И в Канаде мы верим в мир

Говорят, что надежда умирает последней. Вовсе нет. Последним, обычно, умирает тело, а надежда, не чувствуя нужды в себе, умирает за несколько секунд до этого. Если не ещё раньше. Впрочем, до смерти надежды ещё далеко. По крайней мере, они на это надеются. Посреди шоу Бен практически силой, позабыв обо всём, что его окружает, вытаскивает в студию, на всеобщее обозрение, Аарона. Идёт запись, которую, по идеи, вполне можно будет «порезать» после, вот только Бен не имеет никаких намерений это делать. Он кивает остальным просто заниматься своей работой и, сильнее сжав плечо Аарона, продолжает вести за собой. На его месте, в типичной для подобных шоу студии, в эдаком высоком кожаном кресле, отодвинутом сейчас той силой, с которой Бен вставал, лежит планшет с закреплёнными листами. На бумаге написаны темы, о которых стоит вспомнить, вопросы, которые нужно будет задать гостям, и даже парочка остроумных фраз на полях; всё это на случай, если телесуфлёр вдруг подведёт. — О, что это? — театрально изумляется Бен, глядя на планшет, и продолжает одной рукой сжимать плечо Аарона. Тот работает в одной футболке и обычных джинсах, и теперь вся Канада, да и весь мир, в принципе, имеет возможность лицезреть его «рукава». В самом же шоу Аарона ещё не видел никто. — Это нам не понадобится... — И Бен очень правдоподобно выбрасывает планшет через плечо. Должно быть, источник правдоподобности заключается в железной уверенности Бена, что хоть пять минут этого проклятого шоу, но он посвятит Аарону. Бумага шелестит, и планшет со звоном пластика ударяется об деревянный пол. — Вот, садись, — то ли предлагает, то ли приказывает и кивает в сторону дивана. Отпускает чужую руку. Аарон собирает остатки своего безрассудства и протестует. — Ещё слово, — поднимает руку Бен, — и я найду для тебя место получше. Он отряхивает костюм, который надел в честь прихода на его шоу парней из Simple Plan, что, впрочем, уже ушли, садится на диван, стоящий рядом с креслом, и выжидающе глядит на Аарона. Тот, вздохнув, тоже садится на диван. По крайней мере, сегодня он пришёл в чистой футболке. Или в той, на которой пятен не видно. Бен некоторое время беспомощно смотрит по сторонам, испытывая странное чувство уверенности в себе, смешанное со смятением и тем состоянием, когда ты, к примеру, признаёшься кому-то в любви, а что делать дальше — не имеешь ни малейшего понятия. К слову о любви. — Эй, я, что, не могу в качестве гостя позвать своего любимого Аарона Соловонюка? — говорит Бен ровно в камеру на голос, звучащий в наушнике, и садится в пол-оборота. Принимает самый любезный и внимательно слушающий вид. — Аарон, как ты пришёл к тому, что сейчас ходишь за странными людьми с камерой и снимаешь всё, что они говорят? — Хах, — он сдержанно улыбается. — Вообще, всё началось с того, что мой парень запретил мне отходить от него даже на шаг. Бен вдруг делается крайне серьёзным, но сохраняет тот настрой в глазах, который ясно даёт понять: когда всё закончится, они будут плакать от смеха. — Что ж, предлагаю очень внимательно выслушать идею о том, что я — его парень. Аарон? Сейчас Бена хватает только на смех, бесконечную любовь к Аарону и надежду. Светлую надежду, что его после подобного не уволят. Он десять минут практически без умолку трепался о том, что Аарон — его парень, и что Аарон замечательный, и при этом всеми силами старался оставаться с внешней уверенностью в том, что он шутит. Конечно же, он шутит. Конечно же... Когда десять минут прошли, а кто-то по другую сторону камер показательно постучал по стеклу часов, показав после этого десять пальцев, Бен сказал, что пришло самое время рекламы. На самом деле, пришло самое время выдохнуть. — Все остальные опаздывают? — Бен поднимает голову, весь раскрасневшийся, улыбающийся и с Аароном поблизости. — Тенфорд звонил пятнадцать минут назад и сказал, что опоздает. Белла связалась с менеджером этих ребят... с бубнами, они тоже пока не могут приехать. Рядом с нами, видимо, какая-то огромная пробка. — Чёрт возьми, а так хотелось всё быстро отснять и пойти домой. — Может, вырежем это? — делает рискованное предложение Стив, в основном общающийся с гостями шоу. Заметив быстро изменившийся взгляд, Стив ретируется. Теперь Бен надеется, что больше ни одного глупого предложения сегодня не поступит. И что его, конечно же, не уволят. В студии вдруг становится очень тихо. Уличив момент для обеденного перерыва, все спускаются в кафе на первом этаже, и их примеру следует почти вся команда, оставляя работать лишь самых преданных своему делу и тех, у кого обед с собой. Бен видит, как последние люди выходят через главные двери, и они, сидя на том же диване, что и до этого, остаются одни. Об обеде никто и не заикается. — Меня уволят? — беззаботно спрашивает Бен и смотрит на свои переплетённые пальцы. Он уже полностью пришёл в себя. — О-о... Нет, — быстро отвечает Аарон, и в подтверждение своим словам качает головой. — За это ещё никого не увольняли. Уволить тебя себе дороже. Бен поднимает взгляд на Аарона. Тот то ли уже улыбается, то ли только собирается улыбнуться, и Бен понимает, что время, в котором существует его улыбка, не столь важно. — Почему никто не знает, кто снимает все шоу? Как будто всё здесь делаю только я, да те ребята, что ещё даже не приехали. — Он снимает с себя тёмно-серый пиджак и закатывает рукава белоснежной, почти не помятой рубашки, продолжая неразборчиво бубнеть под нос, недовольный несправедливостью происходящего. — Ты хочешь, чтобы я... Поцеловал тебя, и тогда ты перестанешь злиться? — предполагает Аарон и встречается с взглядом, полным праведного негодования и не совсем праведного возмущения. — Твою же мать, а, — произносит Бен тоном «что за чушь ты пытаешься мне сейчас сказать, думаешь, я поверю?» и щурится, пристально глядя перед собой. В Аароне он прожигает дыру. По крайней мере, Бен надеется, что их поцелуи никто не видит. У них нет особого повода молчать об отношениях, но так будет проще, верно? Никаких лишних вопросов и лишних взглядов, никакого предвзятого отношения из серии «а, ну да, он же...» и никакого двойного дна в таком внимании к Аарону. Бена всё ещё хватает лишь на смех, бесконечную и всеобъемлющую любовь к Аарону, столь часто переполняющую его и льющуюся через край, и надежду. Надежду, что мир просто посмеётся с него, как делает это всегда. Что мир, наконец, так же полюбит Аарона, как любит его Бен, только чуточку слабее. Что рабочие места останутся за ними. Что ни надежда, ни любовь в нём никогда не умрёт. И Бен думает об этом, улыбаясь, когда в очередной раз Аарон встаёт за свою камеру, а он садится в кресло. Ведь ещё столько материала предстоит отснять.