Лох

Перебрав за день впечатлений, Андрей то и дело вздрагивал, зарывшись в одеяло по самую макушку. Взяв телефон, я вышел в коридор, оставив дверь приоткрытой, чтобы увидеть, если он проснется. — Пап, привет. Ты что-нибудь знаешь о коронации? — В три ночи? А утра не мог дождаться? — буркнул «радостно» мой старик. — Ладно. Проехали. Тебя какая именно интересует? — Ближайшая. — Года через три должна быть, — он зевнул. — На Кавказе. На что тебе горцы? — Эти мне без надобности. Я про ту, что будет через два дня. Получается, ты не в курсе? — я слышал, как тикают часы в кабинете отца. Если силовики не знали о готовящемся мероприятии… — Выходит, война? — Не пори чушь. Откуда у тебя эта информация? — От Юли. Смешок на другом конце провода: — Что еще рассказала тебе усопшая, господин медиум? — Много познавательного. Но еще больше мне поведал наследник. — Еще интереснее. Как ты на него вышел? — Легко, я его сторожу. Это Соколов. Парню в отрочестве сменили фамилию. Он сказал, заменили только одну букву, чтобы скрыть подробности убийства родным отцом его матери-актрисы. Я тут всех известных криминальных личностей перебрал, пытаясь разгадать этот ребус, ни с одним не сходится. Тебе экспромтом ничего на ум не приходит? Генерал, проснувшись окончательно, красочно прошелся по поводу моей умственной деятельности и заметил недовольно: — Историю учить надо. В девяностых актрис было, как грязи, не меньше, чем бандитов, а убивали чуть ли не по тридцать человек в день — бытовуху сейчас никто и не вспомнит. Существенное что-нибудь есть? — У пахана была вторая семья и у Соколова есть младший брат. Клиент примерно два месяца назад начал получать депеши от доброжелателя с предупреждением быть осторожным. Кто и зачем писал — неясно. И неизвестно, кто предложил его кандидатуру и чем руководствовался, но снять ее ему не позволили. Исходя из того, что пацан абсолютно не при делах и, кроме кровного родства, к кагорте никакого отношения не имеет, думаю, хотят использовать втемную — благодаря исключительным спортивным достижениям, круг его общения не ограничен — чемпиону мира с безупречной репутацией, которой он так кичится, открыты любые двери, вплоть до президентских. — Эко ты хватил. На мой взгляд, все куда как проще — кто-то до поры до времени им прикрывается, чтобы отвлечь внимание от себя. — «Троянский конь»? Жертва? — Если принять во внимание все составляющие, у меня напрашивается именно такой вывод. Кто-то рвется к нашему региону, но войти в систему есть только один способ. Убить наследника во время церемонии. И когда, кроме одного-двух сподвижников, все будут пребывать во временном ступоре, заявить свои права на территорию. Классика. «Король умер — да здравствует король!». Старички, практически привыкшие за двадцать лет к миру и спокойствию, военные баталии вряд ли потянут и, во избежание конфликта, пойдут с пришлым на мировую. К гадалке не ходи, нас попытаются вытеснить. А чем это закончится, ты сам понимаешь. — А как тебе такая идея: его младший брат? Вполне логично предположить, что он, до поры до времени изучал обстановку, копил опыт, подбирал команду, а сейчас нежданчиком, хоп-хоп — и в дамки. — Исключено. Одинцов, у тебя все нити были, а ты вместо того, чтобы делом заниматься и выяснить до мельчайших подробностей все от фамилии до причины возникновения интереса у криминальных структур к твоему клиенту, хуйней маялся! О чем ты вообще думал? «О том, что президент пожмет мне руку», — вспомнил я грустно свои амбициозные мечты. А еще мокрого, жадно льнущего ко мне невменяемого партнера: — Выходит, этот лыжный мальчик обречен? — Ты опять о своем! Уймись! — Напомни мне, что «Гайдар в шестнадцать полком командовал», а «Александр Македонский в двадцать пять завоевал полмира», а я воздушные замки строю. — А что, неправда? Одинцов, согласись, в этот раз ты конкретно проебал ситуацию. Чтобы найти ту крысу, что собирается отжать регион, двух дней мало. Даже если я на уши встану и раком свистну, мы не успеем и одной десятой. Отец красноречиво замолчал, давая мне возможность осознать и проникнуться моей никчемностью и ничтожностью. А вот не на того напал. — Отбой, генерал. Они его набьют мне. При хорошем раскладе. При плохом — похоронишь своего сына-идиота как героя. С почестями, приспущенными флагами и прощальным залпом. Почувствовав, что он собирается возразить, рявкнул, прикрыв дверь: — Отставить меня строить! Детство закончилось. Мое дерьмо, мне и подтирать. Я пойду с ним, Андрей отречется от власти в пользу «своего младшего брата», то есть меня. В любом случае, появление еще одного претендента будет неожиданным и сыграет нам на руку. Тот, кто метит на вакантное место, обязательно себя выдаст, а дальше как повезет — буду действовать по обстоятельствам. Узнай, кто его отец. Состряпай мне липовые документы. Пока законники, переключившись на меня, будут выяснять и разбираться, ты поможешь ему смыться. Сейчас это вряд ли удастся. — Да нахуя?! То есть я хотел сказать, на что ты рассчитываешь?! — На Чудо, папа. Как обычно, исключительно на него. — Спорить с тобой не стоит и пытаться? Или у меня есть надежда быть услышанным? — Попытка не пытка, — счел своим сыновним долгом успокоить его я, пока он не додумался до того, чтобы вызвать к дому Соколова псих.бригаду и насильственно увезти меня отсюда, зная мой характер и принцип не менять принятых решений. — Я позвоню через час. Возможно, мне удастся отговорить тебя от этого сумасбродства, безумец, — произнес отец, выразив тембром все, что он думал по этому поводу. Я только усмехнулся, отключаясь. Хорошо, что это не скайп, а то бы еще и насмотрелся. Запихнул сотку в карман. Прошелся по дому, ставшему практически родным, постоял у иконы Николая Чудотворца. «О чем он просил Бога, зажигая тут свечи? Выиграть соревнование? Послать амнезию? Уж наверняка не о влюбленном в него гее». Звонок раздался ровно через час, как и было обещано. — У меня для тебя две новости. Хорошая и плохая. Хорошая — это то, что коронация будет проводиться в католическом храме Апостолов Симона и Фаддея. Под алтарем есть лаз. Оружие на сходку запрещено проносить, но ты же их знаешь. Генерал замолчал, а я просчитывал варианты, и они мне не очень нравились. Прервав затянувшуюся паузу, отец продолжил: — Если начнется перестрелка, как ты сам понимаешь, шанс уйти не очень велик. Зачем тебе это надо? У тебя перспективное будущее. Ты знаешь японский. Специалистов с твоим уровнем подготовки по пальцам пересчитать. Разведка для тебя закрыта, но ты можешь преподавать на военной кафедре, если перестанешь маяться дурью и возьмешься за ум. Ты никогда не любил политику, а сейчас ты рвешься на тот свет, а точнее, в эту зловонную клоаку по каким-то идейным соображениям. Подумай о нас с матерью. Мы тебя не для этого растили. — Шантажируешь? — улыбнулся я, понимая, что если было бы что-то серьезное, отец так спокойно со мной не разговаривал. — Как там с документами? — С документами полный порядок. Ты уверен, что потянешь? — При моей-то наглости? Потяну! Рассказывай, кто у нас папа. — У вас, — отец усмехнулся, — только не упади. Вокалов. — Музыкант?! Это же… Нихрена себе! Стоп, подожди, он же сказал, что поменяли только одну букву, а тут две. — Он сказал правду, тут все правильно. Спортивный комментатор на первом его чемпионате переврал фамилию в полной уверенности, что ошиблись при наборе текста, так как Соколов пишется не через «а», а через «о». С его легкой руки все и пошло, Сокалов стал Соколовым. Ты по-прежнему хочешь лезть в это? — Еще больше! Теперь я понимаю, чего они с этой кровью так носятся. Аристократия! У меня мозги в спираль от потрясения. Соколов, то есть Сокалов, у которого только трамплины и лыжи в голове — сын легенды, — произнес и замер, осознав, во что вляпался и с кем собрался тягаться. Глянул на циферблат. Достаточно ли безукоризненными будут те документы, что «пекут» для меня сейчас? Пофиг. Я Андрея не брошу. Облизнул пересохшие губы. Времени в обрез. — Папа, что бы ни случилось, я хочу, чтобы ты знал: ты всегда для меня был примером. Просто так, как у тебя, у меня никогда не получалось, и сомневаюсь, что когда-нибудь получится. Я не очень хороший сын, не самый удачный представитель общества, но я никогда никого не подводил. А этот придурок, что доверил мне охранять свою жизнь… — аккуратно приоткрыл дверь, посмотрел на спящего, — он мне верит. У него никого нет. Только я. И я ему помогу. Прости, что не всегда оправдывал твои ожидания. Видит Бог, я старался. Я нажал отбой. Говорить больше было не о чем. Коррумпированный чиновник при погонах, мой отец был на короткой ноге с авторитетами. Как такое произошло, я его не спрашивал — вряд ли он бы ответил честно, но никогда в жизни мне бы в голову не пришло его осуждать. Это был его выбор. Ну, а может, и не было другого выбора. Так же, как у меня сейчас. Засмотрелся на пригревшегося и разметавшегося по подушкам цесаревича. «Кто из тех, кого я прикрывал грудью, согласился бы высасывать кровь из раны на таком интересном месте? Только он, сам. И зачем-то не бросил, когда я упал в воду. Я же наемный персонал, мясо, я ему никто, лишний балласт — а он спасал. Пожалуй, ни один из тех, кто меня нанимал, так бы не поступил. Ни один, включая Кошмарова. Тому подобное и в голову бы не пришло». Густые, черные пряди настойчиво манили запустить в них пятерню, взъерошить, поласкать, пробежаться губами по тонкой нежной коже на шее. «Жаль парень, что ты не гей, но это не важно, ты Человек, Андрей. — Отошел, наложив сам на себя епитимью, лег, вытянувшись на своем импровизированном ложе, закинул руки за голову. — Что там сказал отец? Кажется, что гордится мной». В эту ночь я так и не сомкнул глаз. Утром, желая подбодрить и сделать приятное, напек вкусняшек, нарисовал на кофе молочное сердечко и принес спортсмену в постель, уверяя, что все у меня под контролем и поводов для беспокойства ни единого. Я улыбнулся, наблюдая, как он прикоснулся губами к тонкой каемке, которой за несколько секунд до того касались мои губы. Обжегся об его взгляд. В безуспешной попытке казаться спокойным, с трудом контролируя эмоции и желание впиться в его рот своим, вышел из комнаты. Напугать его неосторожным движением, для меня стало, куда как страшнее, чем сдохнуть от спермотоксикоза. Невольно вспомнился Кошмаров и все многочисленные «не те», что были до Андрея. Все, что вертелось у меня на языке, там и умерло. «Ни к чему ему это», — принял я решение за двоих и, определившись, успокоился. Я знал, что пойду до конца. Точка невозврата на то она и точка, что при некоторых обстоятельствах имеет право на существование. Два дня я как мог развлекал своего нового друга. Возил в рестораны, в театр и клубы. Выгуливал по набережной, борясь с искушением переплести его пальцы со своими, гонял по магазинам, заставляя пополнять гардероб, уверяя, что это все ему непременно понадобится. Загрузил его свободное время так плотно, что к ночи, падая от усталости, он вис на моих плечах, требуя пощадить. Это было приятно и больно одновременно, и это было меньшее, что я мог ему дать — надежду и возможность хотя бы какое-то время пожить с чувством защищенности и уверенности в завтрашнем дне. А еще он улыбался. Светло и постоянно. И выглядел так, как должен выглядеть мой парень, если бы он был МОИМ, если бы я не знал всей этой грязной и страшной предыстории, — влюбленно и счастливо. Я посмотрел на наши отражения в зеркале и поздравил себя с расцветом шизофрении и с буйной фантазией ошалевшего полушария. А потом был собор. И когда корону подняли над головой наследника, прозвучал четкий, уверенный в правильности выбора голос: — Я отрекаюсь от власти в пользу моего младшего брата. Я растекся от умиления, заценив нетривиальность момента, открытые рты и замерших соляными столбами представителей воровской элиты. Далекий и безучастный, как свет звезды, Сокалов холодно оглядел людей в масках: — Я так решил. И нет той силы, что заставит меня взять сказанное обратно. Выпавший из рук священнослужителя символ величия, тяжело ударившись об пол, покатился по антикварной мозаике, разбрызгивая цветные искры драгоценных камней. В наступившей гробовой тишине Сокалов взял рукой, на которой был надет перстень, мою кисть с украшением на мизинце и поднял её вверх. — Вот ваш принц. Секундное замешательство сменилось громогласными предложениями скорой расправы. К моему изумлению, таких оказалось не больше тех, кто потребовал во всем разобраться. За столом только два человека сохраняли видимое спокойствие: палач и советник, неторопливо перебирающий бумаги в папке. После утихшего шума он пододвинул к протянутым в нетерпении рукам и жадным взглядам пожелтевшие листы. Склоненные головы, затем недоверчивое перешептывание. Слились воедино эмоции: любопытство, замешательство, ярость. Дыхание Андрея вперемешку с моим собственным. И когда у нас брали кровь, я отнесся к этому вполне спокойно, ведь сидящий по правую руку от ныне правящего авторитета был моим отцом. Хотя он, так же, как и я, едва ли рассчитывал на то, что генетическая экспертиза будет проводиться не в лаборатории, а тут же, в зале, набитом толпой свидетелей. Советник не смотрел на меня, он изучал иконостас. Может, молодость вспоминал, а может, как и я, готовился к последнему сражению. «Мой отец. Сколько ты вложил своей любви и тепла, чтобы вырастить из меня человека. Почему-то вспоминаешь о таких вещах только тогда, когда жизнь начинаешь измерять минутами. Сколько раз ты поддерживал и прикрывал мою спину, сколько раз вытаскивал и помогал. И вот сейчас… Прости, папа, прости за то, что я втянул тебя в это». Я незаметно стянул кольцо с мизинца, сунул в ладонь того, кто был рядом. — Андрей, под алтарем дверь, как в старых погребах, подцепи доску кольцом, там очень удобная пластинка — ты сможешь — и уходи. — Пластинка есть и на моем. Только я не уйду. Без тебя. Он вернул мне кольцо обратно. — В кого ты такой… Я взял его за руку, рассмотрел перстень. А ведь действительно, одинаковые. Странно, сколько я помню, отец уверял, что таких только два. Старый брехун. Вот кончится это мероприятие, я с ним разберусь. Под гул перешептываний неумолимо бежали минуты, все с почтением следили за работой генетика, то и дело перечитывали документы, брали их в руки и разглядывая чуть ли не на просвет оттиски печатей и подписи. Эскулап подкрутил что-то в центрифуге, оглядел недовольным взглядом мою неоднозначную внешность, вздохнул печально, кашлянул, требуя внимания к своему научному открытию, и выложил на фарфоровый поддон результат. Сокалов вцепился мне в руку и… пытаясь защитить, встал впереди меня. Я не очень понимал, как делается генетическая экспертиза, знал бы, что так быстро, не рискнул бы, но видать, отец таки сумел договориться. На одиночный возмущенный возглас, что все это подстава и мента у власти он не потерпит, никто не обратил внимания. В замешательстве были все. Даже вытянувшиеся лики святых. Хрупкое равновесие, тишина, стоящий передо мной человек, значащий больше, чем целый мир. Нежность. Ситуация, похожая на бред, сон и затянувшееся безумие. Чужая реальности с масками, суровыми мужиками и недружественно настроенным контингентом. А в нескольких сантиметрах от меня ЕГО упругие ягодицы, напряженная спина, шея… Отрезвляющий голос отца, возвращающий на грешную Землю. Гонг. — Я понимаю вас, господа, сюрприз «не приведи Господь», но не вам удивляться и судить мои действия как аморальные. Мы друг друга не первый день знаем, и заповедь «не солги» едва ли кто вообще помнит, у каждого тут свой туз в рукаве и свои планы на сегодняшний вечер, мои — вот он и возражения не принимаются. Генерал усмехнулся и не обращая внимание на шипение по сторонам продолжил дразнить электорат: — Если я разрушил чьи-то планы, соболезную, всегда кто-то должен пострадать. Документы подлинные. Забор материала происходил при вас. Кровь идентична исходнику и крови старшего наследника, против которого возражений, как я понял, ни у кого не имеется. Все, что тут происходит, соответствует вашему же Уставу, за который вы дружно радеете. Вы настаивали именно на КРОВНОМ наследнике и он перед вами. Все по вашему же Закону: старший отрекся от власти — младший ее принял. Возраста совершеннолетия он достиг, как вы можете убедиться по предоставленным свидетельствам, со спецификой организации знаком не по книжкам. Исходя из данных генетической экспертизы, свидетелями которой вы все являлись, Сергей — сын Кости Музыканта, которого застрелили на пороге моего дома. Его и его жену Тому. Выжил только грудничок, которого я вытащил из-под трупов родителей и усыновил, что сделать на тот момент было совсем не сложно, Лиза последние пять месяцев жила в области у своей плохо чувствующей себя после инсульта матери, а вот уехала она туда беременной или нет, об этом никто не знал. Вернулась она с дитем. Старый роддом почитай уже лет пять как сгорел дотла вместе со всей документацией, рожала моя жена там или не рожала — фиг пойми. Докторов не осталось, свидетелей нет. Столько воды утекло, да и кто бы стал проверять по истечению сроков давности. А теперь, господа, прежде чем бросаться с обвинениями, хватаясь за оружие, устраивать побоище и сверлить во мне амбразуры глазами, подумайте о выгоде, которую это сулит всем нам. Те, кто при делах, будут молчать, те, кто не при делах, вообще ничего не поймут. Войну развязать — плевое дело, это как два пальца об асфальт. Но у многих ли будет шанс остаться в живых? А выйти отсюда? Едва ли. Мы тут все под колпаком, поднимите головы наверх. Шепотком пронеслось: — Это реально не его сын. Со своим разве бы он так поступил? — На крыше снайперов не меньше, чем черепицы. — Выходит мент действительно его брат. Генерал сел на любимого конька войдя в раж: —Ни один из нас, по большому счету, не стоит сожаления. Политика — дело грязное и не для слабонервных, не будет вас, будут другие. Воспитать и обуздать Управа сумеет любого, это всего лишь дело времени и счет в количестве принесенных человеческих жертв, а еще в том, что ни один из присутствующих здесь этого уже не увидит. Советник сделал театральную паузу: — Стоит ли оно того, когда есть возможность решить все мирным путем? Секунды, за которые я понял, что будут стрелять, мне хватило, чтобы оказаться впереди Андрея. Одиночный выстрел на опережение. — Предатель, — равнодушно отчитался палач, возвращая ствол в кобуру. — Ростовская группировка. Ваня Берест. Смерть в очередной раз пощадила Сокалова, забрав жизнь того, кто метил на престол. — Ты что, правда мой брат? — услышал я за спиной. — Тот, из-за которого моя мать стала такой? Тот, кто был моему отцу дороже, чем я? «Я сын Кости Вокалова?» — у меня волосы стояли дыбом. Такого даже я не ожидал. — Получается, что да. Ты теперь будешь меня ненавидеть еще больше, чем тогда, когда мы встретились? Выходит, это я корень твоих бед. — Выходит ты. То ли речь отца возымела действие, то ли еще не остывший труп и профессионализм киллера, сработавшего на полсекунды раньше бывшего Ростовского авторитета, а может, стрелки на крыше, но законники совещались недолго, прервав наш диалог зычным: — Решение принято. Мы коронуем приемника. ФСБшник в управлении — это нонсенс каких не знала история, но ведь должен же кто-то начинать. В зале подобострастно хихикнули. Говоривший если и был не согласен, речь свою однако продолжил: — Ты прав, Голова, пользы оттого, что мы сейчас друг другу повырываем трахеи, — никакой. А вот если он будет блюсти наши интересы — это верняк для многих дожить до глубокой старости. Куда только знак ставить будем? Ты же понимаешь, без этого нельзя. За столом азартно заспорили. Гроза миновала, конфликт был исчерпан, виновные понесли наказание, наступившая определенность тут же повысила градус настроения. — Из поступивших предложений только два. На член и под волосы. Ну так куда набивать? — А может, под перстень? Все уже привыкли, что он его носит. Знак небольшой, как раз закроет, а то каждый раз при знакомстве штаны снимать или шевелюрой трясти — могут и не понять правильно. Тут же раздались смешки и предположения по поводу неправильно понявших. Если за столом кто-то и был недоволен вынесенным постановлением, то после скорой расправы над Ростовским авторитетом предпочел этого не афишировать. И мне нанесли знак. Я чувствовал затылком снайперов на крыше, которые вряд ли понимали, что тут происходит, но были готовы открыть огонь в любую секунду. А еще я ощущал каждым миллиметром кожи за спиной Андрея, и его рука лежала у меня на плече, и я накрыл ее своей, чтобы он понял, каково мне сейчас. Он по-прежнему был рядом, и отчего-то я был убежден, что все это не случайно. Раз я вольно или невольно оказался тем, кто сломал ему жизнь, значит, я сделаю все возможное, чтобы теперь с ним ничего не случилось. Чтобы он жил спокойно, не боясь своих страхов и комплексов, не боясь, что кто-то узнает его постыдную тайну, не боясь того, что он не такой, как все. Жил, понимая, что ему есть на кого опереться. И, может быть, когда-нибудь, он простит меня. Если я сам… сумею простить себя. А перед глазами та первая ночь. Кукла наследника Тутти с задранным подолом и пугливо сведенными вместе ногами: — Скажи, что ты любишь меня. — Я люблю тебя. И его разъехавшиеся колени в черных чулках. «Я уже любил тебя, когда ты пришел нанимать себе телохранителя, еще до того, как в первый раз почувствовал дрожь твоих пальцев, подавая тебе стакан. Любил, глядя в твои глаза в тот момент, когда ты понял, что ночью я буду в твоей постели ласкать твое тело так, как никто этого не делал до меня. Я так долго путался и ошибался, принимая других за тебя, я так долго был одинок, ища того, кто примет мою любовь, того, кто поймет и оценит. Секс — это только малая толика того, что связывает двух людей отношениями. Я очень постараюсь, чтобы ты во мне не разочаровался. Я так и не произнес слова «брат», хотя именно оно и напрашивалось под обстоятельства». Набив мне знак, мастер с поклоном удалился. Я встал. Что-то легло на плечи. Не иначе бремя ответственности и обязательства. Скосил глаза и чуть не присвистнул. Настоящая горностаевая мантия. Вот и все, я законный принц клана. Каждый получил то, что хотел. Одни — поддержку в верхах, другие — контроль ситуации. Сокалов, избавившись от кабалы, пробирался между скамей. Никто и не думал его останавливать. Все смотрели на меня. А я видел только эту стремительно исчезающую из моей жизни сгорбленную спину. «Одиночеству нет предела, одиночество — злой урок, злой урок за то, что ты сделал и за то, что ты сделать не смог». Я рванул через весь зал, догнал, развернул к себе, приподнял за подбородок, заглянул в глаза и сказал то, что я должен был сказать еще давным-давно: — Я за тебя умру. Его сердце ударило о мое, он обнял меня так, как меня ни обнимали никогда в жизни. Никто. — Я не позволю тебе умереть, — услышал я тихое, но такое конкретное и проникновенное, прозвучавшее для меня громче раскатов грома за окном, громче оглушительного стука наших сердец, громче «аллилуйя», раздавшегося из уст епископа, кажется, давно уже переставшего удивляться чему-либо. И я знал, что порву любого, каждого, кому только взбредет в голову глупая идея прикоснуться к нему. И я видел, что он это тоже понял. Он больше не боялся ничего, за исключением одной незначительной мелочи — потерять меня. Смешной. Если б он знал, каково мне сейчас. Разжать руку и выпустить его ладонь из своей, ладонь того, кого я искал почти десять лет, всю свою бестолковую, беспутную и несознательную жизнь. Я больше ничего не боялся. Ни воды, ни пули, только одного: потерять его, разжать руки и увидеть, как сокол взмывает ввысь, в небо, оставляя меня одного. «Пятница, тринадцатое», — за пару секунд стремительно пролетевшая жизнь, без него и с ним, от момента нашей первой встречи, до сегодняшнего дня. Брат-гетеросексуал. Выходит, ничего не будет. Выходит, я лох. Особо верующим я никогда не был, но почему-то подумал, а вдруг да и повезет. Главное не закричать, когда демоны будут рвать из груди душу. — Я тебя никому… — произнесли мы одновременно и замерли. Под сводами католического храма с многовековой историей, видавшего и братоубийственные войны, и династические браки, и редкое счастье по любви — не по обязательствам, на меня снизошло откровение: — Пока смерть не разлучит нас, — я пристально смотрел ему в глаза. Наверное, предложение делается как-то иначе: под скрипку, стоя на одном колене в романтическом месте, после продолжительных ухаживаний с конфетно-букетным одариванием. Отец, то есть тот, кого я считал отцом, говорил, что у меня вечно все через одно место. Ничего удивительного. Я же гей. Ну и ладное. Я свой выбор сделал. И добавил с каким-то сумасшедшим отчаяньем: — Ты же хотел принца. И потолок не упал нам на головы, и не разверзлась бездна, и никто не утащил нас в преисподнюю, когда он произнес: — Согласен. И чуть помедлив: — Не принца. Тебя. Через пять часов мы вылетели в Клингенталь, где Чемпион, в очередной раз оправдал возложенные на него обязательства, выиграв главный приз. Это была заслуженная награда — конкуренты были серьезными и борьба не шуточной, но она была детским лепетом по сравнению с той, что происходила в нем, когда, приземлившись и оценив по разметкам свое существенное преимущество перед остальными, он пересекся со мной взглядом. Даже представить не берусь, чего стоил ему этот выбор. — Репутация, — прошептал я, прижимая его к себе теснее, чем допускалось правилами приличия, и, не удержавшись, прошелся губами по его заалевшему уху. — А ну ее к черту, — отважно заявил любимец публики, зарываясь мне в волосы под овации спонсоров и восторженных фанатов. — Falke! — скандировали многочисленные болельщики, как в ту мистическую ночь, когда он впервые взглянул мне в глаза сквозь монитор телевизора и я понял, растворившись в этом взгляде, что в лепешку расшибусь, но добьюсь его. Он будет моим. Последним и единственным. По возвращении на Родину, меня ждал сюрприз: за проявленное «мужество и героизм» Президент присвоил мне внеочередное звание капитан ФСБ. И пожал мне руку. И Андрею тоже пожал, поблагодарив за покорение очередной высоты.

***

Человек с кристально честными глазами прожженного авантюриста, закончив просматривать видеоматериалы и отчеты, промокнул платком лоб: — Генерал, мы здорово рисковали. Я три раза успел Господа по имени вспомнить — представляю, тебе каково было. — Хреново, Володя, если честно, сам себя ненавидеть начал — он же совсем пацан, а я его на заклание. Но если бы я изначально рассказал ему, в чем там дело, он бы и слушать не стал, у него от одного слова «политика» рвотный рефлекс. К тому же, он упертый, как стадо мулов. Если решит для себя что-то, то не переубедишь и под пытками, неважно, на чем зациклится. Пришлось сыграть на этом. Сердце кровью обливается, как подумаю, во что втравил. — Ты — один из лучших стратегов, что я знаю, тебе не в чем себя упрекнуть — у нас не было выбора. — Вот то-то и оно. Информация поступила слишком поздно. За два месяца я ни физически, ни морально не смог бы никого подготовить. Нереально найти в такие сжатые сроки человека с аналитическим складом ума, со стабильной психикой, в тоже время наплевательски относящегося к смерти и не боящегося рисковать. А главное такого, чтобы закрытый Андрей пошел на контакт. Если бы мы облажались и не сумели правильно разыграть эту карту, сейчас бы захлебывались в реках крови и было бы… — Море трупов… — Не мне тебе объяснять, сам понимаешь. Президент посмотрел на бывшего однокашника: — Константин, я не настаиваю, ты, конечно, можешь не отвечать, но этот мальчик, Сережа, он твой сын или действительно сын твоего тезки Вокалова? Исходя из того, что Тома была твоей родной сестрой… Город у ног, спешащие по своим делам люди. Влюбляющиеся, целующиеся, смеющиеся. Разведчик ничего не ответил. Лишь улыбнулся другому разведчику так загадочно, что где-то чеширский кот приготовился сдохнуть от зависти.