Выживание

До этой части города я добираюсь на следующее утро, угоняя какую-то удачно подвернувшуюся под руку машину с ключами. Здесь гораздо оживленнее: по углам и закоулкам бродят мертвецы, зато жилых домов и магазинов здесь больше. Я наугад выбираю дом, чтобы обосноваться там на день и поискать припасы в ближайших зданиях. Я вхожу в трехэтажное строение, где располагается столовая и какие-то кладовки, а на выше что-то похожее на квартиры. Я начинаю традиционный обход коридоров на первом этаже. Двое неприкаянных мертвецов бросаются на меня. Они выглядят бодрым, как будто обратились недавно. Один хватает меня за грудки и впечатывает в стену, в второй тянется к моей шее, прижимаясь вплотную к своему собрату. Хватка трупа крепка, но, придерживая его коленом и одной рукой, мне удаётся дотянуться до ножа. Я бью первого в голову, но промахнувшись попадаю ему в нос. Нож выходит тяжело, застряв в черепушке. У меня уже кончаются силы во второй руке, так что я подпускаю второго мертвеца к себе. Он хватает меня за плечо, открывая рот для укуса, но я умудряюсь отпихнуть его ногой. Он отшатывается и как-то удивленно смотрит на меня голодным мертвым взглядом. Я бросаюсь на него с усталым кряхтением и дырявлю глазницу. Окончательно добитый, он падает, а я едва не лечу следом на него. В коридоре, куда я выхожу, подхватывая свои вещи на руки, ко мне уже подбираются ещё трое. Я не имею понятия, откуда они берутся, и, сквозь зубы ругаясь, понимаю, что сейчас мне совсем неудобно драться. Я бросаю на пол рюкзак и, схватив только оружие, бегу вниз, надеясь, что на топот и шум выйдут другие мертвецы, если таковые остаются в доме. Уже на улице, выскочив на крыльцо, с крыши которого свисает какая-то погнутая металлическая вывеска, я разворачиваюсь навстречу выбегающим трупам. Здесь гораздо больше пространства для борьбы, так что буквально через две минуты, я добиваю двоих. Третий оказывается особо живучим и голодным, он хватает меня за руки, а я, испугавшись, тыкаю ему ножом куда-то в голову наугад. Хватка чуть ослабевает, но я чувствую, что он ещё не умер. Я пытаюсь его оттолкнуть и добить на земле, но что-то идёт не так, и я сама падаю, удерживаемая хваткой за ногу. Заехав со всей своей силы второй конечностью по его ненасытной морде, я отползаю по земле и вскакиваю на ноги, краем глаза замечая движение где-то справа вдалеке. Я оборачиваюсь туда и вижу ещё одного мертвеца, который медленно направляется в мою сторону. Не глядя я запрыгиваю на крыльцо и хочу было вбежать в здание, но вдруг я чувствую резкую боль в голове и падаю, врезавшись в таинственный предмет. Удар о что-то металлическое приходится чуть выше брови; от неожиданности и расползающейся по мозгам режущей острой боли из глаз буквально сыплются искры, мир вокруг темнеет, а я не нахожу сил, чтобы подняться. К горлу подкатывает тошнота, а в ушах звенит, по лицу струится тёплая кровь. Я могу заставить себя открыть глаза, ведь все странно плывет мимо. До меня доносится приглушенное шарканье ног и рычание. Если я не встану сейчас, я не встану никогда. Где же мой хваленый контроль над ситуацией, когда я даже не могу заставить себя открыть глаза. Я соскребаю себя с земли и, прищурив глаза и стиснув зубы, припечатываю себя к стене, заставляя распрямиться. Я вытаскиваю нож и всаживаю его в глазницу подобравшемуся близко мертвецу. В трех метрах плетется ещё один труп, на которого я уже иду сама, мысленно удивляясь их количеству. Оттолкнувшись от стены, я шагаю навстречу ему и ударом в дряблую грудь сбиваю с ног. У меня нет сил нагибаться, так что я остервенело бью его пяткой в нос. Кроссовки легкие, но пары ударов хватает, чтобы размозжить хрупкий череп. Усилившийся запах мертвечины становится последней каплей. Я падаю на колени в приступе тошноты. Боль в голове сосредотачивается в месте удара. Она стала чуть слабее и теперь просто мерзко пульсирует. Кровь все ещё льется. Я стою на коленях и наблюдаю, как красные капли летят вниз, соскальзывая с лица. Мне нужны мои вещи. Моя аптечка. Еле вползая в дом, я трясущимися руками разбираю пакет с медикаментами. Я закрываюсь в какой-то квартирке, удостоверившись, что там никого нет. Поставив перед собой зеркало, наспех протертое каким-то покрывалом, я сажусь на свет. Передо мной лежат бинты, иголка с ниткой, скляночка со спиртом и метаквалон с анальгином. Через пару минут вся боль пойдет, так что пора начинать шить. Довольно глубокая рана, кровь из которой до сих пор не останавливается, в длину где-то сантиметра два. Я проспиртовываю руки, иглу и прижимаю вату ко лбу, ругаясь в слух. Я чувствую слабость, мне до сих пор плохо, а руки трясутся, но я заставляю себя поднести иголку со лбу и внимательно посмотреть в зеркало. Первый стежок кажется вполне терпимым ровно до того момента, как приходится притягивать нитку и сжимать края раны. После второго я не могу заставить себя это доделать. Я странно и тяжело дышу. Обезболивающие начинают тихонько действовать, но они не являются анестезией. Я прекрасно чувствую каждое прикосновение к больному месту. Ещё три стяжка, и я затягиваю узелок на зашитом месте. Рана жутко пульсирует и саднит, а пальцы слипаются от крови. От ее запаха пополам с ароматом спирта меня начинает снова мутить. Мне нужно выпить воды. Я последний раз промакиваю все ватой, шипя от жутких ощущений, и наконец приклеиваю повязку типа гигантского пластыря. Я стягиваю пыльное покрывало с кровати и ложусь на довольно удобный матрас, скинув кроссовки. Я решаю отлежаться пару минут, а потом идти вниз и обшаривать кладовки. Я беру в руки тетрадь и продолжаю писать. ПУНКТ ТРЕТИЙ: припасы. Под припасами я имею в виду еду, воду, лекарства и оружие (расположить в порядке необходимости). Не менее полезными будут очевидные вещи, вроде салфеток, фонариков, спичек и теплых вещей. Добывать это в последнее время не так уж и сложно, достаточно немного помародерствовать. Поэтому через два часа я, забаррикадировавшись в квартирке, оглядываю кучку круп, консервов с морепродуктами и сухих спагетти. У меня еще остается пара глотков в маленькой бутылке и целая полторашка, поджидающая в рюкзаке. Я уже давно никуда не тороплюсь, так что решаю никуда сегодня не ходить и, плотно пообедав, остаться здесь. Мне хочется рассказать вам пару историй, которые давно требуют хоть какого-то эмоционального выхода. Я бездумно щелкаю зажигалкой, сжигая убывающую жидкость, поймав себя на том, что слюнявлю сигарету. Я поудобнее устраиваюсь на пыльной кровати, борясь с желанием расчесать шов, который начинает кровить. Я настоящая снова сижу на приеме у себя прошлой. Черри Дейкири — это не ваше настоящее имя. Почему вы врете, даже разговаривая с самой собой? Меня преследуют призраки прошлого, доктор. Порой, лежа в кромешной темноте в грязных сараях, в чужих дорогих кроватях и на раскладушках в сомнительных забегаловках, я думаю, что обернусь и увижу перед собой человека. Я бегу от его образа, меняю имя, меняю внешность, меняю место жительства, но он не уходит. Даже сейчас он близко; мне кажется, что я подниму глаза на дряхлое кресло у окна и встречусь с ним взглядом. Я упорно продолжаю смотреть в тетрадь, нервно затягиваясь. Я представляю: он встает с кресла, разминая шею привычными движениями. Я представляю: он по-кошачьи тихо обходит меня и заглядывает из-за спины, потому что любит следить за чужими занятиями. Я представляю: он до сих пор живой, сейчас тихо усмехнется и продолжит смотреть на меня, пронзительным взглядом буравя спину. Я нервно оборачиваюсь, понимая, что сижу одна. Вы вините себя в чем-то? Какие болезненные воспоминания связаны с этим человеком? Почему вы до сих пор не можете его отпустить? Дотошный психиатр хлещет вопросами, вороша воспоминания, заставляя человека раз за разом окунаться с головой в мысли, которые он усердно прячет, как в ледяную воду. Я прошлая проницательно подбираю фразы, чтобы можно было как можно точнее и быстрее достучаться до нутра пациента. История первая: Неувлекательное и поверхностное повествование о том, как я впервые встретила мистера Бакарди. Я вывожу буквы максимально аккуратно и красиво. Молодой мужчина на приеме первый раз: он абсолютно расслаблен внешне, его лицо — каменная маска, даже подвижные усталые глаза не выдают его эмоций. Он сидит напротив меня в мягком кресле для пациентов. На моем столе стоит черный диктофон. Я устало тру глаза: последний рабочий день на этой неделе подходит к концу, и я уже достаточно загружена чужими проблемами, но отменять поздние сеансы не решаюсь. Он говорит, что его прошлый психиатр посоветовал меня, как неплохого специалиста, на что я сообщаю, что обычно принимаю людей, направленных из лечебниц или состоящих на учете в полиции. Они чуть менее здоровы психически, чем остальные, из-за чего за их состоянием нужно следить чуть тщательнее. Бывшие наркоманы, нервные визитеры полицейских участков, несостоявшиеся самоубийцы, свидетели и жертвы насилия, агрессивные люди, — вот оно, разнообразие моих будней. Я просматриваю записи его предыдущего врача. Зачатки биполярного расстройства, сильное чувство вины, не проходящее уже почти год после гибели жены, депрессия. Назначены антидепрессанты, малая доза оланзапина и витаминки. Я хмурюсь и внимательно разглядываю писанину. — Почему вы решили сменить врача? Я пока умалчиваю о том, что его таблетки могут сделать только хуже. Оланзапин имеет огромное множество побочных эффектов, и если биполярное расстройство не выявлено точно, смысла пить его совсем нет. Лекарствами он калечит себе организм. — Я считаю его некомпетентным. Он никак не отводит взгляд: с начала приема он все изучает меня, следя за каждым движением. Его не интересует ни обстановка в кабинете, ни происходящее за большим окном, ни фигурка совы на столе. Он не теребит края рубашки, не облизывает губы, не мнется в кресле. Мне уже начинает казаться, что из нас двоих он более спокоен. — Поэтому вы пошли к человеку, специализирующемуся на потенциально невменяемых преступниках. Мы мягко и ненавязчиво, по-рабочему улыбаемся друг другу. Он медленно подвигает кресло ближе и садится прямо напротив меня, копируя мою позу. Мужчина, пристально буравя меня взглядом, начинает рассказ. Он потерял беременную жену в страшной аварии. Уволился из больницы, где работал практикующим хирургом. Сейчас он читает лекции три рабочих дня в университете. По субботам пьет в баре рядом с домом. Курит давно и много. Таблетки, выписанные его бывшим врачом, не принимает, манией самоубийства не одержим, к насилию не склонен. Хотя что-то в его интонациях выдает в нем человека, глубоко переживающего из-за каждого события, происходящего в его жизни. Он чувствителен, раним, но упорно не решается это показать. Я почти готова назвать его здоровым человеком. Мы договариваемся о приеме через два дня, хотя я не вижу необходимости в наблюдении за ним, хотя интерес, зародившийся к этому необычному человеку, силен. В следующие полгода я начинаю жить от встречи до встречи с ним. Три раза в неделю по полтора часа я с упоением слушаю его рассказы. С каждым разом он говорит о своих проблемах все меньше, пускаясь в какие-то абстрактные рассуждения. Я жадно глотаю каждое его слово, обнаруживая, что в каком-то смысле привязываюсь к этому человеку. Наши сеансы — время, когда я отдыхаю от вереницы ненормальных. Мужчина оказывается довольно сильным и прозорливым манипулятором, помешенным на самоконтроле. А я с ужасом осознаю, что зацикливаюсь на нем. История вторая: Событие, которое перевернуло с ног на голову мою жизнь Чуть больше, чем через пять месяцев после первого приема, мужчина отменяет сеансы и куда-то пропадает. Две недели его отсутствия, и я уже чувствую, что в моей жизни чего-то не хватает. Вскоре он заявляется ко мне домой, каким-то образом узнав адрес. Он говорит, что больше не может приходить ко мне, как ко врачу или как к другу. Он заявляет, что я для него теперь самый близкий человек, и что только я понимаю, что творится в его бедовой голове. Мужчина тянется ко мне с поцелуем, а я жадно вдыхаю его запах: одеколон, табак, мятный освежитель дыхания. Я, одиночка по натуре, закрытый человек, привязываюсь к нему накрепко. Наше общение является лучшим, что со мной происходит за последние три года. Мы не расспрашиваем друг друга о прошлом, не знакомим друг друга со своими приятелями. Он больше никогда не появляется в моем кабинете, я ни разу не заезжаю к нему на работу. Он не звонит мне и не говорит, что задерживается, не отчитывается о своем дне. Я не жду его вопросов о том, что происходит в моей жизни. Мы видимся каждый день, нам хватает друг друга. Он учит меня делать коктейли из рома, строит планы путешествия на Аляску. Мы смотрим фильмы об убийцах, играем в покер, ходим в тир на выходных. Он почти не выпускает сигареты изо рта. Мужчина становится нервным. Порой молчит вечерами, иногда же поток его мыслей невозможно остановить. Он просит сократить число его лекций в университете, продает машину, а со мной чаще заводит разговоры о том, что теряет время даром. Он все больше сидит в обнимку с любимым ромом Бакарди. Я понимаю, что что-то катиться по наклонной, что он ускользает от меня, закрывается, но я боюсь лезть к нему с разговорами по душам. Однажды, заехав после работы к нему, я обнаруживаю в запертом доме его тело. Прямо на его обожаемом диване в гостиной. Задняя часть его черепа полностью снесена выстрелом из пистолета. Кровь повсюду: на его любимой рубашке, на белой обивке дивана, на мягком ковре. Я медленно сажусь на пол, глядя на труп самого дорогого для меня человека. Его смерть — универсальное средство спуска с небес на землю. Вспомнить боль и понять, что живой. Воссоздать в голове пятна крови на диване и осознать, что твердый матрас или холодное помещение не худшее из того, что может произойти. История третья: Становлении личности Черри Дейкири. Я одинока, к чужим проблемам черства и равнодушна, к работе отношусь немного поверхностно и начинаю есть таблетки, которые выписываю сама себе. Когда в мой город приходит зараза, я попадаю в первую волну эвакуации. Нас увозят на военную базу, откуда я сбегаю при первых признаках неладного. Ненадолго я чувствую себя удачливой: мне везет выжить, попасть в лагерь на территории какого-то маленького санатория, которым управляют две женщины — бывшие копы, которые учат нас простейшим приемам самозащиты и обращению с огнестрельным оружием. Нас мало: две главные, женщина с двумя детьми, молодые парень и девушка, двое несовершеннолетних братьев, пожилая пара с дочкой и один молчаливый мужчина. Когда все начинается казаться слишком хорошо, наступает день Икс. Я помню его в мельчайших подробностях. Рано утром небольшая группка отправляется в поход к минимаркету на заправке в паре километров от лагеря. Они возвращаются в обед с запасом сладостей, чипсов и воды. К нашему ужасу, с наступлением темноты на нас нападают. Несколько мужчин с разрисованными лицами вламываются внутрь, расстреливают охрану, кого-то хватают и тащат на улицу, кого-то убивают сразу. Я ныряю в процедурный кабинет, завидев завернувшего в коридор вооруженного человека. На улице у кого-то громко спрашивают, где находятся наши припасы и есть ли у нас арсенал. Я недолго мечусь по помещению, в панике оглядывая тонкую ширму и две кушетки. Я встаю рядом с дверью, рассчитывая, что если человек войдет сюда, он не заметит мою трясущуюся тушку сразу. Он открывает дверь, пряча меня за ней. Сначала показывается длинный ствол винтовки, затем он заходит внутрь, глядя перед собой. Мужчина худощавый, среднего роста. Он припадает на правую ногу. Время идет на секунды: я могу выскользнуть из кабинета, а могу напасть на него. Внутри меня голос твердит о том, что я должна бежать. Но что-то в то же время подсказывает, что я не могу сбежать. Теперь у меня нет такого права. Я прыгаю ему на спину, незаметно подобравшись сзади. Сердцебиение такое сильное, что отчетливо чувствуется в груди. Я втыкаю нож ему в шею справа. Он на мгновение замирает, а затем с дикими криками пытается сбросить меня. Мужчина замахивается винтовкой, в надежде попасть мне по лицу, но я вытаскиваю лезвие и снова бью его уже в горло. Он заваливается на стол, теряя координацию. Его оружие падает с глухим стуком на пол. Он хочет дотянуться до меня, жутко хрипя, но уже теряет сознание от количества вытекшей из него крови. Запах свежей крови бьет в нос. Напряженным нервам требуется разрядка, руки все еще трясутся. Что-то липкое стекает по щеке. Я вытираю жидкость ладонью и с отвращением обнаруживаю, что это кровь. Меня выворачивает. Я чувствую, как вся покрыта теплой кровью этого мужчины. Я тихонько ползу к нему, вытаскивая свой нож из трупа и забирая его ружье. В коридоре раздаются удаляющиеся шаги и голоса. Они зовут его. Человека, которого я только что убила. Я чувствую себя какой-то аморфной, до сих пор проматывая в голове сцену с убийством. Мне все еще везет: мужчины сворачивают в поисках своего человека, а я выскальзываю наружу и бегу к импровизированному складу с нашими вещами. Припасы — это важно. Я запираюсь в комнате, погружаясь в кромешную темноту. Слабым светом от зажигалки освещая ближайшие полки, я нахожу фонарик. Я сметаю в огромную спортивную сумку все съестное, что нахожу в помещении. Дальше у стены в коробочке одиноко лежат два пистолета и коробки с патронами, которые отправляются следом за едой. Я чувствую себя ужасно: мои знакомые перебиты, сумка давит на плечо жуткой тяжестью, одинокие крики у главного входа отдаются эхом у меня в голове. Бежать к заднему выходу сложно, я едва сдерживаю желание осесть на пол и заскулить. Мне удается выбраться на улицу, не попадаясь никому на глаза. Назовете меня удачливой? Я называю себя выжившей. Убийство того человека — поворот, за которым старая жизнь скрывается окончательно. Труп с перерезанным горлом въедается в память не менее четко, чем тело мистера Бакарди. А в голове почему-то всплывает мысль о том, что теперь я точно не умру с голода. Как-никак, припасы — это важно, и правила везде одни.