И в Канаде мы верим в мир

Небо над Донингтон Парк пылает. Летом поздние закаты и ранние рассветы, но они стоят того, чтобы ради них пожертвовать сном. Рассвет в Донингтон Парк напоминает тлеющую бумагу, ограждающую поджидающий утро мир от чистого светлого неба. Бенджамин Ковалевич (временно в изгнании), всё ещё находясь на кураже от подходящей к концу второй недели их привычного посещения всех музыкальных фестивалей, на которые они только могут успеть, встречает рассвет в пять часов утра и наблюдает за тем, как собирается сцена. Может показаться, будто собирать огромную сцену в пять утра бессмысленно и безрезультатно, однако местные «сборщики сцены» прекрасно справляются с поджимающими сроками, отбиваясь от них, как отбивают отличную подачу в бейсболе. Его Аарон сейчас спит, а сам Бен в очередной раз за последние две недели ловит себя на том, что называет Аарона «своим». И он в очередной раз одёргивает себя. Это, конечно, не слишком хорошо и просто слишком. Но пока он не слышит, наверное, можно. Представлять средства массовой информации выгодно. Бен показывает бейджик (иногда — браслет), на котором отчего-то почти всегда написано «пресса», будто газеты вставляют на станицы ожившие видеозаписи, как в «Гарри Поттере», ждёт Аарона и таким образом может попасть едва ли не на саму сцену. Ему нравятся большие и всемирно известные музыкальные фестивали, потому что на них всегда полно камер, и у Аарона появляется лишняя возможность отдохнуть, а ещё потому, что чем больше людей, тем веселее. Небо над Донингтон Парк пылает. Запутавшийся в часовых поясах Аарон Соловонюк так и не просыпается, не обнаружив на кровати Бена, и ему, откровенно говоря, совершенно наплевать, в какую сторону и зачем сейчас встаёт солнце. Оно встанет и без него. Бен добывает себе, ценой невероятных усилий и благодаря своей приобретённой проворности, стакан кофе. Он допивает его, глядя на пока разобранную сцену, и без особого энтузиазма отвлекается на пару огромных автобусов (каких в своей жизни он успел повидать великое множество), которые катаются вокруг и беспомощно пытаются понять, где же отведённые для них места. Вокруг тепло и спокойно, не слышно звука вращающихся шурупов и гремящих многоуровневых конструкций, не слышно разговоров рабочих. Бен сидит и предвкушает ад, какой обязательно начнётся ближе к вечеру. Ад, в который он снова и снова возвращается. Начинается лето. Вернее, уже началось, и столь стремительно, что первые десять дней июня походят на август, а август, должно быть, будет походить на кипящий котёл. И всем им в нём вариться. Небо над Донингтон Парк пылает. Оно вспыхивает оранжевым и в несколько минут превращается ещё в мутное, но многообещающее синее, из которого обязательно вырастет прекрасное голубое. Его Аарон всё ещё спит, и Бен собирается обратно, пусть и собирать ему откровенно нечего. Его Аарон... Не стоит, всё-таки, так его называть. Вряд ли Аарон будет против. Быть может, что-то скажет по этому поводу, что-то ободряющее, как и всегда, лишённое осуждение, но такое, что даст понять: «Это мило, но лучше завязывай». Именно поэтому каждый день Бен зарекается так его называть. Бесконечные фестивали, разница между которыми иногда всего в несколько дней, должно быть, ещё больше сближают их. Потому что всё остальное время можно теряться на студии, на съёмках, в городе и даже в квартире. Тут не потеряешься, и в любой момент может настигнуть Работа, а если пытаться сбежать от неё, то вместе с моментом пропадёт и неделя труда. Какого труда — дело десятое. Гораздо важнее, (в самом деле, какой именно труд — это бесполезная информация) что за три летних месяца снимается огромное количество материала и не менее огромное количество вопросов от Бена, адресованных Аарону, на которые тот так и не сможет ответить. Быть может, он ответит на них позже. Небо над Донингтон Парк... Кому какое дело? Бен выбрасывает пластиковый стакан в мусорный бак и уходит.