Выбор Ревекки

      О хозяин! Не стоит коня своего       Беспощадной плетью хлестать:       Сквозь ракитник бежала так быстро она,       Как и птица не может летать!       (Роберт Бернс "Брумфилд-Хилл" Перевод Ю. Петрова) – Бедная моя госпожа, – говорила Эбба, воскресным утром торопливо одевая Ревекку. – Будь вы поласковее с сэром Годриком, то может хоть на церковную службу он вас бы отпустил. Ничего странного в том, что Эбба верила в историю о норманнском рыцаре и похищенной богатой наследнице: случалось, что именно так, презрев моральные законы и чувства девиц и дам, добывали себе жен и земли те, кто приносили клятву защищать справедливость. Скорее невероятной представлялась история о рыцаре храма, одержимом еврейкой. Ревекка кивнула, отпуская служанку. Пока что все шло так, как и задумывалось. Не почитая день субботний священным для себя, назаряне избрали следующий за ним день, одной из традиций которого было обязательное посещение утренних богослужений в храме. Большая часть прислуги и кое-кто из свиты храмовника наверняка отправятся туда. Покои Ревекки находились в достаточном отдалении, чтобы, если не устраивать шум, не привлекать внимания оставшейся охраны. Путь на свободу представлялся простым и очевидным: на окне не было решеток, а по каменной стене ввысь, чуть ли не под самую крышу, взбирались побеги дикого винограда. Храмовник позаботился, чтобы из окна открывался приятный вид, а стоило Ревекке позвать на помощь, то ее скорее бы услышал страж за дверью, чем кто-то с улицы. К тому же окно закрывалось настолько плотно, что растворить его слабой девушке одним усилием и без грохота было почти невозможно. Если только не расшатывать его постепенно. Никого не удивляло, что мучаясь от праздного безделья, пленница много времени проводила у окна, с тоской вглядываясь в недостижимую для нее свободу. Оставленная в одиночестве, она, созерцая, потихоньку незаметно проделывала осторожные манипуляции, и к назначенному для побега дню створка свободно открывалась. Ревекка влезла на подоконник. Ее вдруг начали одолевать сомнения. Когда-то она шаловливой девочкой проделывала подобный трюк, перелезая через забор и пользуясь лозами дикого винограда, как веревками. Отец, обнаружив ее проказу, не стал ругать, а лишь грустно покачал головой и произнес: «Случись что с тобой, моя беспечная девочка, и мне нет места в этом мире». Для Ревекки этого оказалось достаточно, чтобы прекратить свои вылазки в город. Только тогда она была легче, забор меньше, а мир добрее. Если она сорвется с такой высоты, то не погибнет, но наверняка переломает ноги. Если позволит страху овладеть собой, то может потерять свой единственный шанс. Попросив божьего благословения, Ревекка свесила ноги, развернулась и нашла первую выемку между камнями. Выдохнув, она ухватилась руками за виноградные лозы и оторвалась от подоконника. Следующий стык камней оказался достаточно глубоким, чтобы перевести дыхание, но лучше бы она не смотрела вниз. Качнувшись, чуть не потеряла равновесие. Ее взгляд был обращен только на ветви. Главное не задерживаться. Ее лестница не настолько надежна, но и спех не к добру. На полпути она чуть не соскользнула, когда встретила несколько вложенных в стену камней, слишком гладко прилегающих друг к другу. Руки уже начали уставать, но вдруг носок правой ноги коснулся ровной поверхности. Самая сложная часть бегства осталась позади. Оказавшись на земле, Ревекка едва не упала на колени, не столько из благодарности Иегове, сколько из-за того, что лодыжки от напряжения затекли и отказывались слушаться. Для молитв и восхвалений еще будет время. Будет время, если ее не поймают прямо здесь. Подняв голову и еще раз бросив взор на свою тюрьму, Ревекка скорым шагом направилась в противоположную сторону, откуда ранее доносился церковный звон. Конечно, молодая женщина в дорогом наряде по французской моде и без сопровождения не могла не привлечь внимания. Пустота утренних воскресных улиц могла обернуться против нее, вздумай кто напасть на беззащитную жертву. Очень скоро один преследователь у Ревекки появился. Она заметила, что за нею увязался мальчишка лет десяти. – Благородный юноша, я взываю к твоему милосердию и доброму сердцу, – резко обернувшись, произнесла Ревекка. Мальчик огляделся по сторонам, желая увидеть «благородного юношу» и не наблюдая поблизости никого, кроме самого себя и загадочной красивой девушки, за которой он увязался. Если только она не слепа, раз приняла его одежды за одежды вельможи. – Чего ты хочешь? – горделиво уперев в бока руки, ответил он. – Покажи мне, где дом ростовщика, – без лишних витиеватостей попросила Ревекка, а когда мальчишка нахмурился, добавила. – Я щедро вознагражу тебя. – Ступай за мной! – стараясь не потерять достоинство в глазах неизвестно откуда взявшейся иностранки, строго промолвил ее проводник. – Иди вперед, а я последую за тобой, – сказала Ревекка. Мальчик выглядел безобидно, но об осторожности забывать не следовало. – Вот он, твой ростовщик, госпожа, – маленький проводник указал на одну из дверей. – Где моя награда? Ревекка сняла с шеи ожерелье, с ушей серьги, с рук браслеты, вложила их в мешочек на поясе и протянула все богатство мальчику. – Вот и она, – каждая отдельная драгоценность для бедняка уже составляла целое состояние, а уж получить все это сразу было настоящим чудом: возможностью навсегда забыть о нужде. Несмотря на юность, мальчик это понимал. – Не надо, госпожа, – он сдвинул руки за спиной и отступил на шаг. – Оставь себе. Пригодится. Неверные собаки могут обобрать тебя дочиста. Слова были жестоки и несправедливы, но сказаны с таким чистосердечным прямодушием. Ревекка подошла к мальчику и присела, чтобы быть вровень с ним. – Как зовут тебя, мой благородный защитник? – Редулф, – буркнул он. – Жива ли твоя мать, Редулф? – Мальчик кивнул. Ревекка вложила ему в руку мешочек с драгоценностями. – Сейчас спрячь это, принеси и отдай ей. Кроме нее никому обо мне не рассказывай. – Он снова кивнул. – Теперь беги домой! Пока странная дама не передумала, Редулф поспешил последовать ее совету. Ревекка же направилась к заветной двери. Стук кулаком по деревянным доскам совпадал с гулкими ударами ее сердца, и девушке казалось, что там внутри ее никто не слышит. Опасения оказались напрасными. Дверь раскрылась, и Ревекка увидела молодого человека, красивого и статного, как царь Давид. Ревекка отметила прямую спину и расправленные плечи – их обладатель противился преклонению пред обидчиками. Открытое лицо, горделивый взгляд и ухоженная бородка. Голову венчала черная бархатная кипа. Остальные одежды: рубаха с широкими рукавами, длинная туника с поясом также были сшиты из темных тканей, потому так резко выделялся на груди нашитый желтый круг. Ревекка всегда считала этот знак символом позора, но не ее народа, а клеймивших их преследователей, но теперь увидев его, испытала невероятную радость. – Мир вам, – сказала она на родном языке. – Мир и тебе, – ответил открывший, пропуская Ревекку в дом. Что чувствует рыбка, когда выскользнув из рук рыбака, неожиданно вновь оказывается в воде? Может, радуется избавлению, а может, оказавшись в родной стихии, просто дышит и не может надышаться. Вот и Ревекка как та рыбка. Стены дома ростовщика Меира казались ей надежней, чем стены самого крепкого замка, а чужие люди вмиг стали такими родными, словно не только вера связывала их, но и кровные узы. Без жалости Ревекка рассталась с платьем от храмовника и надела один из нарядов дочери ростовщика Леи. Хозяйка дома, жена ростовщика Ципора окружила ее вниманием, словно Ревекка и вправду была их потерянной родственницей. Именно ей Ревекка открылась, без утайки рассказав о своих злоключениях. – Не хотелось бы бередить злые воспоминания, но скажи мне, Ревекка, как далеко зашел проклятый храмовник в своей распущенности? – прервала ее Ципора. Ревекка и не заметила, что рассказала лишь о том, как решилась излечить храмовника и как сбежала, выбросив из повествования огромный кусок. – Он вынудил меня стать его наложницей, – из-за сжавшего горло кома голос прозвучал глухо, Ревекку бросило в жар. Она пришла в ужас, но не от сказанной правды. Права была Ципора, мысли Ревекки тут же вернулись к оставленному храмовнику: к их первой ночи в лесной пещере, когда она прижималась к его груди, пытаясь согреть, и к их последней ночи. Буагильберу все-таки удалось запятнать ее душу. Слезы сами собой потоком хлынули с глаз. – Не плачь, дитя, – крепко обняв, Ципора прижала Ревекку к костлявому плечу. – Если бы с моей Леей произошло подобное несчастье, я бы пожелала сама умереть. – Отец… – всхлипнула Ревекка. – Если бы я могла сделать так, чтобы солнце зарождалось на западе и покидало нас на востоке. Если бы я могла вернуть все назад… – Не тужи, дочка. Твой позор скоро забудут, если найдется тот, кто прикроет его. Все может разрешиться, – объятия ростовщицы стали слишком уж крепкими. Ревекка осторожно, но настойчиво подалась назад, и Ципора наконец ее отпустила. – О чем вы? – Мой сын Иаков. Это он встретил тебя. Запала ты ему в сердце, Ревекка. Мы с мужем не можем противиться молодым порывам. Пара вы красивая, а что было, то прошло. Я тоже желала бы, чтобы в доме моем ты осталась как вторая дочь мне. – Я хочу дождаться отца и просить его благословения, – уж очень рассудительно и холодно ответила Ревекка. – Красивая и мудрая, как праматерь Ревекка, – задумчиво покачала головой Ципора. – Не беспокойся. Посланник уже отправился к твоему отцу со счастливой вестью. – Пусть благотворит Иегова вашему дому, милосердная госпожа. Устыдившись собственной неблагодарности, Ревекка попыталась преклонить колени пред хозяйкой дома, но была подхвачена ее высохшими, как лапки птицы, цепкими руками. – Не надо, дочка. Сейчас наш дом – твой дом. Тебя никто здесь не обидит и не заставит делать то, что противно твоему сердцу. Своей дочери Лее Ципора строго-настрого запретила расспрашивать Ревекку о ее плене. Об этом разговорчивая девушка сама поведала гостье. Даже не упоминая о минувших горестных событиях, оказалось, что им есть о чем поболтать. Лея никогда не выезжала за пределы родного города. Ревекка повидала мир, путешествуя с отцом. Лея умела слушать, а Ревекка, вынужденная так долго молчать, говорила и говорила. – Лея! Чем я провинилась, что мое дитя меня не уважает? – в комнатке появились Ципора и миниатюрная девушка-служанка, похожая на испуганную мышку, с невероятно огромными глубокими глазами. – Вечер на пороге, а твоя работа так и не сделана. На нерадивую жену скажут – мать не научила. – Мама! – воскликнула, вскакивая, Лея, – видимо, упоминание о пока не случившемся замужестве было для нее сродни тому стимулу, которым в древности погоняли быков. Затем она снова обернулась к Ревекке. – Как бы я хотела, чтобы ты осталась здесь подольше. Ты уже мне как сестра. – Беги, давай, неистовая, – поторопила ее Ципора. – Утомила она тебя, дочка. Вот, попей. Это поможет тебе уснуть. Все маленькие домашние семейные ссоры вызывали у Ревекки добрую грусть по родному дому, но тут случилось нечто большее, чем обыденные недоразумения. Служанка собиралась налить в чашу ароматный напиток, но кувшин вдруг дрогнул, зацепив край сосуда, и содержимое пролилось на пол. – Чтобы тебя постигло твое же несчастье! – Ревекка удивилась, как зло хозяйка накинулась на девушку и даже замахнулась. – Нет-нет! Прошу тебя, не наказывай ее. Не хочу быть причиной слез в этом доме! Да и пить мне не хотелось. Заступничество Ревекки разом остудило гнев хозяйки дома. – Совсем бестолковая девица, – пожаловалась Ципора. – Пожалела сироту, теперь вот собираю камни. Оказалось, что настал поздний вечер. Ревекку оставили одну. Она же не переставала удивляться, как скоро пролетел ее первый день свободы. Беглянке стоило последовать совету и отдохнуть, но сон не шел. Предложение Ципоры застало ее врасплох. В подобном выборе она скорее бы доверилась отцу. Сама же, как любящая и послушная дочь, его приняла. Все же Исаак пообещал, что последнее слово останется за Ревеккой, но если бы тот представил Иакова, как ее будущего мужа, до злополучного турнира в Эшби, то она бы не возражала – молодой и красивый, а раз одобрен отцом, то и достойный. Только вот вряд ли такое могло произойти, и Ревекка понимала почему. Судя по скромной обстановке дома и темным одеждам его обитателей, дела ростовщика Меира шли не так уж и хорошо. Несмотря на все тяготы, здесь царила любовь. Старик Меир – добродушный, невысокий толстяк с редкой седой бородкой и заразительным смехом, послушный своей жене, в отличие от него худощавой, строгой Ципоре, их неуемная дочь Лея – такие разные. Ревекке после всех пережитых приключений они казались родней. Она могла бы войти в этот род, как Руфь в семью Ноеминь, если только поверит, что Иаковом движет не только жалость или выгода, а и любовь. Он видел ее всего несколько мгновений. Неужели этого времени ему оказалось достаточно, чтобы воспылать страстью подобно… Буагильбер уже наверняка обнаружил пропажу. Наверняка задумался, может и правда, как утверждали на суде, она умеет обращаться в лебедя. Почему она опять вспоминает проклятого храмовника? Зачем, уже обжегшись распутной страстью, она снова пытается найти большой костер, если ей нужен только огонек взаимного уважения? Такими рассуждениями, признала Ревекка, она завела себя в тупик. Утром она согласится на предложение Иакова, а точнее Ципоры, и разом похоронит тяжкое прошлое. Решение было принято, но сон не шел. Ревекка приподнялась на своем ложе. Добрые хозяева накормили ее так, словно храмовник в плену держал ее впроголодь. Из-за недоразумения ей не удалось утолить жажду. Ревекка потянулась за чашкой для питья, но та оказалась пуста. Нерадивая служанка не догадалась снова налить ее, да еще и кувшин унесла. На дне осталось всего немного отвара. Ревекка принюхалась. Питье на запах показалось ей странным. Смочив два пальца в остатках жидкости, она попробовала ее на кончик языка. Вкус оказался не менее подозрительным. Какая-то сила толкала Ревекку выйти из покоев. Она хотела пить, но не хотела тревожить хозяев или подставлять служанку из-за своего каприза. Спустившись вниз, Ревекка оказалась в комнате, где хозяин дома принимал посетителей. Глаза, привыкнув к темноте, различили предметы: сундук, скамья, стол, а на нем кувшин. В детстве, когда Ревекка прибегала к отцу, то они любили разыгрывать старую историю, о праматери, именем которой ее нарекли. – Дай мне напиться, красавица, – говорил отец, ухватившись за кувшин Ревекки. – Пей! Я и верблюдов твоих напою! Она провела рукой по гладкому, без выбитых на нем узоров кувшину. Сделала глоток, ощущая послевкусие даже малой толики отвара Ципоры. Обо всем она может расспросить хозяйку следующим днем, пока же нехорошо, если кто-то увидит ее в нижней камизе да еще и с непокрытой головой. Ревекка уже собралась вернуться к себе, когда услышала слишком громкое продолжение разговора. – А что твоя Симха?! Ни лица, ни стати! И за душой ни шекеля! – гневный высокий голос несомненно принадлежал Ципоре. – Пригрели подлую змею! – Если ты ее только пальцем тронешь… – Ревекка узнала голос Иакова. – И что тогда? Побьешь мать? Чтобы горя мне не было – и меня самой тоже, дожить до такого дня! – заголосила Ципора. В разговор вступил хозяин дома. Ревекке пришлось прислушиваться, так как, в отличие от своих собеседников, говорил он тихо, хоть и размеренно. – Тише, женщина. Не зови беду. Ты же, сын, не забывайся. Где твое почтение к той, которая произвела тебя на свет? – На позор? Что бы мне назвать женой гулящую девку, а своим ее ублюдка от неверного? – Если бы не твоя Симха – от этой беды мы бы уже избавились. Тут важно не кто она, а кто ее отец. Да Исаак из Йорка богат настолько, что весь путь с Йорка до нашего порога мог бы умастить серебряными фунтами и золотом! Если эта девица и появилась у нас, то, как ответ на ревностное восхваление Иеговы. Она – наша с отцом спокойная старость, достойный муж для Леи и будущее твоих детей. Этим же утром надень ей на палец кольцо. Скажи: «Этим кольцом ты посвящаешься мне по закону Моисея и Израиля». Мы же с отцом будем свидетелями. Ночью сделаешь ее своей женой, а перед этим днем я позабочусь, чтобы прежде, чем принять тебя, она оказалась чиста… – Зачем так торопиться, Ципора… – снова заговорил глава семейства. – С чего ты решила, что девушка с приплодом? – Скорее я поверю, что разрушенный подлым Титом, Величественный Иерусалимский Храм вновь отстроят еще при нашей жизни, чем в то, как сбежала девчонка из своего плена, – проворчала хозяйка. – Спустилась по стене, как ящерица? Раз наша гостья что-то скрывает, то что-то тут нечисто. Скорее, она обрыдла любовнику, и он ее выгнал. Почему такое могло произойти, если девушка и лицом, и телом приятна? Может из-за того, что неверный не желает принимать плод своих чресл? – Подожди, женщина, если это та самая Ревекка из Йорка, то не вернул бы неверный ее отцу? Не из жалости к старику и обесчещенной девице – такое этим зверям не ведомо, а из насмешки и собственной корысти? Сама знаешь, как велика родительская любовь. – Может ты и прав, но что ты этим хочешь доказать? – уже не так решительно оборонялась Ципора. – Девушка знает наш язык и Тору, но точно ли мы уверенны, что это та самая пропавшая Ревекка? Не лучше ли дождаться Исаака, не торопя господний замысел. – Мудрые слова! – Ай! Делайте, что хотите! Ципора так эмоционально, так сердито крякнула, что Ревекка легко представила, как уверенная в своей правоте женщина машет рукой, временно отступая, но не сдаваясь. Гостью же опустили с небес на землю, и ей бы чувствовать угнетение и обиду, но она испытывала только непонятную легкость. Скоро она увидит отца! А еще Иаков ее не любит, и не она нарушила его сердечный покой! А еще… – Что ты здесь делаешь, госпожа? Позволь я отведу тебя в твою комнату. Ревекка едва не вскрикнула, когда позади нее послышался испуганный шепот и кто-то осторожно коснулся ее плеча. Обернувшись, она увидела неловкую маленькую служанку. – Ты-то мне и нужна. Пойдем, Симха, – Ревекка пошла вперед, а служанка послушно засеменила следом. Когда они оказались на месте, Ревекка, присев на ложе, потребовала: – Зажги лампу, Симха. – Как скажешь, госпожа. Но откуда тебе известно… – Откуда мне известно твое имя? – перебила ее Ревека. – Так назвала тебя хозяйка. В этом нет тайны, но я знаю кое-что еще. Меня ведь, Симха, обвиняли в чародействе. Лампа в руках служанки дрогнула. Наверняка в таком маленьком доме история гостьи стала известна всем обитателям. И каждый трактовал ее по-своему. – Я пойду, госпожа… – Погоди. Не хочешь поведать, что было в отваре, которым Ципора пыталась меня потчевать? – девушка молчала. – Тогда я сама тебе расскажу. Мята – она отгоняет тяжелые думы. Мед – для приятного вкуса и хорошего сна. Он же, если добавить даже немного, скроет горечь мяты. Правда, в напитке Ципоры его оказалось в излишке. Может для того, чтобы скрыть другую горечь – горечь полыни? – Я пойду, госпожа, – повторила служанка. – Меня могут хватиться. – До утра далеко. Никто тебя не хватится, – резко отрезала Ревекка. – Пока же слушай меня. Зелье из мяты и полыни дают раньше срока разрешившимся женщинам, чтобы очистить лоно. Беременная же, случайно или нарочно выпив его, рискует потерять ребенка. Однако, если плод крепко цепляется за чрево матери, все может завершиться только резкими болями. Для того, чтобы избавиться от него есть другое средство – такое сладкое, что мед только слился бы с его вкусом, но его было слишком много, чтобы мята приглушила пряно-земельный запах. Случайно тебе не известно, что это за зелье? – Известно! – неожиданно, гордо вскинув голову, огрызнулась робкая Симха. – На себе довелось испробовать. Спорынья это. Ревекка на мгновение замерла, не готовая к такому повороту. Но как бы остро она не жалела Симху – речь шла о ее собственной жизни. – Столько спорыньи убило бы не только ребенка, если бы он был, но и меня. Неужели Ципора желала мне мучительной смерти? – Она не желала. Я вместо щепотки подсыпала целую горсть спорыньи, когда Ципора отвернулась. Можешь поднять дом на ноги и рассказать правду, – презрительно ответила Симха. – Но в последний момент, даже рискуя навлечь гнев хозяйки, ты отказалась от своих намерений, и спасла жизнь той, которая едва не разрушила твою. – Что мне с твоей доброты? – бросила Симха и отвернулась, чтобы соперница не увидела ее слез. – Дари ее своему мужу. – Я пришла сюда не для того, чтобы сеять раздор и забирать чужое, – служанка хмыкнула, как до того делала ее хозяйка, а Ревекка с какой-то легкой грустью вынужденно признала, что у Ципоры с неугодной бедной невесткой гораздо больше общего, чем у той, которая, как ей кажется, приведет всю семью к достатку. – Если Иакову нужны два свидетеля, чтобы назвать тебя своей женой, то с приездом отца они у вас будут. Я же не покину Англию, пока не увижу вашу свадьбу с раввином и хупой. – Так сладко говоришь, что хочется верить, – куда и делась робость униженной девушки. – А ты сама как? Думаешь, позор так скоро забудется? А если еще ребенок от неверного? – Не стоит обо мне беспокоиться, Симха, – несмотря на резкий тон служанки, Ревекка не стала подражать ей, а говорила мягко и уверенно. – У моего отца в Гранаде есть брат, пользующийся особым расположением у самого короля Мухаммеда Боабдила. Он давно звал отца покинуть этот жестокий край и, заплатив умеренную дань, которую мусульмане взимают с людей нашего племени, вести дела и жить спокойно, без обид. Что касается ребенка – об этом говорить еще рано. Я не настолько уверена, как почтенная Ципора. Если она все же окажется права, то дитя станет моим господним благословением. Ему не придется стыдиться своей матери. – Мне пора, госпожа… – яростная тигрица мигом превратилась в тихую мышку, желающую поскорее сбежать после дерзкой вылазки за крохами. – Иди. Только лампу оставь зажженной, – благосклонно разрешила Ревекка. После ухода Симхи Ревекка улеглась на ложе так, чтобы огонек лампы оставался в пределах ее взгляда. Ни страха, ни отчаяния от того, что в ней, возможно, уже зреет новая жизнь. Приложив руку к животу, она попыталась представить подобное чудо. Как будто бы внутри горел маленький огонек. В прекрасной Гранаде, где на деревьях зреют солнечные апельсины, дочь Исаака и Рахиль станет ухаживать за больными, помогать нуждающимся, кормить голодных. Тело Ревекки находилось в доме ростовщика Меира, а душа уже там, в далекой стране: устав от дел, посвященных любви, богу и людям, она присаживается на лавку под раскидистой зеленой кроной. В ладони Ревекки покоится маленькая теплая ладошка, а над сидящими висит спелый плод апельсина – чтобы сорвать, надо только протянуть руку… Хитроумная Симха придумала, как переубедить хозяйку, что их гостья не беременна. – Этим утром курица пролила свою кровь не только ради того, чтобы быть съеденной за обедом. Теперь Ципора успокоится. Только сама не пожалей потом, госпожа. Ревекка не собиралась предаваться сожалениям и унынию. Ципора согласилась подождать приезда отца и тогда решить вопрос о замужестве. Осталось снова запастись терпением. Три дня ожидания прошли безмятежно и спокойно. Ревекка уже начинала скучать и томиться своим статусом жертвы и дорогой гостьи. Уговорив Лею помочь ей с домашними обязанностями, она шла за подругой, когда та внезапно остановилась. – Похоже у отца заемщик. Если мы тихонько подкрадемся к занавеси, то можем взглянуть одним глазком на него, – прошептала Лея, ожидая своеобразное скудное развлечение. Посетитель заговорил, и сердце Ревекки сделало гулкий удар, а тело оцепенело. – Бриан! – ей пришлось прислониться к стене, чтобы удержаться на ногах. – Тот самый насильник? Ты так бледна, словно и кровинки в лице не осталось. Бедная моя. Пойдем скорее отсюда, – крепко схватив Ревекку за запястье, Лея потянула ее прочь. – Не бойся! Он не доберется до тебя. Как ни утешала ее Лея, оставшийся день Ревекка постоянно оглядывалась на дверь и вздрагивала от любого подозрительного шума, ожидая, что вот-вот ворвется храмовник и схватит ее, как это было при отступлении из Торкилстона. Храмовник! Именно храмовник или коварный Буагильбер. Он вливал ей в уши сладкий яд и просил звать Брианом, вот и сорвалось с языка это имя, как только услышала его голос. Хорошо, что невинная Лея не обратила на это внимания, как и на быстро промелькнувшую улыбку Ревекки. Сложив одно с другим, мало ли как бы она это расценила. Ревекка всего лишь радовалась счастливому избавлению. «Я смеюсь, потому что хитрый охотник прошел в шаге от добычи и не заметил ее», – убеждала она себя и понимала, что лукавит. Храмовник приходил не за нею, а затем, зачем неверные обычно ходят к ростовщикам: сделать заем. Похоже, без поддержки ордена для него начались тяжелые времена. Призрак нищеты стал лучшим лекарством от страсти. Она же к этому стремилась? Почему же тогда ей так тоскливо и холодно? Она надеялась, что если храмовник и кинется за нею, если найдет ее в том краю, то законы враждебной ему веры защитят несчастную жертву. Не кинется он! Не станет искать! Хотя разве не в этой милости господа ответ на молитвы Ревекки? Все закончилось… В эту ночь в мечтах о далекой Гранаде на скамье под кроной апельсинового дерева Ревекка сидела совсем одна…