Но как ни старайся, это – сон, от которого вскоре очнешься Хоть и бегу изо всех сил, но все на том же месте Сожги меня дотла, да, оттолкни сильнее Это бег по кругу идиота, обезумевшего от любви
В его жизни прошло множество переломных моментов, когда невообразимое и жирное разочарование поселяется в глубине его чёрствой души, начиная разрушать тело Пурпла по кусочкам, сказываясь на всём. Недельный недосып, бледная и очень тонкая кожа с причудливым переплетением вен как паутина паука, и усталые глаза. Сонные, заплаканные, измученные глаза. В ванной комнате становится жарко. Ужасно. Его самооценка запечатывается в коробке, и с каждым днём она чувствует свою никчёмность, сжимаясь до милипиздричиских размеров, закупоривая испачканным пакетом от прокисшего молока выход, позволяя утонуть опущенному сознанию и саморазвитию, захлебнуться в океане, — до самого дна рассуждений о себе. Так выглядит безмятежность.Все кончено, но я не в силах остановиться Пот ли, слезы ли это — я больше понять не могу И моя неприкрытая любовь, и пронесшийся ураганный ветер
Это одиночество. Одиночество, которое Фиол познал давно и может по праву называть своей матерью. Одиночество, это когда он сам, добровольно, без напряжения и вины давящая на тебя под напором другим, позволяет самому шагать в пропасть, в глубину, в бесконечную дыру харизмы, чтобы потом создать себя заново, по ниточкам, по новому, только что купленному паззлу, позволяя найти свою изюминку, которую, наверное не замечал, обзавестись, отыскать свою безмятежность, а самое главное — любовь. Любовь к Себе. Винсент думал, что самое жирное разочарование, которое он постиг, было после ухода матери из семьи, но увы, он ошибся. Самое глубокое разочарование, которое он нашёл было всегда рядом. И будет рядом. Вечно? Вечно. Это он Сам. Перед закрытыми глазами вырисовывается картинка, паззл, который О'Нин не забудет никогда. Литры плачущей крови, подобны дождю, и они льются, падают с капаньем, со звуком как у флейты, как у скрипки, со звуком, которое он запомнит на всегда. Со звуком капающей крови в таз с расчленёнными конечностями. И железном, с золотой оправе значком, и на нём, отчётливо написано аккуратными выделенными в засохшей буро-коричневой массе буквы: «Майкл Шмидт». И его лицо. Его бледное от страха измученное лицо. Резкие и хорошо различимые черты, по которым тонкая струйка крови быстро соскальзывает со вспотевшей кожи. Полуоткрытые от адреналина бледно-голубые глаза, они покраснели, капилляри попросту лопнули от слёз. Острый нос, и закрытые, искусанные до мяса губы. И кровь. Тонна крови с отрезанными сухожилиями. Красиво, что даже блевать хочется. Пёрпл медленно открывает глаза, держась за вспотевшую плитку, пытается встать, от горячей воды голова кружится, и зрение исчезает. Осторожно вылезает с воды и его резко окутывает ледяной ветер, ложась, стелясь, обнимая девственно оголённую кожу холодом. Странно. Вроде бы он закрывал окно. Смотрит в зеркало, долго, протяжно, всматриваясь в заплаканные глаза. Придётся опять надевать линзы и пить таблетки, ведь репортёрам нельзя так выглядеть. Но потом, он смотрит что позади его, в зеркале. Воды нет. Даже маленьких капелек, блестящих на искусственном свете лампы нет. Но он же не выпускал воду. И резко понимает, что Он, реально не один.Снова бегу, бегу, бегу, не могу остановиться Опять бегу, бегу, бегу и ничего не могу с этим поделать Все равно, я больше ни на что не способен Только и могу, что любить тебя