Моя практика

12 мая       Просыпаюсь от тепла ее тела.       Или я не спал?       Как странно устроен мир, когда я рядом с Женей!       Два дня — это много или мало? Миг или целая вечность?       Что-то не то творится со временем!       За эти два выходных дня, мне кажется, я побывал где-то в параллельной реальности. В этой реальности нет ни часовых, ни минутных стрелок. Есть переход от её взгляда к ее губам, от её губ — к рукам и снова — к губам… И дальше, дальше!       В этой реальности не действуют ни одни законы физики и анатомии!       Нет никакого притяжения, кроме притяжения любимого взгляда. И в этом взгляде можно утонуть! Но какое же сладкое это погружение!       Не помню ничего такого в учебниках о строении человеческого глаза. Учебники по анатомии врут. Выбрасываю их!       Что там внутри обычного человеческого тела они знают, а внутри влюбленного тела? Может, даже и бабочки, не знаю, но что-то там взлетает, падает и кружится — это точно.       А в крови нет ни эритроцитов, ни… а ну их все! — только Женя, ее голос, ее улыбка, ее прикосновения…       А я беззащитен перед ее касаниями. Как она умеет прикасаться: на ходу, на бегу, рукой, плечом, взглядом! И я плыву следом! Я родился, наверное, ради этих прикосновений!       Я что, становлюсь неисправимым романтиком или даже поэтом?!       Да ладно! Поэт-травматолог?!       У нас в группе, да что там — на нашем курсе — поэтов точно не было. Есть ли они вообще среди врачей, особенно травматологов?!       Похоже, один всё же явился на свет!       Ну хоть на два денечка можно?! …       Пытаюсь вспомнить, где же мы были в эти два дня… — Памяти тоже нет. Сейчас есть только зрение и слух: Женя спит, ласковая моя, любимая, и я слышу ее легкое дыхание.       Кажется, мы хотели вечером пойти в кино, зашли перед сеансом в кафе, на открытую террасу, и там Женя сломала каблук. Помню, нес ее на руках к машине, не мог понять, что не так с притяжением? Какая невесомая приятная тяжесть!       Женя смеялась: «Опусти меня, я сама».       Ага — САМА!       А сама прижималась ко мне и крепко держалась за мою шею. А я чуть прикасался к ее щеке… и мог нести ее хоть на край света. На море… А еще лучше сразу домой…       А дальше мало, что помню. Женя снова и снова пыталась приготовить нам что-нибудь вкусненькое на ужин. А я, кажется, ей помогал. Или всё же мешал?..       Придвигаюсь к ней по миллиметру, ближе и ближе, слышу всю ее своим телом: вот плечи, вот спинка, вот мои любимые руки — и дальше, дальше…       Нет, вообще-то ВСЁ любимое.       Не вижу лица, лишь краешек ушка. Безумно хочу увидеть лицо и… глаза.       Её самый первый взгляд. И пусть первое, что она увидит, буду я.       Разбудить? Нет, не будить, пусть поспит, и так я ей не давал долго уснуть.       Ой, ладно, НЕ БУДИТЬ! Кому я вру?! Но посмотреть-то можно?       Еще немного, совсем чуть-чуть пусть поспит. А потом…       Не дыша, чтобы не выдать себя, приподнимаюсь на локте. И так же не дыша, не отрывая глаз, почти не веря своим глазам, любуюсь. Как повезло мне, что вчера мы даже не заметили, что ночник не выключен. До ночника ли было?!       Нет, но если так прижиматься — она проснется, почувствует, что вот он я — и уже невыносимо близко!       Каким-то шестым чувством слышу легкое движение в мою сторону.       А-а, дождался! И, главное, как бы нечаянно! Я вижу легкий взмах ресниц. Такая же легкая улыбка.       Просыпайся, Женя! Но только я не виноват: я не будил тебя, не тряс за плечо, я даже не дышал на твое плечо. Ты ж как бы сама проснулась!       — Илююшаа, ты не даёшь мне спать…  Я же чувствую, что ты на меня смотришь… — как она произносит мое имя! Как лениво и зовуще растягивает она звуки!       — Я спал, но мне так захотелось на тебя посмотреть… — любуюсь ее улыбкой. Чувствую, как теплая волна нежности накрывает меня с головы до ног. И я честно добавляю:       — И не только…       Продолжаю будить ее: ласково касаюсь ее руки, целую моё такое родное и любимое плечико.       — Какая ты у меня красивая…       И я могу любоваться, прикасаться, целовать эту красоту. МОЯ. Женя все больше поворачивается ко мне и с ласковой иронией спрашивает:       — За воскресенье ты на меня не налюбовался, нет?       Что я могу ответить? Все воскресенье мы провели дома, и вроде бы должен был налюбоваться, но как же быстро пролетел этот день!       Ну не насмотрелся!!!       Отрицательно мотаю головой. Говорить что-нибудь всё труднее…       — Слушай, который час?       Безжалостная ты, Женя! Какое время, какие часы и минуты?! Если мы рядом, если ты так близко. Но все же поворачиваю голову к часам:        — Пять, — говорю это и умоляюще смотрю на Женю. Разве пять утра — это приговор? У нас же есть еще целых два часа!       — Ой, все! Гаси свет! — поздно же ты, Женя, про ночник вспомнила!       Женя предпринимает последнюю попытку остановить меня:       — Спать будем. Два часа осталось. Всё, всё, всё!       Но я же вижу, что она тоже светится от счастья и ждёт от меня решительных действий. И я «перехожу в наступление»:       — Ты же все равно уже проснулась…       И всё!..       Будит меня вкуснейший аромат кофе. Жени уже нет рядом. Улавливаю её лёгкие шаги на кухне. Жаль, но пора вставать.       Женя суетится у плиты. Стараюсь подойти неслышно, сзади. Целую любимую шейку. Женя вздрагивает и замирает, а потом нарочито сердится и поворачивается ко мне:       — Всё, всё, всё!       Но я же вижу, что ей нравится.       Ладно, слушаюсь и повинуюсь.Приказывай, моя КОРОЛЕВА!       Бегом в душ. Быстро одеваюсь. Надо ещё успеть собраться на работу.       На работу вместе! Вдвоём! Веду Женю под руку! Как же здорово, что не надо скрываться! Пусть все видят и завидуют!       На посту Изабелла. Радостно отвечает на наше приветствие и сразу же по-деловому объявляет:       — О! Илья Анатольевич, Евгения Павловна! Наш новый зам главного просил передать, что собирается сделать какое-то очень важное заявление на планерке в 8.30. Строго просил передать, чтобы никто не опаздывал и все были!       Ну вот и приехали! Настроение сразу резко портится. Не думаю, что от нашего Славы можно ожидать каких-то хороших известий.       — Да? Прямо строго сказал? Ух ты! — вижу, что Женя по-прежнему в игривом расположении духа.       А наш рабочий день начинается. Уходя в ординаторскую, Женя забирает с собой истории вновь прибывших пациентов. Быстро переодеваемся и спешим на внезапно свалившуюся на нашу голову планерку.       Ну так и есть. Слава в своём репертуаре. Старается придать своему голосу подобающую должности строгость:       — Напоминаю всем, что мы приёмное отделение! И если к нам поступает, например, пациент с переломом пальца, то я вам напоминаю, что мы лечим ПЕРЕЛОМ, а если у пациента нефрит, ринит или там, я не знаю, может быть, кариес… близорукость… То это уже не наш профиль!       Ничего нового! Но сколько пафоса и неприкрытого апломба. Я нарочно улыбаюсь. Видимо, нашего Мамина очень напрягает мой спокойный и непринужденный вид и он резко переходит в контратаку:       — Илья Анатольевич, Вы систематически нарушаете это правило, назначая пациентам анализы, которые не предусматривает профиль нашего отделения. Например… (Слава роется в своих записях. Вижу, что нужный компромат на меня уже заготовлен) к Вам поступает Слепцов С.К. с переломом руки. Вы вызываете к нему нефролога.       Мне вдруг становится ещё веселее:       — Так Слепцов упал с байдарки и долгое время просидел в ледяной воде. Он жаловался на боли в поясничном отделе.       Но на Вячеслава Александровича моя железная логика не производит абсолютно никакого впечатления. Ему надо во чтобы то ни стало низвергнуть бывшего начальника, а теперь строптивого подчиненного:       — Вы слышите, что Я Вам говорю?! Поступает турист с переломом руки, а Вы тратите средства, время, человеческие ресурсы… И когда отделению все это потребуется…       Но договорить ему не удается. Со стуком в дверь в ординаторскую влетает Изабелла:       — Извините, Вячеслав Александрович, там в гинекологии у нас производственная травма. Неадекватная пациентка при осмотре в кресле врачу ногой в бок засандалила. Илья Анатольевич, там по Вашей части, возможно, перелом ребер.       Слава, видя, что его прервали на самом интересном месте, не скрывает своего раздражения:       — Перелом ребер подождет!       А я, наоборот, про себя радуюсь появившемуся поводу уйти и просто спокойно работать:       — А Вы знаете, я все же пойду. Надоело слушать Вашу ересь. Извините!       Ухожу, ослушавшись своего начальника. Спиной чувствую, как у нашего Славы от моей столь неуважительной выходки по отношению к начальству, сами собой поднимаются волосы на затылке. И даже могу представить, каким красноречивым взглядом он ласкает мою быстро удаляющуюся спину.       Понимаю, Вячеслав Александрович, что не оценил по достоинству Ваши столь рьяные попытки навести должный порядок в отделении. Вот только не надо мне пыль в глаза пускать. Не ради отделения, а ради себя любимого Вы стараетесь. Да и вообще, не с того Вы начинаете свой путь к карьере, терапевт наш ненаглядный.       Тут же всплывает в памяти наш недавний разговор с Шульманом…       …В то утро Гиппократ вызвал меня к себе в кабинет. Сначала он, как обычно извинился, что оторвал от дел, поинтересовался, как дела. И вдруг задал мне тот же самый вопрос, о чем днём ранее интересовался у меня Мамин:       — Что решили насчёт отъезда? А то ходят какие-то слухи, пересуды. Не люблю я это!       Конечно, я попытался сразу его успокоить, что никуда не уезжаю и буду работать так же, как работал. Наш главврач искренне обрадовался моему решению. Потом, посетовав на здоровье и, возможно, скорый уход, вдруг признался, что кто-то из наших накапал на него в департамент за участившиеся уходы с работы. И тут же добавил:       — Ну, мне втык сделали! По-дружески. Мол, что это у тебя подчиненные доносы строчат?       Мне тогда сразу стало понятно, чьих рук это дело. И что наш Слава подкапывает уже и под Шульмана. Расстроенный, рассказал об этом Жене…       …Спешу на вызов к врачу из гинекологии. И правда, на снимке два сломанных ребра. Только разобрался с производственной травмой — звонок от Жени. Просит срочно прийти. Тяжёлый пациент с поврежденными сухожилиями сгибателей и суставом. Снова на помощь к своим.       Наши уже на операции. Стерильный халат — и вперед! Не успеваем зашить сухожилия — на мониторе остановка сердечной деятельности. Разряд! Еще разряд! Слава Богу, запустили! Ещё немного, и мы бы его потеряли.       Женя, закончив свою работу, в гневе убегает разбираться с тренером. Как выяснилось перед операцией, наш пациент—боксер, в детстве перенес непростую операцию на сердце. Вдвоём с Галиной пытаемся успокоить парня, который до сих пор не может поверить и понять, что тяжелые спортивные нагрузки ему строго запрещены и противопоказаны. И похоже, что дело там не только в этом. Что-то связанное с криминалом?       Ну вот наконец и вечер!       Мы выходим с Женей из больницы.       Как это приятно говорить и думать: МЫ.       Вижу, что Женя выглядит не то расстроенной, не то задумчивой. А мне так хотелось бы, чтобы она улыбалась.       Жень, как тебя подбодрить? Как тебя отвлечь хоть немного от историй твоих пациентов. Думай, Илья, думай. Ничего интересного вот так сходу придумать не могу… Да и что может прийти в усталую голову в конце рабочего дня.       Говорю первое, что пришло в голову:       — Женя, а Жень, ты сильно устала? Женя отвечает как-то неуверенно:       — Не так, что бы очень. Ну да. Как бы устала чуть-чуть.       Вспоминаю, что мы так и не попали в кино в этот выходной:       — Может, мы с тобой сходим куда-нибудь? Ну в кино. Или в кафе хотя бы. Женя молчит. Мыслями где-то далеко. Хотя я, конечно, догадываюсь, где.       — Жень, Жень, ты меня слышишь? — хочу привлечь ее внимание и вернуть ее мне.       — А? Задумалась, да? Слушай, подожди. Ты знаешь, я постоянно думаю об этом парне. Агапове. Как так получилось, что на одного человека свалилось столько бед? Старая бабушка. Мама умерла. Отец бросил. Порок сердца. Ну как на одного человека? Я не понимаю.       Как близко Женя принимает к сердцу судьбы своих пациентов. В этом она вся. И надо попытаться понять ее и принять то, что очень часто в мыслях она будет не со мной. Но я люблю ее, такую.       — Нет, ну подожди! Положим с бабушкой ему ещё повезло.       — Да? Нет, ты меня не понимаешь.       Женя вдруг с улыбкой вспоминает своего сына Ромку. Рассказывает мне, что когда он был маленьким, то очень не хотел взрослеть, потому что однажды вдруг понял, что все взрослые когда-нибудь обязательно умирают.       А потом Женя вдруг становится такой трогательно-задумчивой и серьезной, видимо, вспоминая свой ответ сыну про здоровый образ жизни и про то, что тогда можно прожить до ста лет. На что Ромка ей ответил: «А давай, мама, до двести лет будем жить!»       — Представляешь, в течение трёх лет он следил за тем, чтобы я делала с утра гимнастику, — она снова о чем-то задумывается.       Кажется, я всё-таки понял, что волнует Женю:       — То есть, ты хочешь сказать, что Агапов с детства живёт в страхе потерять единственно родного человека?       — Жалко его. — Женя говорит это трогательно и немного жалобно тихим таким голосочком, словно просит меня понять ее.       А я слушаю, смотрю и понимаю снова и снова: Женя, я люблю тебя! Как же я люблю тебя! Я хочу быть с тобой. Всегда. Переживать с тобой, радовать тебя и радоваться с тобой. Засыпать с тобой… И просыпаться рядом!       — Женька, Женечка! А давай с тобой до двухсот лет жить! Мне с тобой нравится!       Женя оживляется и как бы изображает возмущение:       — Двести лет с тобой МУЧИТЬСЯ?!       А я отвечаю серьезно:       — Почему мучиться? ЛЮБИТЬ!       А губы уже сами тянутся к ней.       А теперь домой. Отдыхать.       Нам еще двести лет просыпаться рядом!