Моя практика

21 мая       Как же я люблю тебя, приемное отделение больницы №6! Города Тулы, конечно! Потому что жизнь здесь всегда бьет ключом! Кого по голове, кого по носу! Но это уже детали.       И сегодня было как всегда.       Итоги дня сегодняшнего:       У нас по-прежнему нескучно.       Теорию бумеранга никто не отменял, по крайней мере в Туле так уж точно. Да, да! Это я к тому, что моя злорадная мысль, что все-таки мало Славе досталось и что не хватает полиции, протоколов, снятия тяжких телесных… — вернулась к моему носу быстрым ответом. Вот ведь он какой, этот бумеранг: мысль о Славе, а нос мой!       А наш Мамин, видать, таки малость ударился головой, когда его Антон воспитывал. Или не малость, если судить по распоряжениям, из этой самой головы вылетающим. И хотя я не невролог, а простой травматолог, но в состоянии констатировать травму всего головного мозга, отягченную к тому же неправильно подобранным головным убором.       Так что — кто бы мог подумать! — я изрядно продвинулся в размышлениях о роли головных уборов в медицинской практике. В смысле, что происходит, если шапка сильно жмет голову, распухшую от оригинальных идей… Осталось уточнить: тяжела ли шапка Мономаха в принципе или просто не по Сеньке, простите, не по Славке шапка.       Вот так весело мы и живем!       И все же — шутки шутками — но прости меня, Тула, а нам придется расстаться…       Я смотрю с нежной улыбкой на только что уснувшую на моей руке Женю. Моя любимая! Моя родная!       Да, совсем скоро мы уедем в Москву! Для Жени нашлась вакансия хирурга в этой же больнице, как заверил меня сам главврач.       И я счастлив, что Женя наконец-то сказала мне свое «Да». Не очень уверенно, правда, с лёгкой грустью в голосе.       Да что там! Я и сам буду скучать по этому городу и этим лицам, и моему такому родному уже приемному отделению…       Прямо с самого утра наш и.о., он же Мамин Вячеслав Александрович собрал всех врачей приемного отделения в своём теперь уже личном кабинете. Уж так ему хотелось лишний раз покрасоваться перед нами в новой должности, да ещё и в кожаном кресле за столом главврача. Видимо, и днём и ночью грезил, как мы все враз окажемся у него под пятой. И вот оно свершилось! Сбылась заветная Славина мечта!       Да уж! В тот момент Мамин сполна наслаждался сладостным и пленительным вкусом власти над своими бывшими коллегами, оказавшимися вдруг  — о счастье! — у него в подчинении.       Ага! Это надо было видеть!       Сначала мы минут пятнадцать (или показалось? но долго!) ждали, пока он с важным видом просматривал и перекладывал какие-то там бумажки, что-то бормоча себе под нос, и наконец со вздохом изрек:       — Да, тяжела ты, шапка Мономаха…       Глядя на его деловой вид и на озабоченное лицо, мы понимающе переглядывались между собой и понимали: ШОУ НАЧИНАЕТСЯ! И очень старались сдерживаться, чтобы не прыснуть со смеху.       Разве ж могли мы предположить тогда, что повода для радости и веселья у нас в ближайшее время теперь уже точно не предвидится…       Выдержав многозначительную паузу, Мамин наконец-то степенно, с расстановкой в голосе произнес:       — Давайте к вопросу, по которому, собственно, я пригласил вас в мой кабинет.       Вот тут Слава немного не дотянул в артистичности: надо было обвести глазами или широким жестом кабинет и выдержать паузу, чтобы мы осознали глубокий смысл слов: «МОЙ кабинет». Как говорится, Станиславский нервно курит в сторонке.       — Ну, вопрос, вероятнее всего, очень серьёзный, раз сразу троих врачей отвлекли от работы, — иронично отозвалась Женя.       Но Слава, сделав вид, что не заметил явного сарказма в ее голосе, тут же продолжил:       — Евгения Павловна, говоря лаконично, грядут перемены. Реформы, которые призваны улучшить работу приемного отделения!       Тогда свое веское слово вставила Шмелёва как раз по теме «Улучшить»:       — А я вот слышала, что в нашу больницу поступил наркозно-дыхательный аппарат нового поколения и почему-то его перевели в хирургическое отделение!       Ольгу Михайловну как анестезиолога больше всего удивило, что в хирургическом такой аппарат, практически новый, уже есть. Между тем как наше отделение дожидалось его почти уже два года.       Вячеслав Александрович не смог сказать в ответ ничего вразумительного, кроме того, что ему как начальнику лучше знать, какое отделение и в чем нуждается.       — А! Я поняла, это, видимо, как-то связано с шапкой Мономаха, — снова поддела его острая на язычок, Шмелева.       Слава проглотил и это. А дальше мы выслушивали очередную порцию словоблудия о порядке в работе отделения. И о том, что наше ПРИЕМНОЕ оказывает только ПЕРВУЮ помощь и ВСЁ!!! Слава все больше и больше входил в раж.       Тогда не выдержал и я, напомнив нашему новоиспечённому начальнику, что оказание первой помощи зачастую подразумевает НЕМЕДЛЕННОЕ хирургическое вмешательство.       Господи, о чем я?! Кому я это говорил?! Ведь, казалось бы, уж кому, как не врачу, проработавшему столько лет в приемном, это должно быть хорошо известно.       Но Мамин снова и снова крутил свою одну и ту же заезженную пластинку про существование для подобных случаев ХИРУРГИЧЕСКОГО отделения.       В ответ на мои возражения, что иногда счёт жизни человека идёт на минуты и мы просто не успеваем перевезти пациента в другое отделение, Слава лишь недовольно поморщился, ответив, что я как всегда слишком все усложняю.       От этого пустого и абсолютно никчемного словесного поединка меня спас звонок Изабеллы. Она сообщила о тяжелой пациентке, поступившей по скорой в отделение.       Я с большим облегчением, подчеркнуто вежливо извинившись перед нашим и.о., сообщил, что мне нужно идти. А потом, не дожидаясь возражений Мамина, сразу же направился к выходу. Правда, уже в дверях услышал возмущенный моей неприкрытой дерзостью возглас Славы:       — Я еще не закончил!       И тут я, развернувшись и глядя прямо Мамину в глаза, резко высказал ему все, что думаю по этому поводу:       — А я не собираюсь Вас слушать дальше! Все, что Вы говорите, это несерьезно! И, если честно, похоже на бред!       Мамин что-то там еще кричал вдогонку. Но я его уже не слышал, направляясь прямиком в своё отделение…       Представляю силу взгляда, который Слава метнул мне в спину. Думаю, это изрядно добавило скорости бумерангу, который ко мне вскоре прилетел.       А в смотровой меня уже дожидалась девятнадцатилетняя пациентка. Тогда все симптомы ее заболевания указывали на вирусный гастроэнтерит: тошнота, рвота, диарея… что, как и следовало ожидать, стало причиной сильнейшего обезвоживания всего организма.       Первые мои сомнения в правильности диагноза появились, когда я увидел на градуснике температуру 39°. Я отдал распоряжение Изабелле взять все необходимые анализы и поместить больную в отдельную палату под капельницу с физраствором.       Выйдя из смотровой, я с удивлением заметил в отделении Женю и Олю, которых уже и не чаял увидеть так скоро на рабочем месте. Думал, что Мамин будет мучить девчонок до вечера, разглагольствуя о своих реформах.       — Да нет, наш главврач разнервничался, и, так сказать, конструктивного разговора не вышло, — сделав нарочито скорбное лицо, тут же сострила Шмелева.       На Женин вопрос о вновь поступившей пациентке, я сразу поделился с ней своими сомнениями по поводу диагноза. Потому как при вирусном гастроэнтерите температура выше 38° не поднимается. Симптомов ОРВИ у больной тоже не наблюдалось. А тогда нам ещё только предстояло выяснить, что это за болезнь…       Когда я зашёл в палату к девушке, она уже лежала под капельницей, объясняя кому-то по телефону, куда можно прийти, чтобы ее навестить. Пришлось сообщить пациентке, что все посещения родственников и друзей какое-то время будут под запретом, потому что в процессе лечения её болезни необходимо соблюдать карантин.       А потом из коридора я услышал вдруг встревоженный возглас Жени. Она звала меня на помощь.       Прибежав на голос, я увидел там очень живописную картину. Два молодых парня, яростно вцепившись друг в друга, устроили погром и ледовое побоище прямо возле сестринского поста.       Я тут же кинулся, чтобы их разнять. И на какое-то время мне это удалось. Драчуны наконец-то отпустили друг друга и, тяжело дыша, постепенно стали приходить в себя. Пользуясь моментом, я попытался выяснить, кто они такие, но парни только злобно глядели друг на друга, никак не реагируя на мои вопросы.       Видя, что диалога у нас не получается, я пригрозил им полицией, если они сейчас же не покинут помещение больницы. Но дебоширы, не обращая никакого внимания на присутствие рядом женщин и пациентов, снова набросились друг на друга, изо всех сил работая кулаками.       Чтобы прекратить эту потасовку, я опять попытался вмешаться в драку. И в тот же момент почувствовал, как прилетело и мне. Точным ударом, прямо по носу! Тогда уж я не выдержал и что есть мочи заорал на них:       — Пошли вон!!! Ушли отсюда!!!       Видимо, мой истошный крик наконец-то привёл их в чувство. Парни сразу притихли и успокоились, а потом медленно побрели по коридору к выходу.       Не успел я облегчённо вздохнуть и порадоваться тишине и спокойствию, как тут же заметил текущую из разбитого носа кровь. Женя, с тревогой взглянув на моё лицо, быстренько повела меня в процедурную.       И вот я снова стал пациентом своего приемного отделения. Так сказать, по совместительству. Как я ни пытался остановить Женю и объяснить ей, что могу прекрасно все сделать и сам, она ничего не хотела слушать.       — Вот он герой! Он рану в бою получил! Молодец! — подбадривала меня мой любимый хирург, между делом обрабатывая мне нос.       Мне было неловко, что Женя поет мне хвалебные оды и суетится вокруг меня из-за какого-то пустяка, с которым вполне мог разобраться и сам. Возразив ей, что никакой я не герой, а это обыкновенная ПРОИЗВОДСТВЕННАЯ ТРАВМА, я быстренько отправил Женю к пациентам.       К счастью, ничего особо серьезного с моим носом не случилось. По крайней мере обошлось без перелома, поэтому из процедурной я тут же снова поспешил на пост.       Видимо тогда на моём лице все ещё были видны следы участия в боевых действиях, потому что Изабелла, отдавая мне только что полученные анализы, тут же поинтересовалась моим самочувствием. Я поспешил заверить её, что все нормально. А вот результаты исследований меня сильно озадачили. Анализы показали, что у молоденькой пациентки не было вирусного гастроэнтерита. И мои сомнения на этот счёт подтвердились.       Озвучивая вслух свои мысли Беллочке, я не сразу заметил подошедшего на пост вездесущего Мамина, который тут же вмешался в наш разговор о гастроэнтерите. Ну, разумеется, Слава не мог оставить без внимания мой разбитый нос. Видно было, как он заинтригован и как ему не терпится поскорее узнать все пикантные подробности произошедшего.       Понятно, что в тот момент у меня не было никакого желания отвечать на дотошные вопросы Мамина. Поэтому я отделался классической отговоркой, что просто «УДАРИЛСЯ» и чтобы поскорее закончить этот неприятный разговор, тут же поспешил в свой кабинет.       Но неугомонный Слава все же выудил у Изабеллы информацию о случившемся конфликте в отделении и сразу же, непонятно зачем, вызвал в больницу полицию. И, конечно, это был не кто иной, как нежно обожаемый мной капитан Королёв.       Нам снова пришлось собраться всем у меня в кабинете для выяснения обстоятельств конфликта. Пока Слава описывал Степану в красках эту историю, наши дебоширы сидели тут же с потухшими лицами.       Зато Степа любовался моим носом и не скрывал, что картина эта доставляет ему наслаждение.       Женя попыталась побыстрее закончить затянувшийся обвинительный процесс и уйти к пациентам. Не тут-то было! Мамин был непоколебим в своём рвении навести порядок и дисциплину в отделении. А так как я не просто был свидетелем, но и как бы потерпевшим, то моё участие и поддержка в обвинении нарушителей порядка стало делом чести для нашего новоиспеченного руководителя. Хотя было очевидно, что я уже Славу особо не интересовал, и мое мнение тоже: главным действующим лицом, свидетелем обвинения, вещественным доказательством был мой НОС.       Молодые люди с жаром уверяли нас, что разберутся между собой сами и что удар мне по носу получился абсолютно случайным, но наш Слава прямо-таки настаивал на уголовном наказании возмутителей порядка и, козыряя моим распухшим носом, со знанием дела намекал на статью УК.       Вот не зря мне утром пришла мысль про ШОУ: в Славе явно пропадал режиссерский талант! Ну как талант?! Для художественной самодеятельности в кулинарном училище — само то. А еще лучше пьеска для детского сада: «Ваня ударил Саню. Кто пойдет в угол?»       Степан продолжал наслаждаться спектаклем, молчал и только переводил взгляд с Мамина на меня, потом — отдельно — на мой нос. И ждал, как же я себя в этой ситуации поведу.       Нос молчал, не жаловался, не плакал, не обвинял, не просил моральной компенсации. Я — тоже.       Парни совсем уж было сникли, как тут в мой кабинет постучались и в дверях неожиданно появилась сбежавшая из-под капельницы больная. Нам сразу же стало понятно, из-за кого разгорелся весь этот сыр-бор.       Девушка была еще очень слаба, она взволнованно начала просить не арестовывать её парня, которого из-за этой судимости могут не принять работать в полицию. Но, не успев договорить, она пошатнулась и начала падать в обморок. Я тогда еле успел подхватить ее на руки и унести снова в палату.       Лежа на кровати, девушка вскоре пришла в себя. Женя осталась ставить капельницу больной, а я снова отправился в кабинет выручать парней.       Слава по-прежнему продолжал настаивать на заведении уголовного дела. А Степан объяснял, что при этом должно быть заявление от потерпевшей стороны. То есть от меня.       — С этим никаких проблем, — поспешил его заверить Мамин, нисколько не сомневаясь, что я напишу то заявление, на основании которого Степа даст ход делу.       Степан тут же вопросительного посмотрел на меня. Я с вызовом спросил у Мамина, почему он так в этом уверен.       Похоже, для нашего и.о. мои слова прозвучали, как холодный отрезвляющий душ.       — То есть?! Потому что ВЫ заведующий отделением и ВАМ в первую очередь должно быть не безразлично, что в этом отделении происходит!       Тогда мне стало ясно, что Мамин так просто от меня не отстанет. Я сразу же дал ему понять, что как заведующий отделением, сделал все для того, чтобы прекратить драку и сгладить ее последствия и больше никаких действий предпринимать не намерен.       Слава же все никак не мог угомониться, настойчиво указывая на мой пострадавший в этой драке нос. Вот тут я уже не сдержался:       — Детский сад какой-то! А у нас что в отделении других проблем, кроме моего носа, нет, что ли?       Видя мою несговорчивость, наш и.о. пустил в ход все имеющиеся у него веские доводы и аргументы:       — А Вы считаете, что хулиганство, беспредел, мордобой — это не проблема?       Я же напомнил Мамину о нашей пациентке, которая сбежала из-под капельницы и у нас на глазах упала в обморок и предложил не устраивать публичных судебных слушаний, а приступить к исполнению своих прямых обязанностей — лечению пациентов. Тогда, гневно обвинив меня в круговой поруке, Слава наконец-то покинул мой кабинет.       А вот Королев, что интересно, сразу принял мою сторону и тут же обратился к драчунам-дуэлянтам:       — Что сидите-то? Чешите отсюда!       Еще немного, и я готов был зауважать Степу. Кому, как не ему знать, какие конфликты интересов возникают из-за женщин!..       Вечером Женя зашла ко мне. Ей не терпелось узнать, чем закончилась история с драчунами. Я вкратце рассказал ей тогда о произошедшем, но тут же поспешил перевести разговор на другую тему.       Женя сообщила мне, что у нашей молоденькой пациентки выявилось инфекционное заболевание — ЛЕПТОСПИРОЗ. И высокая температура, и сыпь на груди, которую Женя обнаружила при повторном осмотре — всё это были последствия умывания водичкой из городского пруда, в котором наверняка водятся крысы, разносчики заразы.       Конечно, я тут же похвалил Женю за такую оперативность в постановке верного диагноза. Оставалось только проинформировать Изабеллу о назначении для пациентки…       Рабочий день был позади, стемнело, я вызвал такси.       В ожидании машины я снова и снова вспоминал наш разговор в кабинете у Вячеслава. Было непонятно, чего он добивался. Может, я ушел и пропустил что-то важное?!       Женя тогда пояснила мне, что по задумке Славы в нашем отделении больше не будет ни нормальной диагностики, ни операций. А все пациенты будут сразу же направляться по профильным отделениям.       Но и это еще было не самое потрясающее из идей Мамина. Как выяснила Женя у Ольги, вся суть его реформ заключалась в том, чтобы оказывать ПЛАТНЫЕ услуги в нашем отделении.       — Ногти будем рвать вросшие за деньги… Клизмы будем ставить желающим похудеть, — помню, как горестно вздохнула тогда Женя.       Конечно, мы с ней прекрасно понимали, что нельзя было допускать ТАКИХ преобразований в родном нам отделении. Ясно было и то, что чем больше мы будем этому противодействовать, тем больше будет действовать на нас Мамин.       — Ой, меня радует только одно. Что, когда все это начнется, нас с тобой уже здесь не будет, — произнёс я вслух свои мысли, чтобы хоть немного успокоить Женю.       — Да. Нас не будет. Ольги не будет. Гиппократа не будет. Никого не будет. Будет только Слава стоять один. Всё. — И это «ВСЁ» Женя произнесла с какой-то тихой печалью. В тот момент я услышал в ее голосе нотки сожаления, чуть ли не сомнения в решении уехать в Москву. А ведь мы уже все решили…       Хотя, если честно, мне тоже было тогда не по себе, словно мы бросали отделение в такое сложное для него время. А ведь я уже полюбил мое (или уже не мое?!) приемное отделение. И совсем не потому, что у нас бывает интересно и весело… Я уже чувствовал ответственность за него, за сотрудников, за пациентов…       В тот момент мысли мои прервал звонок. Нас уже дожидалось такси.       Я обнял мою печальную Женю:       — Поехали домой!       ДОМОЙ, Женя! А дом там, где ты и я, там, где МЫ. ВМЕСТЕ! Я это понял, и хочется, чтобы и Женя это поняла…       А потом я снова обнял ее и почувствовал, как она тоже потянулась ко мне, и я поцеловал легко и нежно её губы. И эту грустную складочку на лбу.       И вот теперь, когда Женя уснула на моем плече, я смотрю на нее и любуюсь, как спокойно лежит она в моих руках.       Улыбнулась во сне. Как же я люблю ее улыбку!       Любуюсь, и снова нежность подступает к самому сердцу: она прижалась ко мне, и от этого доверчивого движения у меня перехватывает дыхание, и больше всего на свете я хочу, чтобы она была счастлива.       Мы справимся, Женя!