Северянин

Священные роды* послания шлют В соответствии с Норн повелениями. Не борись, не беги – боги песни поют О бессилии перед видениями. (автор неизвестен)

Пухлые розовые губы Торы брезгливо поджались при появлении Эрленда, а в глазах мелькнула обида. Этот смазливый мальчишка оскорблял ее одним своим видом: небрежно-расхлябанный, вечно улыбающийся и жмурящий глаза, как обожравшийся кот. Войдя в комнату, он лишь поприветствовал отца легким наклоном головы и беспечно скользнул взглядом по Торе, будто она была такой же пустой и бездушной вещью как лавка или трэлл. Плечо Торы напряженно дернулось, после чего женщина расслабилась и, снова томно прикрыв глаза, откинулась на мягкие подушки, кои служили ее ложем. - Эрленд? – поторопился узнать причины визита сына конунг, бросая жадные голодные взгляды на полюбовницу. - Как твое самочувствие? – молодой викинг явно не спешил переходить к делу. - Глупый вопрос, твой отец пока не старик. - И я, несомненно, рад этому. Хотя все же не могу не беспокоиться. Как прилежный сын, я просто обязан… - Хватит паясничать, - едва ли не рыча, перебил Хакон, - говори, чего надо, и проваливай! - Ну, пап, - обиженно протянул Эрленд, и Тора скривилась в отвращении. Сопляк Эрленд злил не только пренебрежительным отношением, но и своими отвратными манерами: какой еще муж станет так ныть, заглядывая едва ли не блестящими от слез глазами в лицо конунга? – Зачем ты гонишь меня? - Эрленд, ты прекрасно знаешь, что никуда я тебя не гоню. Просто сейчас у меня есть некоторые… весьма важные дела. - Дела? – насмешливо изогнулась бровь Эрленда. - Эта шлюха, - легкий кивок на Тору, - тебе важнее меня? Хакон устало провел ладонью по лицу и снова отчаянно взглянул на Тору. Та же, дабы покрепче насолить конунгову сынку, приняла самую соблазнительную позу, на какую была способна, и растянула губы в манящей улыбке. - Так. Все. Уж не знаю, о чем ты пришел просить, но считай, что дозволение получено: иди, твори, что хошь! Торе подобный расклад не понравился – она надеялась, что Хакон просто выгонит молодчика, и он останется ни с чем. А получилось, что она еще и поспособствовала его замыслам – аж обидно стало. Вот чего Тора никогда не желала, так это помогать Эрленду хоть в чем-то. Невзлюбила она его с самой первой встречи. Тора прожила в доме Хакона более месяца, когда пошли слухи, что из похода возвращается сын конунга. Сначала они не вызвали никакого отклика в душе женщины. Однако едва Эрленд попал ей на глаза, она воспылала интересом. Только вот он, казалось, вовсе Тору не заметил. Едва скользнув по ней равнодушным взглядом, красавчик развернулся и кинулся здороваться с каким-то карлом. В этот момент Тора и обозлилась на него. Ни один, ни один мужчина не смел так с ней поступать. Тора привыкла ко всеобщему вниманию, даже поклонению. Наверно, Эрленд еще сумел бы заслужить снисхождение Торы, обрати на нее внимание чуть позже, когда распутница, изменив своему принципу не прикладывать значимых усилий для привлечения мужчин, пустила в ход все, какие только сумела изыскать, пути соблазнения. Тора и будто невзначай представала пред ним полуобнаженной, в одной только полупрозрачной сорочке, и, наклонившись, прижималась к нему полной грудью, и особо тщательно выбирала убор, когда знала, что он должен появиться. Эрленд на все эти старания смотрел свысока, тихонько посмеиваясь. Однажды Тора просто не выдержала и спросила напрямую: - Неужели не хочешь меня ты, Эрленд Хаконсон? – при этом она развратно облизала припухшие еще с прошлой ночи с конунгом губы. - Тебя? – хохотнул Эрленд. - Да на что мне шлюха? – при этом Эрленд выглядел настолько удивленно-искренним, что Тора поняла: не притворяется. Ее тело действительно не прельщает его. Этот момент стал для Торы началом войны. Теперь она старалась следить не только за тем, чтоб никакая глупая девчонка не сумела приворожить Хакона пуще нее, а еще и пыталась выдавить Эрленда из сердца Хакона. Впрочем, это единственное, что удавалось ей плохо. Возможно главной причиной того было полное безразличие Эрленда ко всем ее ухищрениям. Она с ним боролась. Он с ней – нет. Эрленд попросту не видел в Торе соперницу. Он считал ниже своего достоинства выяснять с ней отношения. Но Тора продолжала надеяться ввести его в немилость конунга. И такие промахи, как сегодня, ее ужасно злили. Эрленд же о метаниях Торы даже не задумывался. Он счастливо улыбнулся и, совершив прощальный шутовской поклон, удалился из отцовских покоев. На улицу он вышел в самом радостном расположении духа. Отец таскал в дом невообразимое число девок, Эрленд только поражался, как у Хакона на них на всех сил хватало, но почему-то не любил, когда появлялись новые рабы. Новые личные рабы. Сколько их бродит на территории его владений, Хакона волновало мало, а вот в своем окружении он трэллов не переносил. *** Норд понуро глядел на дорогу, вяло покачиваясь в седле, в такт ходу коня. Он чувствовал себя совершенно не выспавшимся и разбитым. Вынырнув из морока, Норд так и не сумел больше уснуть, и теперь клевал носом прямо в движении. Но за физической слабостью и вялостью скрывалась страшная буря, рвущая душу на куски. Нутро Норда то скручивало в тугой узел, то разрывало от страха и сомнений. Пусть его голова и безвольно моталась, но руки напряженно сжимали поводья, а красные глаза то и дело впивались в маячившую впереди спину Торвальда. В самом конце сна, увидев отчаянье на лице викинга, Норд понял, почему вчера ему вспомнился перегон рабов: та же безысходность сквозила в движениях Торвальда, та же безнадежность давила на его широкие плечи. И что-то такое тихое и хрупкое, но весьма чуткое и внимательное, нашептывало, что причина такого состояния – Норд. И от этого было горько и даже больно. Норд бы хотел как-то все исправить, вернуть легкость и непринужденность, что была у них с Торвальдом еще недавно. Но все тот же голосок твердил: не выйдет. И Торвальду то не нужно, да и самому Норду тоже. Тот не знал, какое божество послало ему давешнее виденье, но, что это был лишь обычный ночной сон, не верил. Не знал только, какой урок должно из него извлечь: то ли снять все запреты и просто подойти к Торвальду, а там будь, что будет, то ли воспринять кошмар как предупреждение и внять ему. В голове всплыли проповеди священника из Норфолка, рассказывающего о грехе мужеложства. Страшном, смертном грехе. О грязи и неестественности подобного союза. Да Норд и сам недоумевал, как может тянуть к мужчине, даром, что, прожив более двадцати весен, он ни разу не взглянул на женщину с томлением. Как можно возжелать могучего воина? А ведь он сам возжелал, и его реакция на тот странный поцелуй – тому доказательство. - Привал! – выкрикнул Бранд и сам первый соскочил с лошади. Норд тряхнул головой и спрыгнул на землю. Под ногу неудачно подвернулась палка и, потеряв равновесие, Норд начал падать. Попытался схватиться за седло, неловко взмахнул рукой. На ногах устоял, но плечо отозвалось резкой болью. - Как-то ты странно двигаешься, - Бранд окинул Норда оценивающим взглядом. - Что с рукой? - Я… - Норд лихорадочно пытался придумать внятное объяснение собственной травмы, потирая свидетельство божественного происхождения кошмара, - я ночью в темноте на ветку налетел. Бранд с сомнением поджал губы, но ничего не сказал и двинулся к разводящим костер. Норд облегченно выдохнул и снова отыскал глазами Торвальда. А встретившись с ним взглядами, поспешно отвернулся. Нет, нельзя так. Нельзя. *** Привкус крови во рту, тошнота и головная боль – до противного знакомый набор ощущений. Тормод приоткрыл глаза, но ничего не увидел – там, где он находился, было темно. Он открыл глаза и пару раз моргнул, но все равно рассмотреть ничего не сумел. Тогда Тормод попытался сесть. Что-то звякнуло, и недовольный голос из темноты ворчливо спросил: - Кто там шумит? От неожиданности Тормод дернулся, но ответил. - Я – Тормод. А кто ты? - Тормод? – недоуменно переспросил голос. - А, очнулся-таки! Долго ты, парень, долго. И не вовремя. Спи давай и не дергайся, другим не мешай. - Кому и чем я мешаю? - Всем мешаешь, - растолковал голос, - звоном. - Каким звоном. - Цепей. У Тормода внутри все похолодело. Он поднял дрожащую руку и медленно положил ее себе на горло. Металл. Под пальцами был металл. Тонкое кольцо, охватывающее шею, – рабский ошейник. - Нет! – не то крик, не то вой прорезал ночную тишину. Со всех сторон на Тормода посыпались шиканья и ругательства, но ему было все равно. Он бонд**. Бонд! Закон запрещает лишать его воли. Его можно убить, можно покалечить. И даже вергельд*** платить не придется – некому. Но сделать из него жалкого бесправного трэлла – нет. Тормод завыл громче и, ухватившись за цепь, прикрепленную одним концом к ошейнику, а вторым, видимо, к стене барака, резко ее дернул. От этого движения перед глазами заплясали разноцветные всполохи, к горлу подступил ком, а шею пронзила резкая боль, но было все равно. Ошейник жег. Жег тело, жег душу и гордость. И Тормод остервенело, дико, яростно теребил цепь, пытаясь сорвать оковы. - Да тише ты, заполошный! – на лицо Тормода обрушился нехилый удар. Его руки обвисли, а вопли обратились жалким скулежом. - Чего разошелся? Спи, тебе говорят! Тормод ухватил себя за волосы и начал медленно, бездумно покачиваться, чувствуя, как по спине стекает кровь с разодранной шеи. *** Утро встретило Тормода неласково. Его вздернули на ноги и куда-то поволокли. Тормод почти и не сопротивлялся – сил не было. Но, оказавшись в просторной кузнице, он задергался. В дальнем углу стоял самый ненавистный ему человек – ярл Виглик. Виглик, что увез его тонкий цветочек Ингеборгу. Что убил его отца. Чью дочь Тормод похитил в отчаянной попытке отомстить. Чьи люди избили и оглушили Тормода в лесу, и принесли сюда. Где на него надели ошейник – символ рабства. С губ Тормода посыпались проклятия, глаза его налились кровью. А Виглик смотрел на него с холодной, беспощадной злобой. Тормода бросили на пол, и вальяжно подошедший Виглик с наслаждением ударил его по ребрам так, что воздух вышибло из груди. Тормод попытался сделать вдох, но получилось лишь слабо дернуться. - Дыши, гаденыш, дыши. Тебе еще жить и жить, - мягко, сладко растягивая слова, проговорил ярл, - тебе еще платить и платить, - мучительный глоток воздуха, и мир завертелся перед глазами Тормода, когда Виглик кинул его вглубь, к наковальне. Приложившись затылком о металл, Тормод чуть не потерял сознание, но каким-то чудом удержался на краю реальности. Слабость не давала сопротивляться. Последние силы ушли на попытки вырваться, и теперь он не мог даже руку поднять. Плавной походкой Виглик приблизился к Тормоду и, ухватив того за волосы, заставил поднять лицо. - Ты почто, сволочь, ребенка тронул? – это была последняя фраза, произнесенная ярлом в тот день. Дальше он не говорил, а только действовал. Скользнул рукой по щеке Тормода к его шее, кончиками пальцев огладил кожу под рубахой и одним резким движением порвал материю. Довольно оглядел судорожно вздымающуюся грудь и вытащил из-за пояса обычный охотничий нож. Оружие блеснуло, и алая жизнь брызнула из раны. Тонкие порезы выпускали наружу все новые и новые ручейки крови, которые весело бежали вниз и сливались в одну речушку. Тормод только отстраненно подумал, что хорошо его по голове стукнули, раз боль от ран почти и не чувствуется. Виглик же, видя, что его действия не вызывают должной реакции нахмурился и отложил нож. Он поднялся и на несколько мгновений пропал из поля зрения Тормода. А потом вернулся, держа прут с побелевшим от нагрева концом. И с самым невинно-сосредоточенным лицом, будто хотел прижечь раны, дабы спасти от кровопотери, прижал раскаленный металл к порезу. В первый момент Тормод даже не обратил на это никакого внимания. А потом к нему словно разом вернулись все чувства. Он начал четко ощущать каждый малюсенький порез на груди, каждую капельку крови, скользящую по коже. Казалось, он мог нарисовать собственное тело, тщательно воспроизведя все повреждения, с закрытыми глазами. Боль же от прикосновения прута заставила выступить слезы на глазах, а горло издать странный булькающий звук. Виглик довольно усмехнулся и прижег следующую ранку. Вскоре кузницу заполнил тошнотворный запах паленой плоти, а Тормод не осознавал ни где он, ни кто он. В ушах стоял ровный гул, перед его глазами мельтешили мелкие черные мушки. Порой они складывались в причудливые узоры и забавные картинки, что весьма развлекало Тормода. Но вот Виглику такое положение дел не нравилось, и ведро ледяной воды вырвало несчастного из бреда. Ярл сочувственно посмотрел на Тормода и подбадривающе похлопал того по плечу. После чего сжал его запястье и с интересом рассмотрел ладонь и пальцы. Заметил тонкие мелкие шрамики и следы уколов. Обычно так выглядят руки мастера: столяра, скорняка или резчика по дереву. Виглик подумал, что так даже лучше, и взял тяжелый кузнечный молот. Раздался хруст костей. Тормод впервые закричал. Еще удар – еще крик. Три, четыре, десять… Сорванный голос и уже ни вода, ни пощечины, не приводят в чувства. *** Норд раскладывал вещи в отведенной ему комнате, когда к нему ворвался возбужденный Торвальд. Глаза викинга сияли, щеки раскраснелись. Он схватил Норда за руку и, потянув, воскликнул: - Ты даже не представляешь, куда мы приехали! Норд недоуменно моргнул и, повинуясь сильной руке, двинулся следом за Торвальдом. Тот совершенно не обращал внимания на удивление Норда. - Ты просто обязан это увидеть! Это… это!.. Это надо видеть! Торвальд вывел Норда из дома и направился к небольшой роще. Деревья были редкостью в здешних краях, но Норд сомневался, что ему хотят показать именно ее. И, правда, рощу Торвальд минул, даже не оглядываясь, а за ней… Норд замер. За рощей было море. Море и утес. Огромный черный гигант, врезающийся в синюю стихию. Что-то в груди Норда мелко задрожало и лопнуло, и он кинулся вперед. Теперь не Торвальд вел его, а Норд тащил викинга за собой. Ступив на твердый камень, он испытал ни с чем несравнимый трепет. Ощущения, рождаемые этим местом, были даже мощнее тех, что накрыли Норда, когда он впервые вышел в открытое море. Восторг, счастье, страх, потрясение… Этот утес – самый прекрасный корабль, борющийся с самым свирепым морем. И побеждающий в этой борьбе. Скажи раньше Норду, что какой-то, пусть и очень большой, булыжник может выглядеть так величественно, он бы посмеялся. А теперь задыхался от восторга. Он обернулся к Торвальду, желая поблагодарить… и забыл про утес. Испытав невероятный эмоциональный подъем, он будто заново взглянул на друга и невероятно удивился. Сколько они уже вместе? Почти два года. Да, осенью будет два года, как дед выловил Торвальда в Уоше. Выловил совсем мальчишкой. А теперь пред Нордом стоял молодой, но уже мужчина. На некогда гладких щеках появилась светлая щетина. С лица спали детская мягкость и округлость, скулы заострились. Фигура стала жестче, пропорциональней. Исчезла подростковая угловатость. Норд перевел взгляд на шею Торвальда и нахмурился. Он точно знал, что ошейник с Торвальда сняли, но тот по-прежнему носил на шее широкую полосу ткани. Медленно, как во сне, Норд подошел к викингу. Скользнул пальцами под повязку и почувствовал толстый грубый рубец. Норд поднял лицо, отстраненно подумав, что Торвальд еще и вырос, и заглянул в синие глаза. Там плескалась какая-то тихая, нежная грусть. - Прости, - сам до конца не понимая за что, извинился Норд. Торвальд печально улыбнулся и, обхватив пальцы Норда, вытащил их из-под ткани, мягко сжал. Приподнял и прижал к губам, не отводя глаз. Норд сдавленно сглотнул, с трудом протолкнув что-то сухое и жесткое по горлу. Сделал судорожный вдох и неуверенно положил свободную руку Торвальду на затылок. Сжал мягкие волосы, зарылся в них пальцами. Отнял вторую ладонь у Торвальда и коснулся ею его щеки. Огладил кожу подушечкой большого пальца, ощутил колючие волосинки. И осторожно, как во сне, прикоснулся к губам викинга, чтоб понять: пригрезилось или взаправду тот нужен так, что умереть без него можно. Робко лизнул теплые губы. По телу Торвальда прокатилась дрожь. Он приоткрыл рот, и Норд осторожно сжал его нижнюю губу своими. Во сне целовали его, а теперь инициатива принадлежала ему, и это было странно, волнительно-приятно. И очень увлекательно. Обвести контур ровных зубов со слегка выпирающими клыками, скользнуть языком глубже и потереться о чужое небо. Игриво подтолкнуть чужой язык и сжать зубы, едва соприкасаясь одними губами. Чувствовать свежее, чистое, совсем как в видении, дыхание. Так увлекательно, что можно и не заметить, что тебя обняли, сжали в объятиях. Что большие горячие ладони залезли под рубаху, пересчитали ребра, очертили позвоночник. Норд отстранился, и Торвальд испуганно дернулся. А тот лишь покачал головой и с озорной улыбкой побежал обратно в рощу. Приметив эту улыбку, Торвальд расслабился и ринулся следом. Нагнал, легко толкнул в спину и перегнал. Получил такой же толчок, извернулся и схватил Норда, прижимая к груди. Снова приподнял края его рубашки, а потом решительно потянул ее вверх. Норд послушно поднял руки, позволяя ткани соскользнуть. Торвальд осмотрел все еще худое, хотя уже и не такое, как сразу после отравления, тело. Положил руку Норду на грудь так, чтоб под ней быстро-быстро билось сердце. Норд медленно размотал тряпку на шее викинга, неверяще покачал головой, глядя на изуродованную кожу. Торвальд беспечно тряхнул волосами, показывая, что это уже ничего не значит и, качнувшись, стянул рубаху и с себя. Тело к телу, кожа к коже – и холодное северное лето кажется жарким южным. На коже выступает пот, дыхание сбивается. Снова соприкоснуться губами, только уже смело, яростно. Прикусывать губы, почти до крови, сжимать пальцы на упругой плоти. И даже не понять, в какой момент развязались шнурки на штанах и тела остались обнаженными. Норд забавно пискнул, падая, и с удивлением обнаружил, что лежит на Торвальде, меж его разведенных ног. - Ты не девка, - щекотный смешок на ухо, и Норда обжигает волна стыда, - я помню. Норд тоже помнит, когда сказал это. Где-то на краю сознания мелькает грызущая мысль, что зря он тогда так, – его не хотели унизить и уж тем более не считали «продажной девкой». Но быстро исчезает, впрочем, как и все другие, под натиском губ и рук Торвальда. А потом… Еще недавно, какие-то жалкие сутки назад, Норд думал, что для мужчины быть с мужчиной – противоестественно. Но сейчас совершенно точно, ведомый инстинктами, знал, что делать. Перекосившееся лицо Торвальда напугало его и заставило замереть, но тот лишь сжал его предплечье, побуждая продолжить. А потом собственные ощущения так захватили Норда, что он перестал видеть что-либо, кроме синевы глаз Торвальда. И даже смог удивиться тому, что раньше не замечал, как эти глаза красивы. Каким ярким и насыщенным цветом обладают. А для Торвальда это и есть главное – быть единственным, что Норд видит. И пусть боль изнутри раздирает, пусть все огнем горит – так даже лучше, острее. Потому что эта боль не может сравниться с мукой отчужденности. И не может затмить удовольствия от близости. Каждое движение Норда – счастье в чистом, неразбавленном виде. Каждый его стон и вздох – награда. А, увидев, как Норд зажмурил глаза, как приоткрыл рот в беззвучном крике, ощутив, как изливается он внутри, Торвальд и сам сорвался в какую-то темную пустоту, где есть лишь чистое наслаждение. Норд с легким удивлением и даже неверием размазывал по животу Торвальда его семя. Произошедшее было и диким, и правильным. Взяв белесую каплю на палец, Норд поднес ее к лицу и понюхал – запах греха и порока. А еще любви и нежности. И как это совмещается, Норд не знал – просто он так чувствовал. - Что это за место? – тихо, будто боясь спугнуть подкравшееся счастье, спросил Норд. - Киннарудден, - также, шепотом, ответил Торвальд, - самая северная земля. Дальше – только море. - Самая северная? Но… я думал, что здесь должно быть холоднее. - Теплое течение омывает эти берега. Впрочем, зимой здесь и правда не сладко. Торвальд перевернулся на бок: - Оу. - Больно? – в глазах Норда вспыхнуло беспокойство. - Мм… есть немного. Но не страшно. Не задумываясь, Норд потянулся и провел ладонью между ягодиц… любовника? Да, теперь уже любовника. И с ужасом увидел кровь. Вспомнилось, что в какой-то момент резко стало легче двигаться – видимо, тогда внутри что-то повредилось и пошла кровь. - Господи, - выдохнул Норд. - Не поминай, а? - Торвальд, у тебя кровь! - Не переживай ты так. - Но… эм… наверно, надо как-то обработать, промыть. - Ага, - хохотнул Торвальд, - прижечь! - Норд дернулся и от души залепил Торвальду подзатыльник. - Да ладно тебе. Сейчас обогнем Киннарудден, спустимся к морю и окунемся. Морская вода все смоет. - Жечь же будет, - укоризненно пробормотал Норд. Торвальд только отмахнулся, встал, огляделся и принялся собирать одежду, безжалостно комкая материю. Подал руку все еще валяющемуся на земле Норду, и, как был, голышом, двинулся купаться. * Священные роды – боги. ** Бонд – лично свободный человек в скандинавских странах в раннее Средневековье, владевший своим хозяйством и не имевший отношения к знати. Это сословие включало в себя широкий спектр людей от нищих крестьян до состоятельных и влиятельных землевладельцев. *** Вéргельд – денежная компенсация за убийство свободного человека. Вергельд выплачивался родом убийцы семье убитого, постепенно вытеснив кровную месть. Устанавливался в зависимости от социального положения убитого, его пола и возраста.