Северянин

          Гида взглянула в окно и пренебрежительно поджала губы. Ее красивое, точеное лицо исказила гримаса брезгливости. Передернув плечами, она одернула юбку, разгладив складки на длинном подоле, и решительно отправилась на кухню.           Минуя еще одно окно, через которое была видна тренировка, устроенная ее мужем и его гостями на внутреннем дворе, Гида неосознанно коснулась массивного кулона, висящего на тонкой шее. Это украшение она получила в дар от брата на свое тринадцатилетие, когда пошли первые слухи о сватовстве за нее. Вспомнив брата, Гида тепло улыбнулась. Вот уж кого она действительно любила. Точнее, брат любил ее до умопомешательства. И Гида принимала его заботу. Хотя, возможно, та юная девочка действительно умела любить. В ее душе был свет, а на руках еще не появились пятна крови.           Некоторое время Олафу* удавалось сохранять свободу сестры. Он прятал ее от женихов, пускал противоречивые слухи и даже отпугивал самых навязчивых ухажеров. А потом все рухнуло. В 980 году от Рождества Христова армия брата потерпела поражение в битве при Таре, а сам Олаф погиб. Править стал его сын, племянник Гиды Глуниарайн**, питающий к молодой тетушке чувства отнюдь не столь теплые, как отец. И он не побрезговал использовать красоту Гиды в своих целях. Бороться с влиянием ирландцев на тот момент у Дублинских викингов сил не было. И Глуниарайн даже не стал пытаться. В знак доброй воли он отдал Гиду за одного из приближенных короля Ирландии.           Первый брак Гиды не был ни долгим, ни счастливым. Мужа она люто ненавидела. И даже спустя десяток лет не могла вспоминать об их супружеском ложе без содрогания. Ничто не могло превзойти тот ужас, что испытала Гида, почувствовав дитя в своем чреве. Не задумываясь ни на минуту, она, сняв дорогие одежды, отправилась к деревенской знахарке за родильным корнем. И не дрогнула ее рука, подносящая к губам чащу, наполненную отваром, что отравил нерожденное дитя. Даже корчась на полу в жутких спазмах, кусая губы, чтобы не привлечь криками ничьего внимания, собственноручно стирая с пола кровь с темными склизкими сгустками и украдкой проскальзывая к реке, чтобы смыть следы греха с ног и бедер, она не испытывала раскаянья.           Гораздо страшнее для Гиды было подсыпать щепоть белого порошка, того самого, что таился в даре брата, в стакан мужа. Она боялась, что кто-нибудь из нерадивых слуг что-то напутает, и отравленный напиток достанется не тому, кому предназначался. Боялась, что кто-нибудь видел, как она подсыпала яд. Но все прошло гладко, и Гида благополучно овдовела.           Потом были несколько лет спокойной, счастливой жизни. Ничто не сдерживало молодую вдову. У нее оставалось положение, дарованное происхождением, деньги, оставшиеся от мужа, и появилась свобода. Небольшое поместье в окружностях Дублина наполнилось сладким порочным весельем. Гида ничего не делала напоказ, но и таиться считала излишним. Во многом своим тогдашним счастьем Гида была обязана тому, что родственников у ее почившего мужа не было, а племяннику было не до нее.           Однако настал момент, когда Глуниарайн вспомнил о Гиде и решил подыскать ей нового мужа, с не меньшей выгодой для себя, разумеется. Только вот Гиде это совершенно не понравилось. И тут ей под руку подвернулся Олаф. Поразмыслив, она решила, что убитый горем после потери любимой жены викинг вполне сгодится на роль ее супруга. Причин на то было несколько: во-первых, Олаф был христианином; во-вторых, потомком короля Норвегии; и, в-третьих, Гиде казалось, что она сможет вертеть им, как захочет. Все это давало надежду на продолжение разгульной жизни. В то же время, замужем за ирландцем Гида привыкла к, как ей казалось, цивилизации, и она надеялась, что выросший в лоне церкви Олаф не окажется варваром.           Но то, что не только Гида собиралась использовать Олафа, но и он ее, стало понятно слишком поздно. Женщина видела, что у супруга в голове множество планов, посвящать в которые он не собирается.           Оправившись от горя, Олаф стал устраивать различные компании, собирая крепкую группу, словно готовя опору для последующих действий. И вот он устроил крупномасштабный поход в Англию. А вернулся с двумя мальчишками. Варварами! Гиде просто злости на них не хватало. Раньше все свои дела муж оставлял за пределами поместья. А этих привел в дом. Они стали постоянно устраивать какие-то бешеные игрища, шутливые бои. Потом к ним стали присоединяться и члены старой команды Олафа. В доме начались грандиозные пиры-попойки. Невыносимо!           Но даже это Гида еще могла стерпеть. Но вот взгляды, бросаемые мужем, ее мужем, на этого паренька с собачьей кличкой вместо имени, простить она была не в состоянии.

***

          — Я ж говорил, что ты все на лету хватаешь! — довольно проговорил Торвальд, наблюдая как клинок Олафа, описав в воздухе дугу, приземлился за спиной Норда.           — Он поддавался! — отбросив меч, Норд повалился на мягкую весеннюю траву.           — Не так чтобы очень, — покачал головой Олаф, — Торвальд прав: ты действительно быстро учишься.           — Быстро, — проворчал Норд, — уж скоро год как.           — Ты хочешь слишком многого. Не забывай, нам оружие в руки давали с раннего детства. Так что неполный год — это действительно быстро.           Норд пожал плечами и, сорвав молодой сочный стебель, сунул его в рот.           — Так, пожалуй, пора идти обедать, пока Норд не превратился в лошадь.           Торвальд расхохотался, а Норд выплюнул травину и обиженно засопел.           — Мы вас уже заждались, — Гида стояла у накрытого обеденного стола, напряженно скрестив руки на груди. Встретившись с ней глазами, Норд поежился. Выросший среди рабов, он попросту не знал, как правильно держать себя в знатном обществе, а Гида была словно идеалом воспитания и утонченности. Впрочем, переживал по этому поводу Норд недолго. Ровно до того момента, пока не увидел, как хорошенькое личико кривится в пренебрежении. Наверное, в этот момент в нем взыграла кровь высокородной матери. А может, наоборот, вольного отца. Только больше Норд пред Гидой не краснел и не бледнел. А выпрямлял спину и гордо поднимал голову. Потому что она — просто зазнавшаяся баба с ледяным взглядом. Но баба опасная. Норд чувствовал: выпади шанс — Гида убьет его.           — Кухарка сегодня расстаралась, — Олаф опустился на крепкий резной стул и протянул руку к чаше с вином. Норд и Торвальд последовали его примеру.           — Олаф! Олаф! — в трапезную влетел раскрасневшийся от бега Ульв, помощник и друг Олафа, — Пришли корабли датчан. Ярл Торкель зовет тебя. Говорит, что хочет предложить участвовать в славном деле.           Олаф кивнул и, махнув рукой Норду и Торвальду, встал из-за стола.           Норд быстро закинул в рот пару кусков сыра и, глотнув вина, кинулся следом.

***

          — Друг мой Олаф, — довольно улыбаясь, Торкель заключил Олафа в свои медвежьи объятья, — пропал, совсем пропал ты в этой ирландской глуши.           — Да полно, давно. Еще и года не минуло, как Англия дрожала при виде моей армии.           — Да уж, слухи знатные ходили, — рассмеялся Торкель, — и подобной заварушки нам сейчас, конечно, так запросто не устроить, но потрепать англичан и добыть золотишка-то мы можем.           Олаф нахмурился и скрестил руки на груди:           — Мы лишь недавно вернулись.           — Неужто жена таки привязала тебя к своей юбке? — это почти оскорбление Торкель проговорил, смеясь и хитро щуря глаза.           — Нет такой бабы, что сумеет привязать меня.           — Неужто? А вот за Гейре*** ты, по-моему, чуть в Хель не ринулся, — Олаф сжал кулаки. На его висках надулись вены, а щеки пошли красными пятнами, — Да не это главное, — как ни в чем не бывало, продолжил Торкель, — мы хотим потрепать Честер. По Мерсии заплыть поглубже и напасть. Вот, шли мимо, решили в гости заскочить, тебя позвать.           Сначала обозленный словами Торкеля Олаф хотел отказаться. А потом он прикрыл глаза и вспомнил взгляд Гиды, обращенный на него, когда он покидал стол, и гнев на друга обернулся злостью на жену.           — Мы с вами. Сколько у тебя кораблей.           — Три.           — Тогда мне не имеет смысла собирать многих. Завтра к обеду будем готовы. А сейчас, не желаешь ли пройти в мой дом?           — О, нет. Боюсь, твоя благоверная не будет рада такому гостю как я.

***

          — Снова в путь? — весело спросил Торвальд, бросая в холщевый мешок пару чистых рубах, — Как, уже привык к походной жизни?           Лежащий на кровати Норд только вяло пожал плечами. Несмотря на теплую погоду, ему было зябко. И не в какой набег не хотелось. Наоборот, тело одолевало желание поплотнее укутаться в одеяло и проспать двое суток подряд.           — Норд, ты чего такой вялый?           — Не знаю. Просто спать хочу.           Торвальд отложил мешок и сел рядом с другом. Отвел волосы с его лица и приложил ладонь ко лбу.           — Не горячий, но бледный ты что-то. Не заболел?           — Вот еще глупости! — Норд решительно оттолкнул руку Торвальда и поднялся, тряхнув головой, чтоб согнать сонливость.           — Может, не поплывем? — на всякий случай спросил Торвальд.           — Я же сказал: все в порядке.           Норд и так чувствовал себя неловким и слабым рядом с викингами, хотя год тренировок и сильно уменьшил разрыв в силах. Но еще и болеть, он себе позволить не мог. Да и к тому же, что он, девица, что ли, чтоб от каждого чиха зарываться в одеяла и начинать пить глупые настойки? Норд — мужчина, воин. И держать себя должен соответственно.           — В порядке, так в порядке, — Торвальд вернулся к сбору вещей. — Скажи-ка, что думаешь о Торкеле?           — Хитрый, пронырливый. Любит с людьми играть.           — Считаешь, ему что от Олафа надо?           Норд покачал головой:           — Нет. Он хоть Трюггвасона и задирал, только планы у них, по-моему, общие.           — Общие? — Торвальд поднял на Норда полный удивления взгляд.           — Угу. Торкель вроде и злил Олафа, но и его же слова толкали Трюггвасона к действиям. И еще вопрос, кто из них от сотрудничества большую пользу извлекает. Вот помяни мое слово, скоро что-то начнется. Этот поход — так, не то маскировка, не то развлечение.           — Начнется? Хм… не знаю.           — И, знаешь, что я думаю? Вот для этого самого Олаф нас к себе и взял.           — Тор всемогущий! Ты вообще о чем?           — Я же говорил, — спокойно продолжил Норд, — Олаф просто так ничего не делает. Заметь, он меня не только мечом махать учил.           Торвальд нахмурился.           — Может, ну его. Уйдем?           — Снова в болота потянуло? На вонючую утятину и к гадам кусачим? Нет уж. Поглядим сперва. Может, еще и сами что выгадаем.

***

          Норд сидел в своем излюбленном месте на носу драккара. Если в бою он уже успел стать частью отряда, воином наравне со всеми, то к веслам его по-прежнему не пускали. А он не сильно и расстраивался. Ему хватало и тех мозолей, что появлялись на ладонях от рукояти меча. Но наблюдать за гребцами ему нравилось. Слаженная работа десятков сильных мужчин, двигающихся как единое могучее существо, восхищала его. Но сегодня размеренные шлепки весел о воду нагоняли сон, а легкая качка заставляла бунтовать желудок. Норд бессильно провел ладонью по лбу и потянулся к фляге с водой.           — Держи, — на плечи Норда упало тонкое шерстяное одеяло. — Я заметил, ты вечно мерзнешь.           — Спасибо, — Норд улыбнулся Олафу и сделал глоток.           — Чего не веселый такой? — Норд пожал плечами. — Ну, ничего. Завтра развлечешься. И золота, и девок добудем. Ты ж небось к англичанкам привычен, а наши женщины не в радость тебе?           Краска залила лицо и шею Норда. Вопрос Трюггвасона смущал и гневил. К убийствам Норд относился спокойно. Когда-то ему казалось, что отнять жизнь — это страшно. Но когда его клинок впервые проткнул грудь врага, и теплая вязкая кровь потекла по его руке, он не испытал ничего. Не было ни страха, ни отвращения, ни ликования. Простое действие. Как свернуть шею попавшей в силки утке.           Но насилие все так же вселяло в Норда ужас. Глядя на испуганных женщин в разграбляемых поселениях, Норд видел искаженное мукой лицо девушки из Ипсуича. Останавливать викингов, решивших порезвиться, было бессмысленно, и Норд старался просто спрятаться от боли, накрывавшей деревни и городки, рядом с Торвальдом. Норд уже убедился, что друг может разгонять холод не только телесный. Порой Норду казалось, что Торвальд может укрыть от любой беды, защитить от чего угодно. Он, конечно, осознавал, что это лишь глупый морок, иллюзия. Но, наверное, каждому человеку нужен кто-то, в чьи силы веришь бесконечно, вопреки законам мироздания.           — Бледный ты что-то, — присмотревшись, удивился Олаф. — Укачало? Так до Норвегии ж доплыл, и ничего. И обратно. Да и вообще, столько плавали.           — Нет, не укачало, — Норд снова приложился к фляге, — просто не выспался.           Олаф недоверчиво поджал губы.           — Тогда подремли, покуда время есть.           Норд рассеянно кивнул и приложил ко лбу прохладную флягу. Прикрыв глаза, он прислонился к дереву палубы и действительно провалился в сон:           Серую вязкую дымку тумана наполняли тихие шорохи и скрипы. Собственные шаги казались Норду непомерно громкими среди этого темного моря. Подняв руку, он попытался рассмотреть пальцы, но пелена скрывала от Норда даже собственное тело.           Норд хотел было вскрикнуть, но испугался. Он опасался привлечь к себе излишнее внимание или, напротив, вовсе не услышать своего голоса. Шевелиться было тоже страшно, но оставаться неподвижным казалось еще опаснее.           Норд медленно, крадучись, двинулся сквозь туман. Постепенно шорохи стали громче, и к ним прибавились плач и стенания. Источник звука неумолимо тянул к себе. Норд пытался остановить непослушные ноги, но они упорно вели вперед.           Вдруг туман рассеялся, и Норд оказался стоящим на краю скалистого обрыва, возвышающегося над обширной серой долиной.           — Норд. Норд! — резкое, словно первый глоток воздуха после длительного погружения, пробуждение оставило непонятный кошмар в мире грез. — Проснулся?           Оглядевшись, Норд понял, что драккары уже идут по руслу реки, значит они почти на месте.           — Я долго спал?           — Спал? — с сомнением протянул Торвальд. — Скорее, метался в горячке. Ты бледный. И пот на лбу, — Норд удивленно провел тыльной стороной ладони по лицу, а взглянув на нее, увидел влагу.           — Долго еще плыть?           — Нет. Уже скоро.           — Хорошо, — Норд устало сдавил виски, пошарил подле себя и рассеянно спросил: — Где мой меч?           — Я прибрал. На корабле останешься.           — Отдай.           — Норд, да на тебя смотреть страшно!           — Не смотри. Только оружие отдай.           — Норд, это же глупо…           — Да. Глупо прятать мои вещи. Торвальд… — Норд чувствовал, как в груди начинает подниматься ярость.           — Я же о тебе, дурень, забочусь.           — Я тебе кто, заботится обо мне? Верни.           — Норд!           — Отдай же!           Торвальд бросил на Норда обиженно-сердитый взгляд и, выудив откуда-то из-под валяющихся на палубе тряпок меч, швырнул его Норду, после чего, развернувшись, пошел на корму.            Норд поднял клинок, сжал пальцы на его рукояти и тяжело вздохнул. В его голове мелькнула глупая мысль, что сегодня он впервые пойдет в бой с удовольствием — негодование, бурлящее внутри, нуждалось в выходе.

***

          Жители крохотного городка Манчестер считали свое положение довольно безопасным. Им казалось, что раз викингам проще добраться до прибрежных поселений, то и грабить они будут их. Поэтому весть о приближающемся отряде воителей святой церкви во главе с архимандритом Этельгаром вызвала у населения Манчестера недоумение и даже возмущение. Ведь воинам придется дать постой и обед, а для города это непозволительная роскошь.           Впрочем, недовольство быстро сменилось радостью, когда рыбаки, ходившие вниз по Мерсии, сообщили о приближении пяти драккаров. Заперев городские ворота и попрятав все ценности, горожане начали молиться об удачной и легкой дороге для церковников. То, что долго натиск викингов ворота сдерживать не смогут, было совершенно очевидно, так что судьба Манчестера зависела только от скорости передвижения отряда и кораблей северян. От результата этой гонки, чьи участники сами не ведали о ее существовании, зависили жизни и благополучие сотен людей.           Надежда не оставляла город до последнего. Вплоть до того момента, пока не раздались тяжелые удары тарана по хлипким, пока еще не слаженным как положено, воротам.           Англичане схватились за луки, но деревянные щиты викингов служили надежной защитой от легких охотничьих стрел. Ворота затрещали, заскрипели, застонали. И люди вместе с ними. Сначала полетели тонкие мелкие щепки. А потом ворота не выдержали, и Манчестер оказался беспомощен и беззащитен пред лицом северных варваров.

***

          Торвальд впервые оставил Норда в битве без пригляду, и это заставляло его нервничать. С одной стороны, Торвальд понимал, что Норд может постоять за себя, тем более что стараниями Торвальда он вполне овладел мечом. Но с другой, как Торвальд уже не раз убедился, Норд умел попадать в самые неожиданные и порой неприятные ситуации. Однако на корабле Норд весьма ярко выразил свое недовольство опекой, что, в совокупности с обидой, и заставило Торвальда не следовать за другом.           Только вот болезненно-бледное, словно заострившееся лицо, то и дело встававшее перед глазами, не давало получать удовольствие от битвы. Торвальд уже хотел плюнуть на гордость и пойти искать Норда, как над полем битвы раздался звук сигнального рога. Торвальда как молния ударила: что такого могло произойти, что трубят об опасности? Он кинулся на звук.           — В чем дело?           — Церковники.           — Что? От… откуда?           — Не знаю, какая сила занесла их сюда, но они отрезали нам путь к кораблям. __________ * Олаф (Анлав) III Кварн — правитель Дублина 945—947 и 952—980. Не то брат, не то отец Гиды. ** Глуниарайн (Йаркне) — правитель Дублина 980—989. *** Гейре — первая жена Олафа Трюггвасона, с которой он прожил всего 3 года, после чего она заболела и умерла. Не находя себе места от горя, Олаф ушел скитаться.