железа. Разорвать кузов не сможет, видимо, и робот второго класса. Полицейские роботы легко поднимают меня под руки и бросают на дно фургона, естественно, я остаюсь в наручниках и в ошейнике, двери закрываются, оставляя меня в полной темноте, двигатель хищно урчит, машина трогается с места, приближая меня к развязке — скоро от робота 134911 останутся только воспоминания. …Здание DRC никогда раньше не внушало ужас — мне много раз приходилось бывать в Департаменте по вопросам оформления роботов для Института, сейчас же сам корпус, пристроенный к полицейскому управлению, кажется зловещим. Те же серые тона, почти полное отсутствие окон, высокая ограда, по-видимому под напряжением. Фургон подъехал к задним дверям, тогда как я раньше всегда заходил через центральный вход. Я снова начинаю ощущать РАЗНИЦУ, будучи свободным человеком, корпус этот не мог меня напугать по той же причине, по которой не может напугать скотобойня человека. Вызвать неприятные ощущения, тошноту — возможно, но страх — нет. Ведь на скотобойне не убивают людей. Так же и в Департаменте — всего лишь утилизируют роботов, даже не убивают, просто прекращают их функционирование. Будь я только Неотложкой, испытывал бы я страх, попав сюда? Понимал бы, что с минуты на минуту мое существование прекратится? Еще пару дней назад, не будучи Майклом Хорном, я самоуверенно заявил Роберту, что не боюсь смерти. Было ли это верно тогда, если в корне неверно сейчас? Майкл Хорн, чей страх смерти, о, да, он в полном порядке, прекрасно понимает, чем грозит ему вся эта ситуация, и он боится, боится так, что, наверное, наделал бы в штаны, будь это возможно. …Меня выволакивают из фургона все те же двое полицейских роботов. Задираю голову и смотрю вверх, на начинающее темнеть небо — возможно, я вижу его в последний раз. Затем открываются двери Департамента и тьма внутри коридора поглощает Майкла Хорна, отрезая от внешнего мира. Конвоиры затаскивают меня в небольшое помещение типа приемного покоя в больнице. Напротив двери стоит стол, за которым сидит женщина в форме DRC, телеса этой толстухи грозятся оторвать все пуговицы на ее кителе и начать разрастаться вокруг со скоростью биомассы. Невольно улыбаюсь — и ловлю на себе взгляд, полный ненависти. Впору всем работникам Департамента выдать значки с надписью «Я люблю свою работу», так трепетно и целеустремленно здесь ненавидят роботов. Мои стражи снимают с меня наручники и отступают к стене. — Робот 134911, понимаешь меня? Голос у толстухи-офицера под стать формам, такой же грузный и низкий. — Да, мэм. — Здесь положено говорить «офицер», никаких мэм, это понятно? — Да, офицер. — Робот 134911, снять всю одежду и подойти на два шага вперед. Неотложка выполнил бы эту команду с легкостью, чем только не заставляла заниматься его нелегкая доля робота, но Майкл Хорн… Это совсем другой персонаж. Меня не прельщает положение светить своим голым телом перед этой теткой-командиршей! Логика подсказывает, что я веду себя глупо, что тетке этой плевать на искусственные причиндалы робота, но логика логикой, а многолетние привычки — совсем другое. Что ж, "нагими мы пришли в этот мир…" Электрический разряд пронзает мое тело, сковывая его судорогами, импульсы боли стучат в голове, изо рта доносится что-то похожее на человеческий хрип. Вспышка боли пропадает так же внезапно, как и появилась. Медленно поднимаюсь с пола, на который упал, дергаясь в конвульсиях. — Все мои приказы следует выполнять быстро и с первого раза. Понятно? - Да, офицер, — голос все еще дрожит от удара током. Я снимаю с себя футболку, кроссовки, джинсы и боксеры, оставшись полностью обнаженным, надеясь прикрыть причинное место хотя бы руками, но тщетно. — Руки вдоль тела, голову прямо, — новый приказ, помня об ошейнике, я выполняю практически мгновенно. Толстуха-офицер выходит из-за стола, внимательно изучает мой шов на боку, даже измеряет лазерной линейкой его длину и ширину, записывает результат на сенсор. «Сломанный робот — утилизация» — мелькает в моей голове отрывок фразы. Пока я размышляю о высоких материях, дама бесцеремонно рассматривает мой член. Там-то она что собирается выискивать?! Может, его тоже надо измерить? Снова едва сдерживаю улыбку, мой разум защищается от стресса весьма своеобразно — переводя все происходящее в гротескную шутку. Тем не менее, изучив мое хозяйство, она так же вносит какие-то уточнения в свои записи, может быть, уровень потертости кожи?! — Наклонись вперед, раздвинь ягодицы, — этого следовало ожидать, но не на того нарвалась. — Слушай, может хватит уже этих садо-мазо извращений? Тебе что, нравятся мужские задницы?! Я сломан — этого достаточно, чтобы меня убить! Чего тебе еще… Договорить не удается — вспышка боли сильнее по интенсивности в несколько раз, снова не могу понять, ну зачем роботам делать болевые сенсоры и создавать эквивалент боли?! У нас и без того жизнь не сахар… Еще не успев отойти от пытки током, ощущаю хватку двоих роботов, что привели меня в этот кабинет ужаса, волей-неволей меня сгибают так, что задница оказывается выше головы, и бесцеремонная рука шарит внутри, словно ища что-то спрятанное от правосудия. Впрочем, видимо эта цель и преследуется во время данной процедуры — быть может, у робота в заднице взрывное устройство?! Охранники отпускают меня, тут же падаю на четвереньки, упираясь дрожащими руками в пол, перед глазами снова плывут помехи. Еще пара таких ударов током — и моя система может не выдержать. Впрочем, подозреваю, что эти садисты с точностью до миллиампера знают, когда надо остановиться. Руки снова оказываются скованными за спиной, я наконец-то покидаю смотровой кабинет, но никто не дает мне назад одежду, так и оставляя обнаженным. Меня ведут (а, скорее, тащат) по коридору, вдоль которого тянутся ниши, загороженные толстыми, видимо, титановыми, решетками. Одна из них открыта. Меня толкают в нее лицом вперед — пространство настолько мало, что лицо упирается в стену, дверь тут же закрывают, с рук снимают браслеты, но ошейник все так же остается на своем месте. Слышатся шаги удаляющихся роботов, щелканье еще одной двери, затем наступает тишина. Камера не превышает в ширину 50 см, в ней невозможно ни сесть, ни лечь — единственное возможное положение — стоячее. Еле-еле мне удается развернуться лицом к клетке, во многом благодаря своему щуплому телосложению. Осматриваю свою тюрьму, пробую крепость решеток — какое там, сюда можно смело сажать того громилу, что напал на нас с Робертом. Интересно, как бы толстуха ковырялась в его заднице?! Впрочем, думаю, ни один робот с программой подчинения и близко не испытывает страданий и сожалений, подобных моим. В коридоре царит полутьма, только откуда-то сверху падает свет дежурных ламп. Напротив меня, по другую сторону коридора — такие же ниши-камеры, в поле зрения попадает только три из них. Пленники, находящиеся там, скрыты полутьмой и не горят желанием нарушать тишину. Может, за это тоже следует удар током? Да и шевелиться роботам нет смысла — у них нет мышц, которые затекают и требуют разминки, их кости не устают и не начинают ныть от долгого стояния, так что «стоячие» ниши, которые, несомненно, были бы пыткой для человека, для робота — обычное место его нахождения. Странно, что меня задевают подобные вещи — как роботу, Неотложке должно быть все равно, что его запихнули в подобие вертикальной могилы… — Ты слышишь меня? — едва уловимый шепот достигает моих ушей, даже не верится, что кому-то пришло в голову нарушить тишину. Роботы могут беззвучно общаться через сеть, но здесь это, естественно, невозможно. — Кто это? — так же тихо отвечаю я, — человеческое ухо не улавливает столь слабых звуковых волн. — Я напротив, — голос явно женский, мягкий, словно тихая спокойная река, как давно я не слышал женского голоса, и такого красивого, рядом с собой. Вглядываюсь в нишу, пленник (вернее, пленница), пододвигается ближе к решетке, чтобы я мог ее рассмотреть. Великолепное тело блестит в неярком свете ламп, я вижу обнаженный живот, грудь, нежную шею, волосы, темно-русым дождем падающие на плечи… Лицо незнакомки скрыто в тени, это настолько качественно сделанный робот, что я не могу представить себе, как кто-то мог захотеть избавиться от него?! — Как тебя зовут? — спрашиваю я, чтобы хоть что-то сказать. - Эмма. — Без номера? — Наши модели не содержат номеров в артикуле. Потому что в этой серии выпущено всего не более сотни роботов — и у каждой из нас — есть имя, которое не повторяется, как и внешность. — Ну, у меня-то есть номер, 134911, но вообще я — Майкл. — Майкл, имя, данное тебе Хозяином? — Хм… Пусть будет так, Эмма, — я решаю не перегружать мозг красотки ненужной ей информацией, — иногда меня зовут Неотложка, по последним цифрам моего номера. — Забавно, — в голосе чувствуется улыбка. — За что ты здесь? — вопрос вырывается сам собой, только потом я осознаю всю его глупость. — За что? Я не понимаю, — в голосе девушки-робота сквозит удивление, — я перестала удовлетворительно функционировать, и Хозяину пришлось сдать меня на утилизацию. — Интересно, что ты подразумеваешь под неудовлетворительным функционированием? — Что-то случилось с настройками, отвечающими за имитацию эмоций. Хозяин иногда применял физическую силу, после одного из ударов оказалась повреждена часть мозга. Я больше не могла проявлять к нему чувства, которые ему хотелось видеть. — Проще говоря, ты его разлюбила? — Я никогда не думала об этом в таком ключе, Майкл… Но после твоих слов мне кажется, что именно так и случилось. — Знаешь, это логично, не любить того, кто бьет тебя по голове. — Я была создана для любви, для того, чтобы дарить ее Хозяину. Теперь я лишена этой возможности — и значит, мое функционирование неудовлетворительно… Удовлетворительное функционирование… Вспоминаю, с каким энтузиазмом и даже радостью я занимался ограблениями по указке Голдфилда, ведь это соответствовало желанию Хозяина, и правильно выполненный приказ был как раз проявлением удовлетворительного функционирования. — Последним приказом Хозяина был приказ подчиняться офицерам DRC, я пришла в Департамент вчера, утилизация назначена на сегодняшнее утро. — Ты боишься? — спрашиваю я ее совсем как Роберт. — Роботы не могут бояться смерти, мы не живые, меня огорчает лишь тот факт, что больше я не смогу приносить пользы. Завести с роботом философский разговор о смысле жизни — что может быть умнее, Майкл Хорн? Лучше спроси об этом самого себя — ты ведь тот же робот, шестеренки, провода, пластик… Снова вглядываюсь в силуэт напротив. — Знаешь, Эмма, тебе ведь говорили, что ты очень красива? — Да, часто. Мне говорил это Хозяин. — А в чем проявлялось отсутствие любви в твоем случае? Как Хозяин решил, что ты сломалась? — Он заметил не сразу, отсутствие некоторых слов в разговорах, поведение, в том числе, во время процесса удовлетворения Хозяина. — Это называется заниматься сексом, Эмма, любовью, если на то пошло. — Я знаю. Но именно это и происходит — я не могу называть романтические вещи романтическими словами, не понимаю, в чем причина поломки, несколько раз производила диагностику своей системы… Да уж, представляю, если Хозяин Эммы во время секса услышал нечто про «процесс удовлетворения» — не за то он платил бешеные бабки. — Хозяин купил себе нового робота, перед тем как отправить меня сюда. Так что теперь в моих услугах он не нуждается. Рада, что новая модель сможет исполнять мои обязанности с должным качеством. От подобного «роботского» мазохизма невольно начинает тошнить. Но если основная функция Эммы дарить любовь, то такое поведение — несомненная поломка. То, что в мире людей называлось бы — вариациями поведения, в мире роботов — заданная характеристика, описанная в инструкции по эксплуатации. После долгого молчания я, наконец, говорю Эмме: — Мне жаль, что для тебя все сложилось именно так. — Спасибо за твое участие, Неотложка-Майкл, — сказано это мягко и нежно — да, Эмма невероятно хороша, даже без «романтической надстройки», — А почему твой Хозяин отправил тебя на утилизацию? — Видишь ли, Эмма… — ладно, попробую поговорить с роботом о наболевшем, все равно в данный момент альтернативы этому нет, кроме раскладывания пасьянсов в собственной голове, — все дело в том, что я не считаю себя… роботом, в полном смысле этого слова. — А кто же ты тогда, щуплый?! - новый голос раздается из ниши по соседству с Эммой. Всматриваюсь в темноту — передо мной робот второго класса, корпус его во многих местах покрыт заплатами, потеки жидкости из пробоин на огромном металлическом теле кажутся грязью. Его внешность только схематично напоминает человеческую, никакой искусственной кожи и половых признаков. Тем не менее, пол робота однозначно определяется как мужской. — Чего пялишься? У тебя какие-то проблемы?! - голос робота глухой и низкий, тем не менее, уровень звука этот «крутой Уокер» все таки снизил до нашего с Эммой. — Как ты думаешь, есть у меня какие-то проблемы с такой внешностью? - отвечаю я ему. Слышится негромкий смех. — Да уж, мы, в отличие от людей, не выбираем себе костюмчик… Я — 2777, если что. Снова ненавязчиво оглядываю его тело, отмечая все новые сломанные детали. — Да, выгляжу я хреново. Но это все, что могла себе позволить моя семья. Они ни в чем не виноваты — у Донована не было денег на новую модель, а работа на ферме порой… способствует поломкам. Он чинил меня, да — много раз, если уж на то пошло, срок моей эксплуатации должен был закончиться много лет назад. Но это все, что он делал со мной противозаконного — мы не грабили, не убивали, не обманывали, я всего лишь помогал Доновану и семье свести концы с концами, а теперь — ему грозит срок в тюрьме… И его дети — Том и Салли, жена Джессика, все они останутся без средств к существованию! — Твоя программа подчинения до сих пор настроена на Донована, он не давал приказа тебе сдаться в Департамент? — догадываюсь я. — Да, им пришлось применять силу, Донован попытался спрятать меня, как обычно, но эти легавые уроды все равно сделали свое дело. А потом я уже не мог сопротивляться, потому что это привело бы к еще большим проблемам для Хозяина. — Сколько же тебе лет, Лаки? Гигант хмурится, но мне кажется, ему нравится мое прозвище. — С момента начала моей эксплуатации прошло почти шестьдесят лет, Неотложка. И Счастливчиком**, по моему номеру, конечно, меня называет Салли, дочь Донована… Не удерживаюсь от восклицания: — Твою мать, да ты старпер среди роботов! Не слышал о столь длительном сроке эксплуатации! — Неотложка, Лаки, вы такие… гетеросексуально-доминантные, — голос Эммы вклинивается в нашу беседу совершенно неожиданно, проблемы с «романтическими словами» явно присутствуют в ее лексиконе. — Эмма, видимо ты хотела сказать: «Мальчики, вы такие мачо», — говорю я своим высоким голосом с жеманными интонациями, заставляя Лаки безнадежно покачать головой. — Так что ты там говорил о том, что не совсем робот? — напоминает мне Лаки, — видимо твоя системная проблема еще хуже, чем сбой Эммы. Тебя тоже били по голове? — Похоже, так оно и есть, — мне уже не хочется рассказывать о своей особенности. Здесь, среди роботов, я ощущаю себя «своим», интересно, какая из моих «личностей» испытывает это «чувство»? Неотложка? Или это «человеческие» интерпретации Майкла? Склоняюсь ко второму варианту — думаю, роботам все равно, принадлежит ли кто-то из них к какой-либо группе, коллективизм — чисто человеческое явление. Как и понятие одиночества.