Дверь

Поединок

Вард

Стоило Лену выйти из дому, я был уведомлён, что дерусь сегодня. Именно сегодня, а не через два дня, как намечалось. И идти я должен прямо сейчас. Словно бы специально, чтобы Лен не знал. Сказали, что противник – не человек. Плохо. С людьми я чувствую себя уверенней, у не людей кости расположены совсем по-другому, в случае, когда они вообще есть. Так что надеяться приходится на оружие. Я написал Лену записку и отправился в путь с уже окончательно сформировавшимся ощущением, что прежнему укладу нашей жизни, устоявшемуся за этот год, пришёл конец.

Взгляд

Арена больше похожа на аквариум. Без воды. Куб с ребром в пять-шесть метров. Стены, пол и потолок выложены чёрно-белой шахматной плиткой, выпуклой, как булыжник. Двигаться по ней не очень удобно. Тусклый мертвенно-синеватый свет. Потолок – зеркало. С той стороны – наверняка прозрачное. С той стороны – зрители. В полутьме смотрового круга дамы с придыханием шепчут: - Какой молоденький! Вард ждёт. Того, что дальше будет происходить с его жизнью. На нём только широкие тёмные полотняные штаны. Даже обуви этот «костюм» не предусматривает. «Ничего, я легко двигаюсь», - успокаивает себя Вард, пока ждёт. Рассматривая бугристый пол и свои ступни. Свободно держит в руке короткий лёгкий меч. Словно палку. Словно что-то не очень важное. - На этот раз ему не удастся ничего ломать… - снова шёпотом, там, наверху. Мысль о его гибели возбуждает их так же, как и мысль о его победе. Они знают, кто его противник, а он пока нет. Минуты ожидания накаляют. Она появляется из небольшого люка в полу. Люк исчезает – и «аквариум» снова целостен. Она… появляется? Входит? У неё нет ног. Влетает? Крыльев нет. Вплывает? Вплывают в воду. Она появляется и повисает в воздухе, напротив Варда. Длинное, около двух метров, тело обтекаемой формы лоснится, словно и впрямь не на воздухе, а в воде. Плавники лениво движутся, словно поддерживая её на весу. Изгиб приоткрытой острозубой пасти похож на улыбку. Оскал. Она… Это очень похоже на огромную хищную рыбу. Варда передёргивает от воспоминания: Предварительный отбор, первая Арена, маленькие жалкие дети, и целая куча таких вот, только помельче, тварей. Он зажмуривается, прогоняя образ. Тогда никто так и не смог их победить. Они казались неуязвимыми. Неуязвимыми… В памяти вдруг всплывает другое воспоминание. …Жёлтый песок. Зеленоватые волны что-то шепчут ему, накатывая и отступая, оставляя в дар спутанные водоросли, которые остро солёно пахнут. Пригревает солнце. Брат, большой, сильный и добрый, ведёт совсем маленького Варда за руку. Вдоль берега. Они натыкаются на такую вот… рыбу. Только дохлую. - Видишь, Вард, нет ничего полностью неуязвимого. Просто уязвимость у каждого своя, - присев, брат кладёт ладонь на потускневшую рыбью «кожу». - Образец мощи, которая чувствует себя одинаково комфортно на суше и в воде, её тело не пробьёшь ничем, её зубы режут металл. Но вот она, дохлее не бывает. Потому что и в ней есть брешь. Брат очень много знал. Очень много. Может быть, поэтому и… - Спасибо, - одними губами произносит Вард. Пряча боль и нежность как можно глубже. - Он… улыбается! - выдыхает смотровой зал, полнясь удивлением. Тварь поворачивается боком и разглядывает Варда маленьким злобным сизым глазом. Её «улыбка» выглядит очень плотоядно и нагло. Она видит перед собой лёгкую добычу. Но и Вард теперь кое-что видит в чёрно-серой блестящей броне. Едва заметный рубец под нижней челюстью, обозначающий небольшое отверстие. Такое же отверстие, как то, в котором у твари на далёком солнечном берегу застряла маленькая шальная рыбёшка, сыграв роль палача. - Р-р-р! - кокетливо произносит рыба и красиво изгибается. Красиво. И смертоносно. Но Вард вовремя пригибается. Подныривает под рассекающий воздух плавник, одновременно почувствовав острый солёный запах водорослей. Он знает, где брешь. Теперь главное – до неё добраться.

Хозяин

Лен

Для меня остаётся загадкой биология этого места. Я, в принципе, вообще не очень силён в биологии, но здешняя слишком уж очевидно оригинальна. Например, в нашем районе деревья сбрасывают листья раз в два месяца. За день сбрасывают, а на следующий – все в новых, довольно зрелых на вид. В зимних районах растительности предельно мало, деревья все вечнозелёные и, кажется, вообще никогда ничего не сбрасывают. Я уже не говорю о том, как на этой, огромной, конечно, но всё-таки недостаточно огромной для такого объединения, территории сосуществуют мороз, зной и все их возможные оттенки. Такое разнообразие в одном городе – это удивительно. И, надо признать, довольно дискомфортно. Всегда чувствую себя глупо, когда тащусь по знойной улице с зимней кожаной курткой и тёплыми ботинками. Сознание насмешливо и до сих пор недоверчиво относится к тому факту, что через час тряски в метро вся эта амуниция придётся как нельзя более кстати. Перед выходом из подземки я утеплился. Одеваться на улице неудобно. Это я с непривычки проверил на собственном опыте. Парадоксы парадоксами, а опыт – серьёзная штука. Пока я натягивал куртку и ботинки в просторном стеклянном павильоне метро, со мной произошла странная вещь. Может, и не странная, просто я такого «блюда» ещё не пробовал. Я почувствовал слежку. Именно почувствовал чьё-то пристальное внимание. Это не было неприятное или тревожное ощущение. Сначала это было просто ощущение того, что что-то точно происходит. Стоя среди деловитой толчеи, стараясь не суетиться, я вертел головой, отыскивая того, кто так ощутимо мною интересуется. Все как будто одинаково серые, занятые своими мыслями, спешащие. А потом, метрах в десяти справа… Успел заметить только женский силуэт в длинном тёмном плаще. И ярко-бронзовые волосы. Короткие. Вьющиеся. Она исчезла в толпе. Слишком быстро, чтобы я смог разглядеть подробнее. Только новое ощущение – силы и чего-то смутно, но очень, болезненно знакомого… Меня невыносимо потянуло броситься следом, но я не уловил даже направления, в котором она скрылась. Что это было? Кто? Кого я могу интересовать, и по каким причинам? Может, это связано с моим заданием? Я пожал плечами, стряхнул тень ускользнувшей разгадки и вышел. Вышел я в ночь. В звёздную. Ещё одно испытание для непривычной поначалу психики. В тёплых районах семь утра – это утро, здесь – отнюдь. Это ещё хуже, чем с биологией. Несколько минут я постоял у выхода, притопывая, прихлопывая и пуская клубы пара. Не люблю зиму. Сочувствую людям, которые здесь живут. Конечно, может быть, они не любят лето. Делать что-то утром я тоже не люблю. В это время суток мне трудно адаптироваться к окружающей действительности. Но у меня никто не спрашивает. Поэтому холодным ранним зимним утром я двинулся разыскивать нужный мне адрес. По пути раздумывая о предпочтениях «клиента». Насколько я понял, лицо он немаловажное, и может позволить себе эти самые предпочтения. В частности – место жительства. Недалеко. Я даже не успел сильно замёрзнуть. Успел очень ярко вспомнить, как в детстве катался на санках с большого холма, поросшего извилистыми соснами, неподалёку от нашего дома. Вниз ехать было весело, а тащить санки наверх – нудно и лень, поэтому иногда я оттягивал этот момент: упав в конце спуска в снег, лежал, распластавшись, на спине и смотрел в небо, чувствуя, как холод начинает вкрадчиво проползать сквозь шубу… Это было очень давно. И не здесь. Высоченная громадина, выложенная из тёмно-серого крупного камня. Вид древний, казённый и мрачный одновременно. Светится жёлтыми окнами. В ночь, которая утро. От этого впечатляющего зрелища почему-то вдруг резко проявился недосып. Я откровенно зевнул, поёжился, вдохнул колкий воздух и углубился в подъезд. Никакой охраны на входе. Обычный подъезд. Ну, может, немного чище, чем обычный. Даже лифта нет. На лестничном пролёте перед нужным мне восьмым этажом я остановился. Потому что кое-что услышал из открытой форточки. Двор – колодцем. Внизу в синих сумерках две женщины развешивают бельё. Даже в сумерках видно, что оно флуоресцентно яркого синего цвета с зелёными полосами. Большие полотна, скатерти или простыни. На фоне белого поля снега. Я очень чётко представил себе, как на морозе ткань становится твёрдой и хрустящей, а потом в помещении пахнет зимней свежестью. Женщины поют. Что-то народное. Древнее. Глубокие сильные голоса переливаются, переплетаются с цветом полотен, поднимаются вверх по каменной трубе из домов. Я замер. Красота всегда обволакивает. Того, кто способен её слышать, видеть, чувствовать. Вечернее солнце на сухой траве у подножия дерева. Тяжёлая ювелирность модерна. Запах трав, кофе, древесины. Одинокий соловей ночью. Совершенный танец. Вард… - Фольклор, - сказал кто-то за спиной, - это хорошо. Я обернулся. Он стоял в паре метров от меня – высокий, крупный, тяжёлый. Но слово «толстый» к нему почему-то не липло, слишком, пожалуй, он был угловат для этого слова. Залысины на висках и тёмные с проседью пряди до плеч. Одутловатое длинное лицо. Острые проницательностью, колючие зрачками, бесцветные глаза. Прямой нос. Полоска почти безгубого рта. Увесистый волевой подбородок. Ладно сидящий по фигуре серый костюм. - Я… - начал я. - Знаю, пришли меня рисовать, - хорошо поставленный глубокий голос. - Да, - я кивнул, - значит, вас. Простите, не уведомлён о статусе – как к вам обращаться? - Без церемоний. Просто Инил. Без церемоний? Было в нём что-то, что опровергало такой подход. Что-то, сразу цепляющее тяжестью, как и его силуэт. И ещё что-то острое. Я не мог определить, что он вызывает во мне – неприязнь или расположение. Скорее – настороженность. Наши голоса неуютным, каким-то известково-металлическим эхом разносились по лестнице, растворяясь в тусклом свете голой лампочки. На фоне пения с улицы. - Это будет долго? - Нет, - я поднимался по ступенькам вслед за ним, - около получаса, может, меньше. - Хорошо. У меня много планов на сегодня. Я поёжился при мысли о том, что кто-то способен воплощать свои планы в такую рань. Для меня подобный распорядок непостижим. В «жаворонки» такого, как я, ничем не сманишь. Широкую квадратную прихожую заливал яркий, но приятно жёлтый свет. За одной из трёх закрытых дверей кто-то играл на скрипке. Красиво. Пронзительно. - Моя дочь, - пояснил Инил. Указал на четвёртую, открытую дверь. - Сюда. Я разделся и вошёл за ним в небольшую гостиную. Никакого особого размаха или шика. Сдержанность. Просто чувствуется, что всё дорого. Тот же жёлтый свет, мебель чёрного дерева, тёмный проём окна в обрамлении штор, усеянных изображениями глаз разного размера. Усаживаясь в предложенное мне кожаное кресло, я остановил взгляд на понемногу светлеющем небе за окном. - Знаете, почему я тут живу? - спросил Инил, устраиваясь в кресле напротив. Спросил, словно зная, что я об этом в очередной раз подумал. - Любите зиму? - я пожал плечами, доставая из сумки свой инвентарь. - Отнюдь. Но зимой почти все запахи засыпают. Весной просыпаются и становятся острыми. Летом становятся ленивыми. Осенью снова обостряются, словно чувствуют, что скоро уснут… - он говорил это почти мечтательно. Потом эту мечтательность резко оборвал: - У моей дочери аллергия на резкие запахи. Их трудно избежать и здесь, но всё-таки легче, чем где бы то ни было ещё. Мне никогда не давалось выражение сочувствия, пусть даже искреннего. А Инилу сочувствовать было и вовсе как-то… неадекватно. Он избавил меня от данной необходимости, продолжив: - Начинайте. Как мне повернуться, чтобы выглядеть наиболее выигрышно? Я уложился в обещанные пол часа. Натурщиком Инил оказался удачным – не вертелся, не жестикулировал во время коротких реплик, которыми мы иногда обменивались. Реплики были ничего особенного не значащие, и держался Инил вполне как будто бы доброжелательно, но во мне крепло ощущение настороженности, перерастающей в напряжённое ожидание. Чего? Непонятно. Но Инил словно держал перед собой ширму, за которой скрывалось что-то, невидимое сразу. Я-то этого чего-то не видел, зато оно очень внимательно рассматривало меня из водянистых колючих глаз… В общем, я почувствовал облегчение, сделав последние штрихи своего наброска. - Всё, - сказал я, вставая. - Не покажете? - он остался сидеть. - Нет – пока не закончу, - я улыбнулся. - Моя личная примета. Он не ответил. А моя настороженность загустела до предела. Вот-вот «ширма» упадёт, и я увижу… Надо попытаться ретироваться раньше. Я сгрёб свои рабочие принадлежности в папку, затем в сумку. Во время этого процесса Инил безмолвно наблюдал, словно ожидая, когда я наконец-то уйду. А когда я открыл рот, чтобы попрощаться, он меня опередил. Только прощаться он, как оказалось, не собирался. - Ты – мой, - как камнем по голове. - В смысле? - оторопел я. Догадкой опережая его ответ. - В смысле – моя собственность, - «ширма» с грохотом обвалилась. Я стоял и смотрел на него. Молча. Я просто не знал, что сказать. Мне было более чем просто неприятно, но я не был уверен, что об этом стоит говорить. Поэтому говорил он. - Сядь, - Инил кивнул на недавно покинутое мною кресло, - не мельтеши. Разговор будет длинный. Я послушно сел, тщетно пытаясь проглотить склизкий ком недоброго предчувствия. - У меня на тебя планы, - в его тоне появилось что-то вызывающее, - и пришло время приводить их в исполнение. Как ты на это смотришь? Издевается? - Не думаю, что мне предоставят право выбора, - я скептически покачал головой. - Правильно не думаешь, - Инил коротко рассмеялся. - Мне нравится, как ты держишься. Будучи собственностью. - Я не склонен считать себя вещью, - мой голос утяжелился металлом. Как и взгляд. - И если ваши планы касательно меня не учитывают этого, могут возникнуть проблемы. Инил снова рассмеялся. Затем резко оборвал сотрясания одутловатых щёк и серьёзно на меня посмотрел. - Ладно, подойдём с другой стороны. Ты выдающийся боец. Я бы даже сказал – озадачивающе выдающийся. У тебя нет определённого стиля. Или можно сказать по-другому – есть все стили сразу. За то время, что я наблюдаю за тобой, я видел в твоём исполнении элементы практически всех техник, которые я знаю, и элементы таких, о которых даже не слышал. Создаётся впечатление, что драться для тебя так же естественно, как дышать или двигаться вообще. На каждый удар ты почти автоматически предоставляешь оптимальный контрудар. Чуть ли не на уровне рефлекса. Ты моментально приспосабливаешься к особенностям боя с любым противником. Каким бы экзотическим он ни был. Я устроил последний бой, чтобы окончательно убедиться в этом. И всему этому ты никогда не учился. Твоё тело просто это умеет. Я давно купил тебя. Но до последнего времени не использовал в закрытых боях. Оставил всё как есть. Чтобы понаблюдать. И твой приятель – тоже моя собственность, - он криво усмехнулся, увидев, как я вздрогнул. - И, как ты понимаешь, всё совсем не просто. Это я понял очень чётко. С первых фраз «по сути». Инил помолчал, очевидно, ожидая, когда я приду в себя после слов о «приятеле», потом продолжил. Слегка нагнув голову, заглядывая прямо в глаза, словно надеясь уловить малейшую смену эмоций. - Я слышал о таких, как ты. Думаю, один из немногих, кто слышал. Ты – Странник. Он не спрашивал. Утверждал. Сказал это слово и замолчал снова. Глядя на меня ещё пристальнее. Даже вперёд подался. Ждал, что это слово ударит и разоблачит меня. Наверное, оно меня разоблачало. Но я чувствовал только удар. Странник… Странник… Я – Странник? Я ощущал этот термин всем, что есть во мне. Но я совершенно не понимал, что он значит. - Странник, - прошептал я деревянными губами. Инил удивлённо склонил голову. Затем скептически ухмыльнулся. - Не делай вид. Я знаю точно, кто ты. - Значит, вы знаете больше, чем я, - настала моя очередь ухмыляться. Хоть и далось мне это с трудом. - Странно, - он прищурился, - почему-то я тебе верю. Значит, мне придётся отказаться от надежды узнать о твоей братии побольше или как-то связаться с ней. - Это и были ваши планы? - О нет! Для воплощения моих идей вполне хватит твоих чудесных способностей в драке. Для меня важно, что ты сможешь продержаться живым именно столько, сколько мне нужно. И умереть, когда я скажу. - Почему вы думаете, что я умру, когда вы скажете? - я почти возмутился. Умирать мне что-то не хотелось. - Думай быстрее, - Инил осуждающе покачал головой. - Я же сказал, что твой приятель – тоже мой. И не говори, что он тебе безразличен. Не заставляй устраивать банальную проверку с пытками и тому подобным. Я невольно представил себе, как Варда пытают… Наверное, цвет моего лица резко поменялся, потому что Инил снова довольно заулыбался. Потом добавил: - Я знаю, что кроме трогательной привязанности, между вами ещё и долг стоит. Он ведь спас тебе жизнь, не так ли? Инил подождал ответа, но я молчал. Тогда он удовлетворённо кивнул и продолжил: - На этом мы закончим разговор о том, почему ты будешь делать то, что я скажу. И более конкретно обсудим, что именно это будет. Он встал и подошёл к окну. Шторы шевельнулись, оживив нарисованные взгляды. - Знаешь, как здесь распределяется власть? - он смотрел куда-то на улицу, в вялый рассвет. - Приблизительно. Я не собираюсь урвать кусок, - интонации мне сейчас не давались – я говорил на одной ноте. - В Городе практически всё построено на игре. И на ставках. Удача, умение угадать или просчитать исход игры – достаточная основа для того, чтобы иметь тут власть, быть признанным авторитетом, выиграть это право. Кто-то из Верхушки довольствуется деньгами и независимостью. Кто-то – хочет власти. - Вы, конечно, хотите, - предположил я. - Я – хочу. Чтобы добраться до чего-то, всегда нужно через что-то перебраться, - он посмотрел на меня. - Я, знаешь ли, очень амбициозен. Начинал с того, что был тренером у тех членов Верхушки, которые хотели участвовать в Боях. Много времени и усилий ушло на то, чтобы получить возможность сделать первую по настоящему серьёзную ставку. Оказалось, я удачлив. И теперь я собираюсь сделать ставку решающую. Он вернулся в кресло. - Через два дня, не считая сегодняшнего, Королевские игры. Это – как ярмарка титулов. Ты – мой ключ к самому высокому. Ставку на который можно сделать только один раз. Точно вычислить успех своего игрока в последнем туре, сначала поставив на то, что он вообще туда дойдёт. Это – прямой путь на самый верх, в Четвёрку, к единственной реальной власти. - На мелочи вы не размениваетесь, - я хмыкнул. - А зачем? Кроме того, мелочи – это не так уж много ступеней. Я уже стою довольно высоко, остаток пути целесообразно преодолеть быстро, если есть такая возможность. - А возможность – это я. - Именно. Реальная возможность. Состав Четвёрки не менялся уже много лет. Потому что мало кто решается участвовать в последнем туре. А бойцы тех, кто всё-таки решается, всё равно не выдерживают даже минимального времени, необходимого для выигрыша. Это если не говорить о том, что до последнего тура вообще мало кто доходит. А действующие члены Четвёрки играют именно в нём. Я займу место того, чья ставка будет наименее близка к результату. Вот поэтому ты должен будешь умереть именно тогда, когда я скажу. - Но зачем умирать-то?! - отчаянье и надежда дружно сплелись и заставили меня выкрикнуть это. - А если я выиграю? Если выживу? Инил покачал головой. Мне в этом жесте показалась печаль. - Никто не может выжить в последнем туре. До него можно только дожить. - А если всё-таки? - Этого нет в правилах. Для нас их никто менять не станет. - Но это же бессмысленно! - я грохнул кулаками по подлокотникам. - Просто это не рассчитано на таких бойцов, как ты. Предполагается, что их не бывает. Но, в целом, я с тобой согласен. Это одна из причин, вынуждающая меня быть жестоким на пути к своей цели. Я сник. Мне показалось, что я растворяюсь. Расплавляюсь в неотвратимости. В безысходности таю. Наконец я поднял тяжёлую голову, разлепил тяжёлые веки. - Что будет с Вардом после моей… смерти? - Из гладиаторов-осуждённых он полностью перейдёт в сферу услуг. Пусть себе танцует. Без риска для жизни. Я кивнул. Это уже что-то. За это, пожалуй, можно… Вот только не могу я себе представить, что это всё сделает Варда счастливым. - А пока, чтобы не казаться тебе голословным, я устроил ему маленькое испытание. Натянутая струна лопнула. В глазах потемнело. А когда свет вернулся, я обнаружил, что коленом вдавил Инила в кресло, а правой рукой вцепился в его горло в очень опасной точке, меня всего трясёт, и я шиплю ему в лицо: - Ты не успеешь! Я сам не успел подумать, чего могу этим добиться. Губы Инила беззвучно произносят слово. Я присматриваюсь. Это слово «уже». Я отпускаю его шею. Какое-то время он кашляет, краснота сходит с его лица. И теперь уже он шипит: - Я уже успел, идиот! Инил с силой оттолкнул моё, снова ставшее безвольным, тело. Я стукнулся плечом об шкаф. Прислонился пылающим лбом к прохладной гладкой поверхности. Замер. - Что с ним? - Не думаю, чтобы что-то серьёзное, - Инил ворчал, я слышал, как он с чем-то возится за моей спиной. - Он просто сейчас занимается тем, чем ты занимался вчера – испытывает новый уровень сложности. Это ведь предупреждение, а не наказание… И эта истерика была вовсе ни к чему! Последние слова он брюзгливо выкрикнул. Что-то в его тоне заставило меня обернуться. Инил безуспешно пытался отвинтить крышку с небольшой баночки. Вид у него был старый, усталый и помятый. Я подошёл, взял у него баночку, и вернул уже без крышки. - Спасибо, - досадливо. - Пожалуйста. Я сел и подождал, пока он выпьет маленькую ярко-красную таблетку. - Я только одного не понимаю: зачем вы так подробно мне всё рассказали? Если достаточно было поставить условие: своевременный выигрыш в обмен на жизнь… Почему-то я не смог произнести это имя. Инил помолчал, глядя в окно. Затем его цепкий взгляд снова вернулся ко мне. - Наверное, мне не хотелось, чтобы тебе слишком просто было меня ненавидеть. Ты, конечно, не поверишь, что в итоге я собираюсь обернуть всё это не только себе во благо, даже вовсе не себе. Я саркастически ухмыльнулся. - Вот-вот, - он кивнул, - я даже не стал бы пытаться тебя в этом убедить. Я достаточно жесток, чтобы добиваться своей цели планомерно и не скупясь на жертвы. Мои моральные принципы далеки от твоих. Это всё очевидно. Скрытые мотивы… Таковыми до поры до времени и останутся. И ты, конечно, будешь меня ненавидеть. Но моя откровенность, как, к слову, и отсутствие охраны – факторы, которые помешают этому чувству быть чистым и всепоглощающим. Маленькое, но сомнение. - Для вас это важно? - я скептически, но как-то уже не очень уверенно покачал головой. - Иначе я бы просто поставил тебя перед фактом, - Инил улыбнулся. На этот раз не насмешливо, не презрительно. Просто по-человечески. - Я всегда знаю, когда имею дело с настоящей силой. Ты и в самом деле можешь не знать, кто ты такой, - он растерянно развёл руками. - Зато я в этом не сомневаюсь. Когда я вышел на улицу, уже совсем рассвело. Всё было холодным и белым. Только сине-зелёные полотна беззвучно пели яркостью. И вдруг я снова почувствовал, что за мной следят.