Выбор Ревекки

      Опять дурные мысли! Но должны мы       Смерть принимать в свой час, как и рожденье.       На все – свой срок. Ну что ж, идем!       Уильям Шекспир. "Король Лир" (пер. Т. Л. Щепкиной–Куперник) Мудрец сказал: всякую злость можно перенести, только не злость женскую. Ревекка была зла. Хоть Буагильбер и стал причиной ее несчастий, но, что правды таить, уже дважды он проливал кровь, спасая ее. Как пес по следу, он шел за ней, чтобы теперь умереть и оставить за ней неоплаченный долг? Вот уж нет! Она не позволит! Тот же мудрец говорил: можно перенести всякую рану, но не рану сердечную. Ревекка, пользуясь возможностью, осмотрела ранение храмовника, нанесенное ею утром. Как и предполагалось: просто глубокая царапина. Что касается раны сердечной, то меньше всего Ревекка желала стать разящим оружием, причиной одержимости рыцаря. Одержимости… Может, это не страсть, а одержимость. Сложно поверить, что человек знатного имени, так долго ковавший свою славу и репутацию, согласен отказаться от всего ради женщины презираемого им племени. Будь она судьей, то сама бы решила, что храмовник был опоен. А если в этом есть доля истины? Сначала Ревека подумала, что состояние раненого связано с заразной болезнью, вовсю гулявшей по Англии и собиравшей жертвы в основном в жилищах бедняков, но время от времени пробирающаяся и в замки. Христиане, язычники, как обычно называл их отец, считали болезнь коварной, но сами отказывались замечать ее первые признаки, когда ее можно было бы извести еще в зародыше. Христиане предпочитали молитвы снадобьям, потому, по их мнению, евреи, которых вроде как хвороба обходила стороной, и являлись теми, кто ее насылал… Ревекка прервала раздумья, когда добралась до цели: куста с ягодами. Если бы кто из ее судей увидел, чем она собиралась лечить Буагильбера, то посчитал бы находку доказательством причастности ее к колдовству. Всем же известно – сочные и аппетитные, на самом деле эти ягоды ядовиты. Вот так вот специально ищи их хоть месяцами, не найдешь, а тут, когда она, наивно доверившись, брела за браконьером, то заметила куст. Думала ли тогда она о себе или все же о храмовнике? Протянув руку к грозди, Ревекка замешкалась. С чего вдруг она решила, что Буагильбер отравлен? И что это тот самый яд, о котором ей рассказывала наставница, учившая ее врачеванию и заменившая мать: тот самый, который отправляет воинов востока в райские кущи и делает их неустрашимыми в малых дозах, но стоит превысить меру, нарочно или случайно, и имя ему – смерть? Если его гибельные объятия окутают сердце, ничто не спасет – так говорила наставница. Способ спасти несчастного странен – дать ему другой яд, но надо знать какой и знать сколько. «Если я права – это твой единственный шанс, храмовник. Если ошиблась – я до конца своих дней буду нести этот грех, хоть ты и так почти мертв», – обратилась она к тому, кто ее точно сейчас не слышал. В нехитром краме Освина нашлась даже ступка. Яростно растирая ягоды и травы, Ревекка пыталась связать воедино узелки одной веревки. Как ни крути, но сами собой напрашивались странные выводы. Вина Ревекки перед орденом состояла только в том, что она родилась еврейкой. Суд – только формальность. Если же колдунья проявит свою натуру и изведет обидчика, то только подтвердит прозорливость обвинения. Достаточно! Ревекка оценила результат своих трудов: бальзам почти готов. Как бы ей хотелось, чтобы Мириам, ее наставница, оказалась рядом и отогнала прочь сомнения. Положив голову храмовника себе на колени, краем чаши она приоткрыла его губы и влила в рот небольшую часть снадобья. Ревекка уложила своего подопечного на месте, что служило ложем для прошлого хозяина. Теперь предстояло заняться другим: мертвому не следовало оставаться рядом с живыми. Ревекка волоком вытащила Освина из пещеры и впервые после всего обратила внимание на прихрамывающего Балда. – Ты не виновен в его смерти. Ты пытался его предупредить, – сказала она. Пес виновато замахал опущенным хвостом. Также волоком девушке удалось дотащить мертвого браконьера до неглубокой лощины. Скинув туда тело, она присыпала его ветками и травой. – Твой хозяин заслуживает лучшего упокоения, но это все, что я могу сделать, – зачем-то снова она заговорила с псом. – Оплачь его, верный друг. Направляясь обратно, Ревекка собрала необходимые для протираний ромашку и пастушью сумку. Балд, предпочитая ее общество обществу мертвого хозяина, потрусил за нею. Когда Ревекка вернулась к пещере, оказалось, что кое-что ею было упущено. Посреди пещеры хозяин устроил обложенный камнями очаг; предусмотрительный Освин также запас достаточно дров и ветвей, чтобы поддерживать в нем огонь долгое время. Ревекка рассчитывала разжечь его, перенеся угольки из костра, что горел снаружи, но за всеми хлопотами он успел потухнуть. Кресало и трут нашлись быстро. Оставалось дело за малым – разжечь огонь. Беда в том, что хоть Ревекка и имела представление, как это происходит, но подобное занятие всегда доставалось слугам. Понимая, что ее ошибка может стоить бесценного времени и уничтожить все ее прошлые усилия, девушка в первую же попытку вложила все свое отчаянье. Веселый огонек заплясал на сухой траве. Ревекка во все глаза смотрела на это чудо и вдруг неожиданно для себя самой беззаботно рассмеялась, словно она в родном доме, словно не было ни суда, ни плена. Отогнав видение, покорительница огня сосредоточилась на другой обязанности, которую, находясь под родным кровом, передала бы в руки слуг. Ей предстояло раздеть храмовника. Невинной Ревекке не с кем было его сравнивать, разве что с молодым Айвенго, которому она собственными руками перевязывала раны. Наверно, он был красив, но Ревекку интересовали лишь повязки и накладываемые снадобья. К тому же рядом сидели две служанки-соглядатая. Хоть сами они и бросали любопытствующие взгляды, но заметь они в ней хоть тень интереса – тут же доложили бы отцу. Теперь же никого рядом не было, но глаза ее точно не обманывали: не просто найти мужчину, так прекрасно сложенного: от широких плеч, сильной груди – двух упругих холмов – и торса – холмистой долины– чеканное тело, испещренное, как высохшими руслами рек, шрамами, свидетельствами сражений с самой смертью. Если ее рыцарь Уилфред Айвенго – молодое крепкое дерево, то храмовник, безусловно, нерушимая скала. В воображении Ревекки именно таким телом обладал герой Самсон, а вместе с мощью Самсона мятежному рыцарю передалось и его проклятие: терпеть от женщин. Если жестокая нормандка Аделаида выступила глупой первой женой легендарного героя, то не по своей воле Ревекка стала коварной Далилой. Узнав, о чем она думает, отец вырвал бы от отчаянья на себе все волосы, а Мириам бы с упреком покачала головой. Ревекке еще предстояло обнажить нижнюю часть тела храмовника, а она замешкалась, не из-за стыдливости, а из-за любопытства. Что она себе позволяет?! Ревекка укусила себя за запястье так, что выступила кровь. Что за блажь перекладывать чужую вину на себя? Что за блажь восхищаться врагом? Пусть сейчас Буагильбер тих и беззащитен, но он платит за похоть, жестокость и невоздержанность, а жертва – она, но никак не этот поверженный лев. Обтирая храмовника целебным отваром и накладывая на его рану бальзам, Ревекка бросала взгляды на его тело не больше, чем следовало. Если она сделала все верно, то у подопечного должен начаться жар. Так и случилось: раненый вел незримый поединок со смертью. Все, что от нее зависело, Ревекка сделала. Или же не все? За всеми хлопотами она не заметила, как где-то там край солнца коснулся земли, и тьма стала постепенно окутывать все вокруг своим черным покровом. Мириам говорила, что если жар спадет резко, то в подобном случае больному ничто не поможет, единственная помощь – согреть его. Врачевательница подбросила в очаг побольше сухих ветвей, укрыла храмовника шкурами, и тут снаружи заскулил Балд. Сначала пес тихо подвывал, время от времени прерывая свой разговор с луной лаем, но вдруг он завыл громко и протяжно. Ревекке стало зябко, холод шел как снаружи, так и изнутри: недобрый знак. Она еще раз взглянула на оставленную на руке отметину. Лежащий сейчас под шкурами и борющийся со смертью – не тот надменный храмовник, принесший ей столько бед. Он даже не мужчина. Так же как и она сейчас не женщина. Ложная стыдливость тут ни к чему. Она лекарь, а он ее пациент. Есть еще один, самый надежный способ сохранить тепло. Скинув сорочку, Ревекка скользнула под шкуры, прижимаясь своим телом к телу Буагильбера. В этом есть своя ирония и даже маленькая месть: он ничего не узнает об этой ночи. Никто не узнает… «Это только усталость», – оправдывала она себя, и то как-то лениво и с неохотой. Глаза слипались. Ей было так тепло и спокойно. Еще на грани сна и реальности Ревекке представлялись чудесные, но невероятно яркие видения, как раскаявшийся, устыдившийся сотворенного зла храмовник возвращает ее отцу. Ее вера тверда, а значит, так и будет…