Выбор Ревекки

      Мы не первые с тобой,       Стремясь к добру, наказаны судьбой.       Уильям Шекспир. «Король Лир» (пер. Т. Л. Щепкиной–Куперник) – Как же ты выросла, моя красавица-сестра! Разве выросла? Ее статному старшему брату пришлось присесть, чтобы быть вровень с Ревеккой. Как бы ни баловал ее отец, но те сладости, которыми потчует ее Хаим, всегда слаще. Вот-вот он должен спросить: «А что же я привез малышке Ревекке из своих странствий?» Ей же предстоит нелегкая задача угадать подарок. Может, в этот раз ее ждет диковинный сладкий апельсин, чудесный плод цвета солнца. Брат молчит, и Ревекка начинает сердиться. – Тебя так долго не было, – она капризно надувает губки. – И правда, – грустно кивает брат. – Скоро женихи заполнят весь дом. Я же сяду, как судья, и отошлю прочь любого, кто не назовет, по меньшей мере, сто имен, восхваляющих ум, красоту и добрый нрав моей Ревекки. – Как же я выйду замуж, если ты разгонишь всех женихов? – Ревекка смеется, а ее улыбчивый брат все так же печален. Хаим единственный из пятерых детей, вышедших из лона их матери, кого Ревекке довелось увидеть. Другие ушли в мир иной еще до ее рождения. Хаим значит «жизнь». Ее брат появился на свет таким слабеньким – никто не верил, что он проживет хоть несколько дней. Тогда их мать Рахиль дала сыну такое имя, чтобы обмануть судьбу. Мудрый выбор. До поры до времени она верила. Отец не сказал маленькой Ревекке, что на самом деле случилось с Хаимом, только крепко прижал к себе и сообщил, что старший брат отправился в долгое-долгое путешествие. Со всей детской наивностью Ревекка поверила, что все так и есть, отгоняя даже мысль об отцовской лжи, но от ее внимания не укрылись склоненные головы домочадцев, тихие разговоры, какое-то неприкрытое отчаяние в глазах и скорбь, как покрывалом укутавшая их жилище. Позже, хоть и не от отца, она узнала правду: Хаима убили. Убили жестоко и бесчеловечно только за то, кем он был. – Моя красавица-сестра… – шелестит ветер. Хаим, не оглядываясь, идет прочь. Ревекка, уже не маленькая девочка, пытается бежать за ним, но не может сдвинуться с места. Все члены словно чужие. – Не оставляй меня, брат! – кричит она. – Не уходи! *** – Не уходи! В какой-то момент Ревекке чудом удалось оказаться рядом с братом. Он был живым и теплым – совсем не похож на гостя из загробного мира. Она открыла глаза, увидела суровый взгляд колючих темных глаз и огромный шрам, рассекший правую бровь. Не Хаим – скорее, его убийца. Она снова закричала, узнав того, кто был рядом с нею, но все еще не понимая, как могла оказаться голой рядом с этим страшным человеком. Похоже, тот тоже смекнул, кто делит с ним ложе. Складки на изуродованном лбу разгладились, брови чуть приподнялись. – Ты? – они произнесли это вместе: Ревекка громко и порывисто, храмовник тихо, как человек, только что обретший дар речи. Отпрянув, Ревекка скатилась с лежанки и не очень болезненно, но ощутимо ударилась задом о землю. Сразу пришла память о минувшем дне, а вместе с нею стыд. Ревекка схватила сорочку, пытаясь прикрыть себя, вскочила, неловко попятившись к выходу, и только снаружи позволила себе развернуться и наскоро накинуть нехитрое одеяние. Она не могла отдышаться, как будто храмовник действительно гнался за нею, а она убегала. Балд лизнул ее опущенную ладонь и преданно посмотрел в глаза. От дружеского жеста бесхитростной твари стало спокойнее. День начался не так удачно, как хотелось: как старательному лекарю, ей не следовало так крепко спать и надо было встать раньше. Хорошо, что ее пациент жив. Плохо, что им нужно что-то есть, а чем наполнить желудки, Ревекка придумать не могла. Рыбу, которую жарил на костре Освин, прежде чем им овладел голод другого рода, утащил его пес. Поэтому на что-то сытное, кроме лесных ягод и трав, рассчитывать не приходилось. Если сделать отвар из крапивных листьев, можно на какое-то время обмануть голод. Правда, храмовнику такая еда не поможет восстановить силы. Пока Ревекка раздумывала, что бы еще найти съестного, у Балда были свои забавы. Он охотился на мелких птичек и мышей, иногда даже успешно. Когда Балд замер у одного из кустов, Ревекка начала наблюдать за ним не потому, что ей действительно было интересно, а просто чтобы передохнуть от поисков. Балд с лаем бросился вперед, и на Ревекку из кустов неожиданно вылетел серый ком. Девушка удивилась, но вместо того, чтобы отшатнуться, схватила добычу обеими руками, прижимая к груди. В этот раз Балд выследил действительно крупную дичь: куропатку с покалеченным крылом. Бедная птица сломала его когда-то, наверно, спасаясь от такого же хищника. Оно срослось, но неправильно: Ревекка нащупала сдвинутую кость. Птица не могла летать, но до сих пор ей удавалось избегать опасностей. В этот раз счастливая судьба изменила. При других обстоятельствах Ревекка взялась бы выходить несчастное создание, пусть для этого пришлось бы снова сломать крыло и вправить его, но не теперь. Это была не просто птица. Это было чудо, сравнимое с манной небесной, посланной отверженному народу, ведомому Моисеем. Ревекка возблагодарила Бога. Ее пальцы нащупали тоненькую шейку куропатки. Всего лишь одно движение запястья , и напряженное тело птицы отяжелело и обвисло в ее руках. С костром пришлось повозиться дольше, чем прошлый раз. Нужно было следить за куропаткой: Балд норовил восстановить собачью справедливость и отобрать добычу, если коварная новая хозяйка зазевается. Несмотря на все трудности, Ревекка была горда собой. Похлебка удалась на славу: наваристая и густая. Она должна поставить храмовника на ноги не хуже целебного бальзама Мириам. Памятуя утреннее происшествие, в пещеру Ревекка входила с опаской. К ее счастью храмовник спал крепким сном, который сам по себе – лекарство. Ревекка не стала будить его, занявшись хлопотами подготовки к ночи. – Я, было, решил, что это сон. Но нет. Вот и ты, столь же прекрасная и столь же коварная, как дочь вашего народа Юдифь. С помощью какого колдовства ты сделала меня столь беспомощным? Ревекка как раз колдовала над костром, когда услышала голос храмовника. Она еще помнила, как изменилось лицо прекрасного Айвенго, с очарования на пренебрежение, когда он узнал, в чьем доме и на чьем попечении находится. Тогда его потухший взгляд ранил ее душу и задел гордость. Слова храмовника не значили ровно ничего. – Будь у меня решимость Юдифи, твоя голова уже украшала бы вход этого скромного жилища, сэр рыцарь. Ты был беспомощным и долго находился в моей власти и, очевидно, еще жив, раз строишь подобные несправедливые домыслы, – продолжая заниматься своим делом, отвечала Ревекка. – Если желаешь найти змею, которая ужалила, – ищи среди своих соплеменников, служитель назаретянина. – Все так же остра на язык. Все так же непреклонна, – храмовник приподнялся на локтях, и застонал от собственной слабости, резко опустившись на шкуры. – Что произошло? Что со мной? Почему ты здесь? – Слишком много вопросов. Я отвечу на последний, – Ревекка присела на край лежанки. поддержав храмовника, подложила ему под спину еще несколько шкур, потом взявшись за миску с похлебкой, поднесла ложку к губам подопечного. – Ты и правда дважды, ах нет, трижды спасал мою жизнь. Теперь настал и мой черед. Ты был болен – я тебя исцелила. Слабость пройдет. Будь же и ты милосерд. Забудь прошлые обиды. Верни меня отцу, и расстанемся пусть не добрыми друзьями, но никак не врагами. – Холодное пойло, которым только собак кормить! – храмовник поднял руку, как будто собирался опрокинуть миску, но ограничился тем, что стукнул кулаком по шкуре. – Твоя правда, но такое упущение недолго исправить, – не потакая, а исполняя справедливую прихоть больного, Ревекка подогрела варево. Что с того, что привыкший к изысканным яствам неблагодарный храмовник его не оценил? Что еще следовало ожидать? Для нее, не съевшей с прошлого дня ни кусочка, оно казалось самым вкусным, что она когда-либо пробовала. Просто даже сильные духом мужчины, которые мужественно терпят невыносимую боль и смертельные раны, не выносят слабость, укладывающую их в постель, – вот и злятся на весь свет. Так что капризы – верный признак, что храмовник поправлялся, причем быстрее, чем ожидала Ревекка. Еще одно подтверждение она получила, когда вернулась к постели из шкур. – Я и сам могу, – сурово огрызнулся храмовник на вторую попытку накормить его, но через мгновение изменился в лице, в глазах сверкнули лукавые искорки. – Хотя с таких прекрасных рук я готов даже яд принять. – Сейчас ты сам источаешь яд, – следующую ложку Ревекка отправила себе в рот. – Смотри сам: еда безопасна. – Теперь, приправленное прикосновением губ красавицы, яство вкуснее всех королевских угощений, – растянув губы в довольной улыбке, заявил он после следующей ложки. – Словно поцелуй от моей Розы Сарона. – Если мысль об этом делает твою еду вкуснее, я не запрещаю тебе так думать, – отвечала Ревекка. – Это все, на что ты можешь рассчитывать. Вот так разговаривая, ей удалось накормить храмовника. Только после того, как ложка глухо стукнулась о дно, где не осталось ни капли, Ревекка сама принялась за еду. Наконец-то дошла очередь и до страдальца Балда, который весь день втягивал чутким носом соблазнительные запахи, но так и не смог разжалобить новую хозяйку ни скулежом, ни преданными глазами. Ревекка тщательно натерла грязные миски золой и песком так, что после мытья они стали почти как новые. За всеми хлопотами день прошел как миг, а с его окончанием пришли страхи и тревоги. Хвороста и поленьев, запасенных Освином, на эту ночь достаточно, но как быть дальше? Не самая большая беда, как они согреются. Куда серьезнее вопрос: как найти пропитание. Не настолько она наивна, чтобы еще раз надеяться на счастливый случай и божью доброту. Конечно, она не будет сидеть, сложа руки. Браконьер наверняка расставил где-то в лесу силки и ловушки – стоит их только найти. Еще есть лук и стрелы Освина. Конечно, Ревекке никогда не доводилось стрелять, но и огонь она тоже никогда не разжигала. Все будет, если только… Если только будет следующий день. Черному Балду не хватило той подачки, что оставила ему Ревекка. Долг велел ему не отходить далеко от пещеры и охранять тех, кого он признал новыми хозяевами, но может ли быть спокойным дозор, если в брюхе пусто. Еще и полная, невероятно яркая луна тревожила затаенные воспоминания, когда его племя не связывали никакие обязательства, кроме зова крови. Он запел и услышал ответ таких же, как он, детей ночи. Они собрались на знатный пир. В этот раз им не пришлось преследовать добычу. Кто-то беспечный оставил едва прикрытым нетронутую гору мяса. Если бы Балд не знал, что пиршеством является его хозяин, то, несомненно, присоединился бы к компании. Влек его еще и другой голод. Среди всех голосов он различал один: зов молодой, здоровой самки. Даже когда под угрозой случайных стрел ей довелось наблюдать кровавый штурм Торкилстона, Ревекка не испытывала подобного ужаса. Не зря говорят: дом демонов – ночь. Ревекка чувствовала их незримое присутствие в скромном лесном убежище. Она подкидывала хворост, пытаясь разогнать мрак, но с каждым движением языков пламени, мерцанием теней на стенах под сопровождение скорбного, призывающего беду воя, демоны исполняли свой пугающий ритуальный танец, забираясь под кожу, опутывали душу ледяными оковами страха. Никогда ранее к ней во сне не приходил ее погибший старший брат. Что хотел сообщить Хаим? От чего уберечь? Или же наоборот. Она так часто обещала себя смерти: грозя спрыгнуть со стены вражеского замка, призывая шальную стрелу поразить ее грудь, желая сгореть заживо рядом со светловолосым Айвенго в стенах пылающей цитадели или же на костре, и еще, и еще… Теперь пришел ее посланец, чтобы забрать долг. – Так и будешь сидеть у моих ног, как собака? – Ревекка представить себе не могла, что так обрадуется ворчанию храмовника. Возможно, ее чувства отразились на лице, поскольку подопечный сменил тон на смирено-кроткий. – На этом ложе хватит места для двоих. – Скорее эта сухая ветвь покроется цветами мирта, подобно аароновому жезлу, чем мы разделим ложе, сэр рыцарь! – для наглядности Ревекка, прежде чем бросить упомянутую ветвь в костер, продемонстрировала ее храмовнику. Тот был еще слишком слаб, или начал изживать одержимость вместе с хворобой, но не стал пререкаться, не стал называть Ревекку жестокой, а просто отвернул голову, что-то рассматривая на сводах пещеры. Целительницей вдруг овладела мелочная обида, как будто ее обманули. Как будто случайно ей в руки попал драгоценный камень, с которым она не знала, что делать, и даже желала выбросить, но вдруг оказалось, что это только огромная льдинка, и она уже начинала истощаться, просачиваясь водой сквозь пальцы, и скоро должна была исчезнуть. Конечно же, это было влияние злых демонов! Краткий миг тишины снаружи воцарился не потому, что Балд устал и успокоился, выказав обиду. Как самоуверенный, но бездарный менестрель, он затянул новый куплет своей песни, невыносимо протяжно и громко для человеческого слуха. Ревекка вскрикнула, поджала колени к подбородку и зажала уши. – Я убью чертового пса! – Нет! Остановись! Ревекка вскочила одновременно с тяжело поднявшимся храмовником. Она не могла объяснить: был ли ее порыв, скорее, желанием защитить Балда или же возмущением столь небрежным отношением подопечного к своему здоровью. Больше последнее. Храмовник пошатнулся, и она подставила плечо, чтобы его поддержать. Отец говорил: не доверяй христианам, тем же, кто называют себя защитниками храма Соломонова, и вовсе имя – коварство. Воспользовавшись ее добротой, храмовник в мгновение опрокинул Ревекку на шкуры, а сам навис сверху. – Значит ли это, что сухое древо зацветет и к утру наше убежище заблагоухает цветами, подобно Эдемскому саду, моя прекрасная греза? В этот раз битву взглядов проиграла Ревекка. – Там где обман и бесчестье – нет места чуду, – она отвернулась и, к своему удивлению, легко выскользнула из объятий храмовника, а единственная его попытка задержать ее заключалась в том, что он перехватил ее ладонь и легко сжал в руке. – Какие холодные пальчики. Принадлежишь ли ты миру живых, прекрасная колдунья? – Твои обвинения несправедливы. Ты и сам знаешь. Ревекка спустила ноги с мехового ложа, готовая встать, отойти на безопасное расстояние, но в том-то и заключалась злая ирония: безопасно она чувствовала себе здесь, рядом с храмовником, а там – всего в шаге, злобно скалясь, ее поджидали ночные демоны-страхи. – Ты говоришь, что исцелила меня, жестокая дева. Но зачем? Чтобы отомстить безумием и медленной мучительной гибелью? – Буагильбер освободил ее ладонь. Ревекка встала и сделала несколько шагов к своему привычному месту у очага. Лучше бы ей не оглядываться: храмовник лежал неподвижно, и в отсветах пламени его лицо казалось лицом мертвеца. Теперь Ревекка могла дать имя демону-страху, ибо он был один, и он следовал за ней с самого рождения, когда ее первый крик совпал с последним вздохом матери. Когда, повзрослев, она узнала правду, то стала бояться оставаться одна в темноте, решив, что уже невольно прокляла себя. Отец переживал за Ревекку не меньше ее самой: с той поры он начал брать ее с собой в путешествия, когда это было возможно, а ночью требовал оставлять при ней зажженную лампу. Потом появилась Мириам и дала Ревекке знания целительства, пусть и скромные в сравнении с теми, которыми обладала сама. Страх ушел. Даже пребывая в плену у рыцарей-разбойников и в обители храмовников, она не теряла самообладания: где-то за стеной были люди, пусть и враги. Где жизнь – нет места бестелесным бесам. Она винила себя за смерть Айвенго, но не заметила в этом знака. Потом был Освин, убитый не ее рукой, но только из-за того, что ее встретил и возжелал. Теперь храмовник… Может об этом предупреждал явившийся во сне брат и служитель Паха черный Балд? – Сэр рыцарь! Вместо того чтобы прочесть защитный псалом, она кинулась к ложу и, сдернув шкуру, припала ухом к груди храмовника, пытаясь услышать стук сердца. – Попалась! – второй раз за ночь она оказалась обманом пленена храмовником. – Вот оно подтверждение: ты дразнишь меня, прекрасная эндорская волшебница, распаляя мой пыл, но я положу этому конец. Сначала отталкиваешь, а потом соблазняешь. Я знаю, ты была моей прошлой ночью, а потом украла воспоминания при помощи чар и трав. – Как твой язык смеет произносить подобную ложь? – Может, это ты лукавишь? –одной рукой храмовник почти обездвижил свою пленницу, второй задрал грубую рубаху, последнюю защиту Ревекки, выше поясницы и прикоснулся к ее ягодицам. – Во сне или в сладкой грезе я заметил на правом плече прекрасной Лилии долин крохотную родинку. Если это не так, я отпущу тебя. Ревекка решила, что храмовник ослабил объятия, и она сможет освободиться, но это оказался лишь коварный маневр, чтобы сдернуть рубаху и отбросить в сторону. – Не унижай себя и меня постыдным исследованием: она там есть, – Ревекка шарахнулась в сторону, прикрывая одной рукой грудь, другой злополучную родинку. – Не может быть постыдной любовная связь, если она ведома сердцем. Она возвеличивает обоих, – Буагильбер вновь заключил ее в объятия, крепко прижимая ее спину к своей груди. – Или бросает в пропасть, если следствие лишь вожделения плоти, – Ревекка едва сдерживала дрожь. – Пусть так, мой очаровательный проповедник, но этой ночью я получу свой вожделенный приз, даже если утром ты выйдешь отсюда с моей отсеченной головой, – убрав руку испуганной девушки, Буагильбер прикоснулся к ее плечу как раз там, где было темное пятнышко. – Заклинаю тебя, оставь меня: утоление твоей похоти – моя погибель, – дрогнувшим голосом взмолилась Ревекка. – Откажись от подобной химеры, – храмовник легкими поцелуями покрывал ее затылок и шею. – Если опасения твои только в том, что эти законы не позволяют тебе гордо смотреть в глаза своим соплеменникам, в другой земле я своим мечом создам новые законы, и никто не посмеет взглянуть косо на мою королеву. – Именем матери, которая родила тебя, прошу, остановись… Он, вдруг схватив ее за плечи, развернул к себе лицом, толкнул на спину. – Все женщины проходят через подобную церемонию. Не жалуйся, – ладони Буагильбера прижимали Ревекку к ложу, пока не причиняя боли, но стоило ей только дернуться, и она оказалась бы как тисками зажата. Невольно девушка зацепила некое уязвимое место, и это движение при других обстоятельствах могло остудить любовную горячку храмовника, но все зашло слишком далеко. – Что ж, неприступная дева, – продолжил он сурово. – Если ты отказываешься даже от мысли назвать меня возлюбленным, я готов предложить тебе договор. Тот самый, о котором я говорил несколько дней назад. Отдайся мне добровольно, я же, получив причитающуюся награду, лично отвезу тебя к отцу. – Опороченную? – В Англии тебе нет места. В другой же стране, где никто тебя не знает, ты можешь назвать себя вдовой. В таком статусе есть свои преимущества. Отец не станет навязывать неугодного твоему сердцу мужа. Ты сама найдешь себе избранника из вашего племени. Хотя возможно, к этому времени твои вкусы изменятся. В подтверждение последнего довода Буагильбер ласкал ее левую грудь, сосок на которой предательски сжался до размера горошины. Ревекке имелось, что возразить, но как только она открыла рот, подлый храмовник воспользовался этим, чтобы покрыть ее губы своими и даже переплести их языки. Хоть Ревекка и не проявляла особого рвения, но первый похищенный у нее поцелуй был таким долгим, словно развратный рыцарь действительно решил выпить ее до капли. Она хватала воздух, как выброшенная на берег рыба, пытаясь вернуть самообладание, и упустила момент, когда внезапно оказалась свободна. Буагильбер провел ладонью по глазам, как будто пытался снять пелену. – Что с тобой? – обеспокоено воскликнула она, забывая, как в прошлый попалась на обман: сейчас рядом с нею на коленях, склонив голову, сидел не насильник, а пациент, которого она чудом спасла от гибели, и следующий удар мог стать фатальным. – Нет-нет. Ничего, – он снова покрыл ее, но теперь просто-таки навалился. – Ты беспокоишься обо мне… Если бы я так не ослаб, я ласкал бы тебя до тех пор, пока ты сама не попросила овладеть тобой. Я не хочу причинять тебе боль, но без этого не бывает наслаждения. Ты простишь меня потом, Ревекка. – Прошу тебя! Не надо! – всхлипнула она, почувствовав между разведенных ног прикосновение чего-то твердого и понимая, что должно произойти. Если бы она собрала все силы, то смогла бы предотвратить свое падение, смогла бы оттолкнуть храмовника, ведь он сам признался, что еще не полностью оправился. Но решимость ее куда-то делась. Возможно, она устала от бесконечных посягательств, и предложенный Буагильбером договор, пусть и ценой огромной жертвы, давал возможность избавиться от этого мужчины. Или же дело было совсем в другом: по злой иронии необузданный рыцарь сейчас оказался единственным живым и близким ей человеком в бескрайном ночном лесу, полном кошмаров. Ревекка вскрикнула. Она готовилась принять боль, чтобы не доставить насильнику удовольствие от своей беспомощности. Ревекка переоценила свои силы. Это нечто не просто вошло в ее тело, сминая чистоту. Пронзенная, раздираемая, раздавленная, она была сплетена из боли, как рубаха из нитей. Чужая твердая плоть внутри не замерла, разящий кол чуть двинулся назад, и когда Ревекка предприняла попытку, двинув бедрами, от него избавиться, вдруг вошел невозможно глубоко, неся новые страдания. Неожиданно храмовник покинул ее тело. Несмотря на испытываемые мучения, Ревекку удивило, что ее пытка закончилась столь скоро. – Открой глаза, Ревекка. – Она подчинилась приказу. Увиденное заставило ее сжаться и попятиться. Член храмовника, обагренный кровью – ее кровью – вздымался вверх как копье рыцаря, готового к атаке. Назарянину так важно было утвердить свое превосходство и ее поражение. – Теперь будет легче. Он соврал. Когда он продолжил завоевание, боль никуда не ушла. Она пульсировала с каждым движением чужой плоти в теле Ревекки. Медленные размеренные толчки, которыми храмовник пытался приучить ее к вторжению, сменились неистовыми, но вместе с тем появилось нечто, что делало боль более… терпимой? Когда все закончилось, Буагильбер не сразу отпустил свою жертву. Он еще пытался дарить Ревекке свои ласки, хотя она не выказывала благодарности. Безучастно лежала она рядом со своим победителем: наполненная его семенем и опустошенная в душе.