Вот колдовство моё

Январь завершился, и у жителей города забрезжила надежда. Хотя общий уровень недельной смертности оставался высоким, но преобладали другие болезни, в том числе и тиф, что совсем не редкость для бедных районов. Марк понемногу осваивался: он уже перезнакомился со всеми ближайшими соседями и без ошибки научился отличать Рамзи от Ралфсов, даже глядя на женщин. Он познакомился и с пастором, преподобным Питером Рамзи. Как не старался Марк, обойтись без диспутов не получилось. Началось всё хорошо. Священник был стар, но из ума не выжил: он подробно рассказал Марку о том, как и чем занимаются в школе дети, назвал самых лучших и самых нерадивых учеников. Марк высказал опасение, что в истории он окажется не столь сведущ, как преподобный. — Воспользуйтесь библиотекой мистера Бартона, — посоветовал тот. — Скажите, преподобный, а вы с ним встречались? — А как же? — удивился священник. — Не сказать, что часто вижу, но бывает, если вечером случается выйти по делам на улицу. И праздники, опять же. Вот недавно совсем... — Он отмечает Рождество? — Гринвуд вытаращился на пастора. — В церкви не бывает, конечно, но когда прихожане накрывают общий стол в доме для собраний, он приходит. Засвидетельствовать, так сказать… Поздравляет. — Вас это не возмущает? — А почему меня это должно возмущать? Я ведь тоже с точки зрения обычного человека — существо иной природы. По большей части при слове «оборотень» люди сразу представляют себе волков — вот те и злобны бывают, и к человеку враждебны. Но ведь есть и другие. Законы Божии, сын мой, одинаковы для всех. А смерть, как известно, вошла в мир через человека, а не через бессловесных тварей. — Но всё равно, оборотней в Писании нет, — упрямо возразил Марк. — Как сказать. Вот когда царь Навуходоносор уподобился зверю, пожалуй, что очень похоже. И разве ж Господь его покинул? — То есть вы считаете, и ваши прихожане тоже, что если вы будете исполнять заповеди, верить в Бога и чтить его законы, то вы спасётесь, как обычные люди? — Именно так. Разве не у всякого существа есть выбор: стремиться ему к высшему, или пасть? Я не имею в виду, конечно, бесплотных духов. — Но вот у мистера Бартона, кажется, выбора нет? — Почему же? Есть. Он ведь может не убивать. И старается жить по совести, не забывая о том, кем был раньше. — Но он пьёт кровь людей. — А что ему делать? Разве вы станете проклинать кошку за то, что она ловит мышей? Или пойдёте на бойню и станете порицать людей, которые убивают скот? Да, конечно, человек — не мышь, и не баран. Можно осудить мистера Бартона, хотя он неповинен в том, что стал таким. Но разве не правильнее пожалеть его и помочь? Он видел на своём веку многих себе подобных. Есть такие, которые отчаялись и впали в грех гордыни. Вот для таких человек — существо низшее, просто еда. А есть и те, которые тоскуют по своей прежней жизни . Слова преподобного не сказать, чтобы уж совсем переубедили Гринвуда, но пищу для размышлений дали. Правда, размышлять особо было некогда. Когда Гринвуд приступил к работе, дети его так поначалу выматывали, что он, приходя домой, сразу падал на постель и засыпал, тем более что полночи он проводил в качестве компаньона Бартоли. Случалось изредка, что вампир бывал занят, и тогда Марку удавалось как следует выспаться. Крысёныши оказались милые, но уж очень подвижные. С ними приходилось играть, чтобы потом они усидели за партами. И Гринвуд быстро потерял свой пивной животик. Разобравшись с письмом и арифметикой, Марк озаботился, что бы ещё преподать своим ученикам. Бартоли посоветовал ему заняться историей Британии, и вскоре на пустыре за стеной разыграли битву при Гастингсе. Малыши к Марку привязались и, чуть завидев на улице, бегали за ним гурьбой. Да и взрослые стали относиться к нему иначе: он всё больше становился для них своим. Со стариком Ралфсом он сдружился, и они часто сиживали в том самом пабе за кружкой пива — больше Марк себе не позволял. Старый крыс щедро сыпал историями и байками, которые сохранялись в памяти у его племени. Правда, миссис Рамзи предупредила Марка, что Ралфс любит и присочинить, так что не стоит верить всему, что он рассказывает. Ночные беседы с Бартоли велись совсем иные. Словно сговорившись, оба касались только общих тем: литературы, истории — особенно истории нравов тех веков, что прошли перед вампиром. Бартоли был хорошим рассказчиком, и Гринвуд слушал, едва не раскрыв рот. Про Данте тоже не забыли. Прочитав отрывок на итальянском, хозяин пересказывал Марку его содержание. И так всё шло тихо и мирно, что Гринвуд начал опасаться, что эта домашняя тишь скоро закончится. Бартоли старательно прятал от гостя свою ночную жизнь. Правда, однажды Марк застал довольно странную сцену. Заглянув как-то в кабинет хозяина через полуоткрытую дверь, он увидел, что тот сидит за столом и читает, а на коленях у него расположилась огромная крыса. Величиной она была больше охотничьего спаниеля, а развалилась — что комнатная собачка Лорд-мэра. Передние лапы она положила Бартоли на предплечье, уютно поместив на них голову, хвост перекинула через противоположный подлокотник. Вампир одной рукой то перелистывал страницы, то поглаживал крысу по спине и почёсывал ей за ухом. Незваного гостя та учуяла сразу, сморщила нос, открыла глаза и уставилась на Марка. Тот поспешил ретироваться поскорее, успев услышать фразу: — Что такое, Дженни? Лежи спокойно. Это было первый раз, когда Марк смог увидеть обитателей улицы в их втором обличии. И он поневоле обрадовался, что не доводилось наблюдать их такими каждый день. Крыса, правда, была не чёрная, а серая, а выражение её морды, когда хозяин почёсывал за ухом, показалось совершенно уморительным. Но когда Марк думал, что это та самая красавица Дженни, ему становилось не по себе. Не потому, что она превращалась в крысу, а потому что вампир обращался с ней, как с каким-то домашним животным. Впрочем, он помнил правило, что со своим уставом в чужой монастырь не лезут. И поскольку миссис Рамзи частенько являлась его советчиком по всякого рода деликатным вопросам, то он решился расспросить её о виденной им сцене. — Вы не думайте, сэр, что Дженни это как-то обижает. Наоборот, — ответила экономка. — Вы когда-нибудь видели, как крысы чистят и расчёсывают шерсть друг другу? — Да, приходилось как-то. — Так мы и в человечьем виде внутри семей любим ласку и поглаживания. А уж причёсывать друг друга — это просто ритуал. Если какая мать не расчешет сыну или дочери волосы, так они подумают, что на них за что-то рассердились. Но если бы вы видели Дженни, сидящей на коленях у мистера Бартоли в человеческом облике, и рассказали бы мне, я бы ей вихры-то повыдёргивала, — хмыкнула миссис Рамзи. Тут Марк решил задать наконец давно интересовавший его вопрос: — А из оборотня можно сделать вампира? — Нет, сэр. — А из человека — оборотня? — Легко. Если кто-то из наших укусит вас или оцарапает, то вы превратитесь в крысу. Гринвуд не на шутку перепугался. — Но этого же не случится, правда? — Не бойтесь, сэр. Конечно, нет. Если вы сами не захотите, конечно. — Боже упаси! — Да как сказать. Среди нас есть и такие, которые родились людьми. Кого от болезни спасли, кто по любви обратился — раз уж не перепугался и не сбежал, как правда открылась. Такое случается, конечно, очень редко. Очень. И родители детям сразу внушают, чтобы, кроме дел, с людьми они ничего не имели. Но в какой семье девица красивая попадётся, а иногда парень человеческий начинает крутиться вокруг наших домов. Углядел девушку и влюбился. И вот, поди прогони. Насчёт Марка миссис Рамзи могла не переживать. Идея жениться на какой-нибудь девице из местных, обрасти мехом и наплодить крысят, его не привлекала. Собственно, он и с обычной женщиной семью заводить не хотел. Лучшие годы его прошли давно. Хозяйства он не нажил, чтобы нуждаться в женской руке. А уж о том, чтобы просто согрешить с кем, давно и думать забыл. Приличная женщина на него и не взглянет, а размалёванные уличные девки вызывали в нём отвращение. Да и подцепить чего он боялся. Нельзя сказать, что плоть его окончательно успокоилась к сорока пяти годам, и Марку случалось каяться и просить у Бога прощения за поведение своей правой руки. Но это всё же не то, что блуд. Однако по молодости он был горячим парнем, и тогда вопросы души его волновали мало. Выслушав разъяснения экономки, Гринвуд решил для себя, что Дженни — девица приличная. А что лезет крысой на колени к хозяину, так люди же гладят собак и кошек — ко взаимному удовольствию. Однако ночи становились короче, и хотя вечер в задымлённом Лондоне наступал раньше, чем садилось солнце, это никак не отражалось на времени пробуждения Бартоли. Так как опасности подхватить заразу в фешенебельных районах города не было, Гринвуду заказали парик, парадный костюм, и он совершил несколько прогулок по вечернему Лондону, составив Бартоли компанию. После улицы, на которой жили семейства оборотней, даже богатые приходы Лондона показались Марку ужасно грязными, и он почувствовал разочарование, хотя когда-то просто мечтал сюда попасть и посмотреть на богатую публику. Иногда Бартоли будил Марка среди ночи или ближе к утру, закончив все свои дела, — конечно, с разрешения последнего. Во втором случае Марк уже не ложился, а дожидался завтрака и потом отправлялся в школу. Однажды возвращаясь домой накануне первой недели поста, взмыленный, как боевой конь, потому что вслед за битвой при Гастингсе пришла очередь подготовки к битве при Азенкуре, Гринвуд заметил на улице какое-то оживление. Несколько молодцов, взобравшись на лестницу, украшали фасад дома для собраний лентами и еловыми ветками, привезёнными, видимо, откуда-то из пригорода. — У вас какой-то праздник, сэр? — спросил Гринвуд одного из Ралфсов, проходивших мимо. — Наш семейный, сэр. Вроде как день фамилии. Рамзи обычно гуляют в июле, а Финчи — в октябре. Только в этот раз решили все вместе. Мало ли что? Вдруг не до праздников будет? — И верно, — согласился Марк. Не то чтобы он рвался на этот праздник, но странно, что никто ему об этом ничего заранее не рассказывал. Но когда Марк пришёл домой, то миссис Рамзи тут же сообщила ему новость. — И, конечно, сэр, вы тоже приглашены, потому как вы член нашей семьи. По случаю праздника магазин закрыли рано — все занимались приготовлениями. Марк пытался напроситься в помощники, но его отправили отмывать боевой пот, а потом отдыхать, потому что праздник начнётся поздно вечером, чтобы и мистер Бартон на нём мог присутствовать. Ещё одна вещь озадачивала Марка: а где они все думают размещаться? Дом для собраний вряд ли сможет вместить целых три крысиных рода. Он последовал совету миссис Рамзи и вздремнул. Его разбудила музыка с улицы, и он подошёл к окну — посмотреть. Маленький оркестрик наигрывал весёлый мотив, за ним бежали дети. Марк оделся и спустился вниз. Экономка в этот раз не просто усадила его на стул, а нагрузила работой. Поставила перед ним миску с яблоками и велела чистить. Гринвуд был ничуть не против, а даже рад, что может как-то поучаствовать в общих заботах. — Мы отвечаем за яблочные пироги. Другие семьи готовят что-то ещё, — пояснила миссис Рамзи. — Если проголодаетесь, скажите — будет вам чай, и хлеб, и окорок. — Я уж потерплю, — усмехнулся Марк. Так до вечера время в хлопотах и пролетело. У домов выставили жаровни — улица осветилась. Детей собрали в нескольких домах, накормили и уложили спать. При них оставили нянек, которым тоже выставили праздничное угощение, только без спиртного. Няньки, как пояснили Марку, выбирались по жребию. Семейство миссис Рамзи облачилось в парадные одежды. Дженни была просто обворожительна — такая девушка и в высшем обществе бы не затерялась. И как-то она уж очень тщательно, как показалось Марку, выбирала себе платье на вечер. Даже забегала к тётке — посоветоваться. Та немного хмурилась, но отвечала. Марк ожидал, что и мистер Бартон отправится с ними в дом собраний, но ему сказали, что хозяин придёт позже. Празднично наряженная толпа неторопливо текла по улице. Гринвуд заметил, что, судя по одеждам, доходы крыс были намного больше, чем они демонстрировали в будние дни. Оказавшись внутри дома, он удивился, что зал пуст — только украшен, как и помост для музыкантов. Но оказались открыты две двери, которых прежде Марк не видел. И все проходили как раз через них. Двигаясь за миссис Рамзи, Марк очутился в коридоре, который понемногу уходил всё ниже и ниже — под землю. Несколько больших залов с накрытыми столами открылись взору ошарашенного актёра. На стенах горели факелы, которые, впрочем, лишь рассеивали темноту по краям помещений. Свечи на столах жёлтым сиянием выхватывали из полумрака щедрое угощение. «Ну, да… Где же ещё пировать крысам, как не в подземельях?» — подумал Марк и ещё он понял, почему Бартоли придёт попозже. Существу, которое лишено возможности есть нормальную пищу, здешнее изобилие причинило бы боль. Гринвуда усадили за стол семейства Рамзи, между миссис Рамзи и Джонатаном. Он порадовался, что постился нынче — хотелось попробовать всего понемногу. Только все заняли места, как первым делом пошли тосты — за семьи, за старших, за детей. Тостов говорилось много, а вот пили крысы мало — пиво да сидр, и каждую кружку растягивали на две-три здравницы. Угощение таяло прямо на глазах, и Марк поспешал. Аппетит у здешней публики был просто... крысиным. Миссис Рамзи заботливо подкладывала на тарелку оголодавшему за день актёру кусочек того, кусочек этого. «А вот это ещё попробуйте, и вот это. Крольчатинки попробуйте, а вот курочки ещё. Ничего, потом будут танцы — полегчает». Танцы? Гринвуд решил схорониться за спинами дюжих Финчей. Танцевать-то он не станет. Нет. После, наверное, двадцатого тоста, когда мужчины уже довольно потирали усы и поглаживали себя по набитым животам, из зала для собраний прибежал прыткий юноша и объявил, что пришла пора размяться перед пирогами и сладким. Дженни, сидевшая напротив тётки, сорвалась с места и чуть ли не бегом бросилась в коридор. Миссис Рамзи только головой покачала. Гринвуд удивился такому неодобрению: другие девицы от Дженни не отставали. Да и парни, хотя старались сделать вид, что им всё равно, потянулись за девушками с явным нетерпением. Так что когда Марк поднялся наверх, зал уже был полон. Но тот, к кому стремилась мисс Рамзи, хорошо виднелся, благодаря росту. Дженни протискивалась сквозь толпу, и Марку показалось, что, будь её воля, она кинулась бы вампиру на шею. При всей своей внешней сдержанности, Бартоли всё же улыбался, глядя на неё. Начали сразу с куранты. Крысы и тут всё переиначили. Им всё больше хотелось танцевать парное и хороводное. Никакого порядка, чинности и стройности — живая натура танцующих не такого жаждала. Куранта — в народном духе, да контрдансы, да старинная вольта. Дженни танцевала с Бартоли. Хотя и с большой разницей в росте, но пара смотрелась. А уж как, обхватив ладонями за талию, вампир поднимал её вверх, а она опиралась ему на плечи и смеялась! Прав пастор: впору было пожалеть Бартоли. Судьба его жестоко обделила. Окинув взглядом толпу, Марк заметил миссис Рамзи, которая тоже следила за танцем. Она не сердилась, но смотрела на племянницу задумчиво и слегка неодобрительно. Протиснувшись к экономке, Гринвуд сказал, как бы между прочим: — Красивая пара. — Ох, что толку-то? — вздохнула миссис Рамзи. — Вы не думайте, мистер Гринвуд, я племянницу не неволю. Но только дело-то не в ней, а в нём. — Он её не любит? — По-своему любит. Только от этого дело не сладится. Он, понимаете ли, думает, что у Дженни это пройдёт. Жизнь своё потребует: семью, детей. — Живут пары и без детей. — Живут… А он-то? Живёт? Да не брак это будет — сами понимаете. Нет, никто слова худого о Дженни не скажет, если они сойдутся. Хотя проживёт она дольше любой человеческой женщины, и он не станет отвергать постаревшую подругу, но вот не хочет мистер Бартон… «Наверное, не любит всё же, — подумалось Марку. — Или не позволяет себе». Жигу Бартоли с Дженни не танцевали, потому что вампир попрощался с ней, и ещё с некоторыми гостями, и ушёл. Дженни отошла в сторону, смешалась с толпой. Гринвуду очень хотелось пойти за вампиром, но он боялся, что это привлечёт внимание. Поэтому он терпеливо ждал, когда все опять усядутся за стол, потом отдал должное пирогам миссис Рамзи и уж после этого отпросился домой. Марк торопился домой не из-за безлюдия на улице, а разве что из-за холода. Почти добежав до дома, он поднял голову и увидел слабый отсвет в окне коридора на втором этаже. Хозяин был у себя. Марк заторопился, сам удивляясь этой своей поспешности, и вскоре уже заглядывал в приоткрытую дверь кабинета. — Заходите, мистер Гринвуд. Бартоли сидел в кресле и курил трубку. Курил он вообще редко, и Марк никак не мог определить: являлось ли это признаком расслабленности и хорошего настроения, или, напротив, желанием успокоиться. — Вы уже покинули праздник? — вампир улыбнулся. — Да, такое количество съеденного меня удручает, — рассмеялся Марк. — А воздержание — это не про вас сказано? — Вот я и ушёл от соблазна. Бартоли засмеялся в своей обычной манере. — Вы замёрзли, садитесь поближе к камину, — пригласил он и своё кресло передвинул туда же. Усевшись напротив вампира, Гринвуд почувствовал себя крайне неловко. Ему хотелось о многом расспросить, но он не думал, что вправе задавать такие вопросы. В конце концов, кто он синьору Бартоли? Компаньон — это всего лишь человек, скрашивающий досуг, а вовсе не друг. — Я заметил, что вы совсем не танцевали, — сказал вампир. — Упаси… — Марк запнулся. — В общем, вы поняли, сэр. Я уже не в том возрасте, да и какой из меня кавалер? — Вы разве не танцевали в молодые годы? — Танцевал, но совсем уж в молодые годы, если честно, на месте дамы, а не кавалера. — А вы любили свою внешность, признайтесь. — Почему это? — Потому что сейчас вы частенько вслух сожалеете об утраченной молодости. И вы не сказали — «я не хотел танцевать, потому что считаю это суетным и глупым». Вы сказали, что возраст не тот и дамам вы не понравитесь. — Вы меня поймали, — Марк уставился на вампира с шутливым возмущением. — Но всё-таки нелегко иногда видеть себя в зеркале и вспоминать об упущенном. И, увы, во многом по своей вине, — прибавил он уже серьёзно. — Потому что вы не видите себя нынешнего. Человек редко кажется себе привлекательным, зато окружающие часто видят его именно таким. — Ну, вам-то грех жаловаться. — Напротив, — усмехнулся Бартоли. — В пору моей молодости за мной бегали мальчишки и дразнили колокольней. А девушки побаивались меня. — Вы не были женаты? — Нет, но по другой причине. Мой отец был человеком сложным. После смерти моей матери он больше не женился. С годами он стал скуп и подозрителен. Я был его единственным сыном, вообще единственным ребёнком. Разумеется, мне предстояло продолжить дело отца. Но он почему-то вбил себе в голову, что если я женюсь, то или потребую свою долю в семейном деле, или заведу своё и стану конкурентом. Такие бредовые мысли в голове отца порождали исключительно мысли о моей женитьбе. В остальном с ним вполне можно было ладить. Но он понимал, конечно, что поступает нехорошо. Первая попытка устроить мой брак провалилась, потому что отец рассорился с семейством невесты из-за денежных вопросов. К тридцати годам я не выдержал и пожаловался настоятелю нашего прихода, а тот сообщил епископу. Отец был довольно влиятельной фигурой в нашем цехе, и в городе его многие знали. Получив нагоняй от церкви, он решил пойти на попятный. И невеста мне очень скоро нашлась, — тут Бартоли рассмеялся. — Ей, правда, исполнилось всего семнадцать, но в то время замуж выходили и раньше. Дело-то было не в возрасте, как вы понимаете. И помолвка всё же состоялась, хотя свадьбу отложили. А потом началась чума. — Ваша невеста умерла во время мора? — сочувственно поинтересовался Гринвуд. — Увы, не знаю, что с ней стало. Я даже не знаю, когда именно умер мой отец и где его похоронили. Бартоли подался в сторону камина и выбил из трубки остатки табака. — Вы хотите сказать, что совсем не нравились женщинам? — спросил Гринвуд, желая отвлечь хозяина от воспоминаний о смертях. — Нравился, почему же. Но женщины серьёзных нравов себя блюдут. А женщины… нравов менее серьёзных всем хороши, но только для брака не подходят. Хотя была одна вдовушка, ещё молодая совсем, бездетная, и не без средств. Она мне очень нравилась. Не могу сказать, был ли я влюблён — сейчас многие вещи кажутся совсем иными, чем тогда, да и переживания тех лет уже притупились, но я даже готовился к решительному объяснению с отцом. — И что же помешало? — Я узнал, что она побывала у банщицы и прибегла к определённого рода услугам. Гринвуд вопросительно посмотрел на вампира. — В те времена банщицы иногда помогали женщинам избавиться от ненужной беременности, — пояснил тот. — Вы хотите сказать, что она извела вашего ребёнка? — Моего или от кого-то ещё. Я даже стал сомневаться. Но одно только это отвратило меня от той женщины. — Бартоли задумался. — Да, пожалуй, я её любил. Помню, что очень переживал и даже собирался податься в монахи. Хорошо, что отцу не сказал — он бы поколотил меня чего доброго. — Лучше бы ваш отец женился, — не удержался Марк от замечания. Бартоли только улыбнулся и развёл руками. — Я как раз не возражал бы против мачехи. Гринвуд подумал, что дело там было не в деньгах, наверняка. Что уж… В жизни ему не приходилось сталкиваться с такой вопиющей родительской ревностью, или она скрывалась, зато ему вспомнился король Лир. — Сколько лет мисс Рамзи? — спросил Марк. — Восемнадцать, — Бартоли озадачился таким переходом. — Замуж пора. — По человеческим меркам, конечно, а так ей спешить ещё некуда. Марк уже успел разобраться в семейном древе экономки. Родители Джонатана пребывали в добром здравии и жили себе в довольстве, нянча внуков. Джонатан приходился миссис Рамзи племянником со стороны отца. А вот Дженни давно осиротела и находилась целиком на попечении тётки. Невестой она была с приличным приданым — от родителей ей остался капитал, вложенный в совместное торговое предприятие «Рамзи и Бартон». — Разборчивая барышня, как я погляжу. — Да, слишком, — ответил вампир с холодком в голосе. — Я знаю, что лезу не в своё дело, но, кажется, девушка вас любит. Да не кажется — это видно. Бартоли не ответил. — Миссис Рамзи сказала нынче, что никто вас обоих не осудит. Вампир поднял голову и посмотрел на Марка. Тот ожидал уже бури, но её не последовало. — Когда я смотрю на Дженни, я вижу то, что приятно моему взору. Она же, глядя на меня, видит то, что приятно её сердцу. Но это неравный обмен. — Думаю, она бы с вами не согласилась. — Нет, не согласилась бы. Но это не повод искалечить ей жизнь. — Как искалечить? — Марк, — неожиданно обратился Бартоли к актёру по имени, — кроме взаимного влечения, в жизни есть и много других вещей. И я не хочу лишать их Дженни. — Дети? — А это немало. Крысы очень чадолюбивы — вы сами в этом убедились. У них большие семьи. Привязать к себе Дженни — значит отрезать её на большую часть суток от её народа. Кроме того, я должен есть. Я буду уходить после пробуждения из дома, искать мужчин и женщин, пить их кровь, а так как убивать я не хочу и мучить человека болью и смертным ужасом тоже, то в качестве платы я буду давать жертвам удовольствие. Как вы думаете, сколько Дженни это выдержит? — Но ведь не только она вас кормит сейчас. — Нет, но сейчас она одна из многих, а ей хочется стать единственной. Романтическая натура Гринвуда пыталась возражать: казалось, что вампир больше озабочен не возможными страданиями Дженни, а своими собственными. Но здравый смысл подсказывал, что не так уж Бартоли и не прав. Бывает, что люди сходятся по любви, а потом она проходит, но остаётся многое другое: общий дом, хозяйство, дети, родственники, каждодневная привычка находиться рядом. А что останется при таком союзе, кроме жалости и долга? Да и любовь-то здесь только с одной стороны. — Вам нужен кто-то, похожий на вас, — сказал Марк. — Вряд ли я когда-нибудь смогу обратить человека, — ответил Бартоли. — Это так страшно? — Для кого как. Некоторые из нас почитают это своей обязанностью — размножить вампирское племя. — А как это вообще происходит? — Есть два способа. Представьте себе, Марк, что вы вампир. Гринвуд закашлялся. — Допустим. — Вы хотите обратить кого-то. Тогда вы должны пить от человека до тех пор, пока он не начнёт умирать от потери крови, дождаться момента, когда сердце его ещё не остановилось, и дать выпить своей крови. Это изменит его природу, и душа навсегда окажется привязанной к полумёртвой оболочке. — Такое вряд ли можно совершить без согласия человека, — заметил Гринвуд. — Чаще такое случается по взаимному согласию. Но и насильно тоже. Человек не может сопротивляться, а при смерти, испытывая страх, он соглашается выпить крови вампира. Только вот обратной дороги у него уже нет. — А второй способ? — Вы кусаете жертву, помечаете её. Первый раз вы не берёте много крови. Вы приходите на следующую ночь, и жертва уже ждёт вас. Так вы посещаете человека и пьёте его кровь, пока он не будет истощён полностью. Человек умирает, его хоронят, и он встаёт вампиром. — Из могилы? — спросил Марк в ужасе. — Да, из могилы. Конечно, иногда вампир хочет именно обращения, и тогда он ждёт неподалёку, чтобы принять своё дитя и помочь ему. Но чаще вампир просто исчезает, оставляя молодого собрата на произвол судьбы. Тот просыпается в могиле. Он в ужасе, но у него уже достаточно сил, чтобы сломать гроб и выбраться из земли, тем более его подстёгивает мучительная жажда, которую он пока что понять не в состоянии. Пока не встретит первого человека на своём пути. Таких брошенных вампиров чаще всего быстро находят и убивают. Марк вспомнил, что говорили о Бартоли. Он не хотел становиться вампиром. — И вы проснулись в могиле? — спросил он тихо. — Не совсем в могиле. В чумной яме. Гринвуд сжал голову руками. Он видел эти ямы. Видел трупы, сваленные в них, как придётся: в саванах, а чаще в лохмотьях или вообще полунагими. Бартоли протянул руку, но дотронуться до руки человека не решился — только до рукава камзола. — Когда я очнулся, — сказал он, когда Марк немного успокоился, — я даже обрадовался в первое мгновение, потому что яму ещё не заложили досками и не засыпали землёй. Я выбрался и пошёл домой. Мне повезло также, что я был одет — видимо, меня забрала телега, везущая трупы, прямо у дома, где вампир оставил меня бездыханным. — Вы шли домой? — Куда же ещё? Вот ещё одно: когда человек не понимает, что с ним произошло, то он, конечно, стремится поскорее оказаться дома. И бывает часто, что родственники впускают вампира, думая, что похоронили его заживо. — И он нападает на своих? — Почти всегда. Отец мой успел убежать в ту ночь. Я загрыз нашу служанку. Обильный праздничный ужин вдруг попросился у Марка наружу. — Можно воды? — Конечно, — Бартоли засуетился, ухаживая за ним. Марк понимал, что хозяину хочется закончить разговор, но, справившись с тошнотой, упрямо спросил: — А что было дальше? — Дальше я пришёл в себя, увидел, что натворил, и в страхе убежал из дома. Ночь я прослонялся по улицам, а перед рассветом почувствовал страх и желание спрятаться. Найти пустующий дом оказалось нетрудно. Я спустился в подвал и с рассветом умер. На другую ночь опять встал… — Но в Риме были ещё вампиры? — Конечно. Хотя обратил меня пришлый. Мор для вампиров не предмет для радости, Марк. Совсем нет. Люди умирают, пищи становится меньше, добыть её всё труднее. А в Италии в ту чуму некоторые города вымерли совсем. Конечно, вампиры кочевали вслед за заразой к северу. Им приходилось прятаться от своих же. А римские вампиры меня обнаружили, схватили и привели к хозяину. Он мог меня, конечно, убить — лишние рты ни к чему, но заинтересовался, что я до сих пор не безумен. И решил оставить такую… редкость… Тут Бартоли замер, и Марк наконец-то увидел у него на лице отпечаток чувств. Даже о своём обращении он рассказывал почти бесстрастно. А теперь в неподвижном взгляде читались боль и стыд. Марк подался вперёд и взял вампира за руку. Тот растерялся, но отстраняться не стал. — Давайте оставим это время в прошлом, — попросил он, — и поговорим о чём-нибудь другом. Хотя бы о празднике. — Или о музыке, — добавил Марк. — Или о ней. Шум внизу отвлёк их внимание. Бартоли вышел посмотреть, а Марк — за ним. — А я тебе говорю: марш домой! — кричала миссис Рамзи. — Немедленно домой! Совсем стыд потеряла! — Пустите, тётушка! Дальше было неразборчиво, как будто экономка схватила племянницу в охапку и пыталась вытащить её из дома насильно. — … я имею такое же право… — расслышали наверху. — Миссис Рамзи? — Бартоли подошёл к перилам. Женщины уставились на него, замерев. Но когда Дженни увидела позади вампира Марка, она ощерилась, вырвалась из рук тётки и выбежала из дома сама.