Пуленепробиваемый купидон

And late at night Whilst on all fours She used to watch me kiss the floor What's wrong with this picture? Placebo. This picture

Свеча догорела, и Максим закрыл глаза. Ощущение присутствия чего-то чужого было слишком очевидным, но он противился тому, чтобы его отвлекало любое из проявлений внешнего мира. Просто сидеть и не думать. Он ничего не менял в доме, практически законсервировав то, что было четыре с лишним года назад. Максим не боялся оставаться здесь один, для него уже давно были неактуальны монстры под кроватью. В свое время он прошел достаточно жесткий курс выживания, чтобы бояться порождений пошатнувшейся психики. Он вдыхал запах моря и грейпфрута и бережно доставал из тайников памяти самые светлые и нежные воспоминания... *** В город Максим вернулся во вторник вечером. Как всегда, после краткого бегства в прошлое, ему было сложно просто зайти домой, в квартиру, которая так и не стала родной – по-своему милая, но чужая. Поэтому годилось все, чтобы оттянуть момент встречи с реальностью. Зайти в любимое кафе, например, и неважно, что совсем не голоден. Немногочисленные посетители не мешали друг другу, так как все было сделано для создания уютной, в какой-то степени даже интимной обстановки. Молодой стройный брюнет, чьи глаза скрывали темные очки, сидел за соседним столиком. Несколько раз Максим скользнул по нему равнодушным взглядом. Тот, явно заметив внимание к своей персоне, сел вполоборота и слегка наклонил голову. Это заставило Максима приглядеться к нему повнимательней. Бросать взгляды исподтишка – ребячество, смотреть в упор – бесцеремонно. Но плевать Максу было на церемонии. Темные очки на пол-лица, столь неуместные в помещении, настораживали. Слишком велико было искушение увидеть лицо парня без аксессуара. Макс бросил взгляд на его руки – левая лежала на скатерти, а правой молодой человек вертел зажигалку, слегка ударяя ею о поверхность стола и переворачивая. Максим встал и подошел к посетителю. Преследовавший его запах стал насыщенней и ярче. – Не против, если я присяду? На минуту. Андрей снял очки и, глядя Максиму в глаза, произнес: – Может, сегодня нам удастся поговорить? *** Не удалось. Шок – совершенно нормальная реакция. Обморок тоже годится. Громкая истерика – и та подойдет. Андрей был готов к ним, но Максим молча опустился на диванчик и смотрел на человека, чью четвертую годовщину смерти отметил не далее как вчера. Андрей изменился, но нельзя было сразу сказать в чем именно. Его внешность приобрела лоск и аристократическую утонченность, при этом манеры и жесты (та же зажигалка) остались прежними. Они смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Максим никак не мог проглотить ком в горле, который мало того что был огромного размера, так еще и ощетинился иглами дикобраза. Андрей тоже молчал, не в силах отвести взгляд от лица Макса и ожидая хоть какой-то реакции. Они сидели в своем «уютном оцепенении», пока официантка не привлекла внимание Андрея вопросом, желает ли он что-нибудь еще. – Что хочешь? – спросил он, слегка касаясь руки Максима. Тот покачал головой. – Коньяк, – официантке. – Бокал? – Бутылку. Требуемое было исполнено. Наверняка существуют правила грамотного употребления благородных напитков, но, во-первых, Рагозин очень сомневался, что местное пойло является хотя бы дальним родственником настоящего коньяка, а во-вторых, ему было плевать. Он наполнил пузатый бокал до половины и сунул Максиму в руку. – Пей. Поскольку Максим продолжал сидеть как каменное изваяние, Андрей взял бокал и практически влил содержимое в молчащего парня. Определенный эффект появился, лицо Макса перестало напоминать больничные стены, такие же белые и выразительные, и слегка порозовело. Но он все равно продолжал молчать. Андрей вздохнул, но осознавая, что сейчас его общество может только навредить, достал телефон и набрал номер. *** Вадим примчался минут через двадцать. Краем сознания Макс отметил, что никакого удивления по поводу воскресшего покойника друг не выказал. Интересно. Никольский увел Максима к себе домой, где Ткачева и накрыла запоздалая истерика. – И как давно ты знал? – Сразу. – То есть, когда я бился головой об стены от безысходности, чувствуя себя проклятым, ты все знал?! И спокойно наблюдал за тем, как я схожу с ума?! А может, тебя просто забавляло то, что я чувствовал себя виноватым в его смерти, которая, как оказалось, не более чем спектакль?! – Все было совсем не так... – О, вот не надо сейчас сказок про белого бычка и мир во всем мире! – Макс сорвался на крик. – Ты такой же лживый ублюдок, как и он! И тебе, и ему плевать на то, что чувствуют другие люди, есть только ваше «Я» и ваше «хочу»! Звонкая пощечина оборвала монолог взбешенного парня. Щека Макса горела, ладонь Вадима тоже. Воцарившаяся тишина звенела в ушах. – Прости, – Вадим убрал руку за спину, – у него были причины так поступить с тобой. И заставить меня поступить так же. Дай ему шанс все объяснить. – Шанс? Все объяснить? Я бы с удовольствием послушал правду, но, зная его, на нее рассчитывать не приходится. А очередная лапша на уши мне не нужна... Да, – Максим криво улыбнулся, обернувшись на пороге, – мое заявление об уходе получишь по почте, выходное пособие оставь себе. Заебала ваша благотворительность! – Считай, что у тебя с завтрашнего дня отпуск. Ответом был звук захлопнувшейся двери. Вадим вздохнул и сам набрал хорошо знакомый номер. – Дальше сам, – он выслушал ответ собеседника, – ну ты ж не думал, что все будет легко... Удачи, она тебе понадобится. *** Андрей смотрел на бредущего впереди Макса и физически ощущал его отчаяние. Он и сам сейчас чувствовал себя не лучше. Оставалось только надеяться, что первая волна гнева пройдет и Максим захочет выслушать его объяснения. Что будет, если ему не удастся переломить гордость и упрямство Ткачева, Андрей старался не думать.