Северянин

Ингеборга бежала по коридору, на ходу натягивая платье. Как же мерзко, мерзко и грязно было все то, что с ней происходило. Как же отвратительно! На глаза сами собой навернулись слезы. Утерев их кулачком, Ингеборга жалобно всхлипнула и, пошатнувшись, заскочила в первые попавшиеся покои. И остолбенела. Перед ней стояла самая страшная женщина, виденная ею когда-либо. Тора вызывала у Ингеборги священный трепет, ужас пред стихией, заключенной в тонкую и хрупкую оболочку: тронь – и вся сила, весь дикий, бушующий ураган вырвется наружу и сметет и Ингеборгу, и имение Хакона, да и всю Норвегию в придачу. Сейчас Тора глядела ласково и чуть насмешливо, от чего было еще более жутко. Тонкие белые пальцы нежно огладили бледную щеку и стерли дорожки слез, по телу Ингеборги прокатилась дрожь: - Неужто неласков был с тобой конунг? - Что? – скорее, движение губ, чем слово. - Неужели обидел он тебя, огонек такой? - Я… - Чего же ты молчишь? Рука Торы переместилась с лица Ингеборги на плечо и мягко надавила, побуждая пройти вглубь комнаты и присесть на мягкое ложе, устланное множеством покрывал и засыпанное подушками. - Я больше не хочу! – на последнем слоге голос Ингеборги сорвался на тихий визг. - И не надо, - покладисто согласилась Тора, - скажи лишь, чего ты боле так не желаешь? - Я… хватит этого насилия, хватит! - Насилия? – Тора будто бы удивилась. - Я не вижу ни синяков, ни крови. - Что? – Ингеборга подняла на женщину заплаканные глаза. - Кто тебе сказал, глупая ты девчонка, что происходящее с тобой – насилие? - Но как же… Глядя на искренне недоумевающее лицо Ингеборги, Тора не выдержала и засмеялась: - Что, удивлена? Хакон весьма недурной любовник, уж поверь мне. Есть много мужчин куда грубее, и никто не сможет поручиться, что будь у тебя муж, он вел бы себя нежнее, чем Хакон. - Но… так же нельзя! Это непорядок! - Порядок, непорядок, - Тора приобняла Ингеборгу, - все едино. А жизнь у тебя одна и путь твой уже определен: не быть тебе тихой примерной хозяйкой, преданной женой и ласковой матерью кучи детишек. Упустила тебя Фрейя из-под своего крыла, да только плакать теперь – пустое. Еще неизвестно, как оно лучше-то было бы. - Я ему скоро надоем. Он меня выкинет. А кому я потом такая порченая нужна стану? Куда пойду? - Ну, - загадочно улыбнулась Тора, - Хакона я тебе не отдам, не надейся. Но вот сделать так, чтоб, надоев ему, ты не осталась без покровителя, – в твоих силах. Ты красива, огонек, очень красива. А подрастешь – и еще краше станешь. Да только будешь рыдать попусту, все слезами изойдет. *** Стоя среди грязной вонючей толпы выставленных на продажу рабов, Тормод вяло переступал с ноги на ногу и сонно моргал красными глазами. Тощие как скелеты трэллы тихо гудели и остервенело царапали нечесаные головы с хорошо вскормленными вшами. Тормод пока не успел нахвататься этой пакости, но чувствовал, что скоро присоединится к чухающимся, словно блохастые псины. Торговля шла плохо, немногочисленные покупатели безразлично скользили глазами по нестройным рядам живого товара и изредка интересовались ценой. Щупленький мужичонка подошел к Тормоду и окинул его придирчивым взглядом, ощупал бицепсы, похлопал по щеке, дернул за засаленную прядь и, сплюнув, спросил: - Сколько? Обрадованный продавец шустро подскочил ближе и, лебезя, буркнул: - Золотой. Мужичок презрительно скривился: - Он и ползолотого не стоит. - Ну, что ты. Посмотри, какой он сильный. Сможет выполнять любую работу, - выгнутая бровь покупателя стала ответом: - Трэлл порченный, - с этими словами он схватил Тормода за запястье и затряс изувеченной кистью перед носом торговца, - пять серебряных. - Помилуй! Это грабеж. - Не дам больше, - спокойно ответил мужчина. Тормод буквально видел, как жадность продавца борется с желанием получить деньги немедленно. Первое победило, и несостоявшийся покупатель двинулся прочь. Боль огнем прокатилась по пальцам, когда Тормод сжал кулаки, но он ее даже не заметил. Этот жалкий отголосок пережитого был ничем в сравнении с ощущением собственного бессилия. Теперь его вольны бить и калечить, а он и слова сказать поперек не имеет права. А еще он понимал, что никогда уже в его руках не родится маленькое деревянное чудо. Раньше Тормод даже не задумывался о том, как важно для него это нехитрое умение. А сейчас осознал, что всегда брался за нож, когда с души воротило. И сейчас хотелось. А не получалось, и дело было не только в отсутствии ножа. Разбитые кузнечным молотом кости срослись, но ни гибкости, ни ловкости более не было в искореженных пальцах. Некогда ладные да сноровистые, теперь они были похожи на ветки чахлых больных кустов: сухие, кривые, покрытые шишками и наростами, едва ли не скрипящие при попытке согнуть. Мизинец левой руки не гнулся вовсе, а указательный правой – стал много длиннее, чем ему должно быть. Тормод даже и представить не мог, на что еще сгодиться в состоянии. Он уже почти месяц торчал на рынке, прочих трэллов скупали и на их место приходили другие невольники, а он все был тут. Сначала, видя его широкую кость и не по-рабски крепкую фигуру, покупатели радовались, но, рассмотрев внимательнее, уходили. А Тормод мечтал, чтоб его быстрее купили. Среди работорговцев ерепениться было бессмысленно: будешь буянить, они просто огреют по шее тяжелым мешочком с песком. А вот от хозяина можно рискнуть и сбежать. А коль не получится, довести так, что до смерти забьет. Не конец это, конечно, для воина. Но лучше так, чем рабом. Перед Тормодом остановились двое: высокий синеглазый норманн на пару лет его младше и куда более миниатюрный парень, тоже схожий с детьми Хеймдаля*, но чем-то неуловимо отличный от них, на пару лет Тормода старше. Тот, что был выше, бесцельно крутил головой, не останавливая своего взгляда ни на чем. Второй же внимательно смотрел на Тормода. Его голубые, на первый взгляд не слишком выразительные глаза, казалось, заглядывали в самую душу, самое нутро невольника. - Как твое имя? – задал он совершенно неожиданный в этом месте вопрос. Тормод глупо моргнул, но ответил: - Тормод, сын Эрика. - Откуда ты родом? – говорил этот человек тоже странно: вроде и правильно, но что-то чуждое было в его выговоре. - О, не волнуйся! – вклинился пронырливый торгаш. - Его привел благороднейший человек – ярл! Тебе нечего бояться. Хороший раб. Странный недоскандинав зыркнул на продавца и тот подавился воздухом. Голубые глаза снова вцепились в Тормода. - Из деревни. На юге. - Ты не похож на раба. Кто твои родители? «Боится мести», - грустно подумал Тормод и пожал плечами: - Они мертвы. - Кем были? – не успокоился покупатель. - Как все. Просто бонды. - Замолчи! – шикнул на Тормода продавец и заискивающе улыбнулся голубоглазому. - Ну, что он такое глупое болтает! Какие бонды? - Пусть говорит. Я куплю этого трэлла, коли мне понравится его рассказ. Как очутился ты здесь? И Тормод рассказал. И про нежный свой цветочек Ингеборгу рассказал, и про отца, павшего как достойный воин, с оружием в руках и отвагой в сердце, и про Виглика, что был ярлом с гнилой сердцевинкой. Покупатель слушал внимательно, только время от времени осаживая взглядом работорговца, чтоб не лез. Его друг прекратил глазеть по сторонам и тоже уставился на Тормода, но его темно-синие, куда более пронзительные глаза совсем не пугали. - Я беру его, - довольно кивнул странный покупатель. - Сколько? Удивленный торгаш даже против обыкновения не сумел нагло заломить цену: - Семь серебряных. Деньги перекочевали в карман продавца, и Тормоду кивком велели двигаться вперед. - Почему он? – спросил скандинав. - Если будем делать дела по одному, то и до седин не управимся, - весело отозвался новый хозяин Тормода. - Он – это лучшее, что мы только могли найти! Кстати, - он обернулся к Тормоду, - не пытайся бежать, а. Тебе же лучше с нами пойти. Послушаешь, что предложим, авось понравится. Тормод решил, что хозяин ему достался совершенно «неправильный», но с тем, что пока сбегать не стоит, мысленно согласился. Привели Тормода в небольшой деревянный дом на окраине города. Сложенное из добротных бревен строение представляло собой одну комнату, разгороженную тяжелыми занавесами. Хозяин махнул рукой на лавку у стены, а сам направился к очагу, разжег его. Вытащил из угла закопченный горшок, открыл крышку, принюхался к содержимому. Водрузил посудину на огонь. - Я Норд, - задумчиво помешивая в горшке, представился голубоглазый, а мой друг – Торвальд. Названный Торвальдом приветливо махнул рукой и скрылся за серой материей. - Тормод, - решил еще раз назваться новокупленный трэлл. - Да помню. Голодный? - Э… - Голодный. Знаю я, как рабов кормят. Сейчас согреется. Торвальд, где ты там застрял? – без пауз и переходов закричал Норд. - Иду я. Торвальд вышел и сел рядом с Тормодом. Он стянул богатые одежды, в коих ходил на невольничий рынок, и надел простую рубаху. Норд бросил на него завистливый взгляд и кивнул на поварешку в своей руке: - Пригляди. Торвальд поднялся, а Норд пошел переодеваться. Тормод же сидел и поражался дикости ситуации. Его купили совершенно странные, непонятные люди. Они даже не взглянули на его физическое состояние, но пожелали узнать краткую историю жизни. Приведя в свой дом, не отправили в барак и даже не заставили готовить себе обед. Вместо этого его усадили на хозяйскую лавку да ещё и покормить обещают. В доме Эрика трэллов сроду не водилось – откуда? Они жили скромно, тихо. Сами много работали, но все равно только лишь что не голодали. Рабы в их доме были ни к чему и, пожалуй, даже могли бы только мешать. Но Тормод прекрасно понимал, что так с ним обращаться не должны. Он и раньше примерно представлял жизнь невольников, да и у Виглика многое увидал: рабу живется хуже чем собаке – ее, по крайней мере, любят. - Не дергайся ты так, - голос норманна был полон веселья, - тут всяко лучше, чем на рынке. Сейчас еще наш оратор-заговорщик вернется, и все совсем хорошо станет. - Я уже здесь, - в просторных рубашке и штанах Норд выглядел еще меньше, - и я зверски голоден. - Да готово уже. Горшок переместился на стол. Перед Тормодом поставили глиняную плошку и налили в нее густой жирной похлебки. Та же похлебка попала и в посуду хозяев. Есть с трэллом за одним столом да единую пищу – дикость. А вот этой парочке, кажись, все равно. Не покривившись, с самым что ни на есть довольным видом, Норд принялся поглощать содержимое своей миски. Убедившись, что хозяевам нет до него никакого дела, Тормод неуверенно взял миску и отхлебнул. Желудок жалобно заурчал, и Норду с Торвальдом осталось только посмеиваться, наблюдая, как жадно ест их приобретение. Когда миска опустела, Торвальд без вопросов наполнил ее еще раз. - Наелся? Теперь и поговорить можно, - Тормод напрягся. - Ты сказал, ярл Виглик похитил твою сестру. Но, придя к нему, ты бросился мстить, а не спасать ее. Почему? - Он украл ее не для себя, - глухо ответил Тормод, - для конунга. Норд расплылся в довольной улыбке. - Я хочу тебе кое-что предложить. Ты ведь решил мстить Виглику, потому что знал, что Хакона тебе не достать? – кивок. – Я могу помочь тебе дотянуться до него. Глаза Тормода загорелись, руки сжались в кулаки. - Что… что… - Ждать. Нам тоже выгодна его смерть. Но не немедленная. Год или два. А может, даже три. Ты должен будешь жить при нем, прислуживать ему, помогать во всем. Хакон должен доверять тебе. Ни тени сомнения, ни тени подозрения. - Зачем? - Это уж не твоя забота, - теперь Норд говорил жестко. - Что, если я откажусь? - Ничего ужасного. Мы будем искать другого человека, а тебе придется отработать деньги, заплаченные работорговцу. Потом можешь идти на все четыре стороны. - Я… - Не спеши. Подумай. Начнешь – не отступишься. Рабство ради мести или свобода с вечным сожалением об упущенной возможности. Тормод прикрыл глаза и задумался. Ему казалось, что выбор очевиден, но если дали время, им надо воспользоваться. - Может, вопросы какие есть? – подал голос Торвальд. - Как вы сведете меня с Хаконом? - О, тут все просто. Мы тебя ему подарим. Несколькими часами позже Тормод лежал все на той же лавке, теперь покрытой шкурами, и не мог заснуть. Предложение Норда казалось ему щедрым даром богов, подаянием судьбы. Но какое-то непонятное, смутное чувство жгло изнутри, мешая уверенно ответить «да». Из-за занавеси, куда ушли ночевать хозяева, раздался тихий шорох. Еще один. Прерывистый вздох и сбитый шепот: - Прекрати, сумасшедший. - Я скучал. - У нас гость! - Давно спит. - И нечего его будить. Он должен быть отдохнувшим и спокойным. - Если ты не прекратишь дергаться, нервным буду я! - Да имей ты терпение! - Проклятие Локи! Ты сбежал по этим «неотложным» делам, бросил меня развлекать Бранда. А когда я, наконец, сумел вырваться к тебе, потащил меня на этот проклятый рынок и приволок домой раба, который не раб. И теперь… - …и теперь надеюсь, что ты угомонишься. Раздался сдавленный рык, и возня прекратилась. Тормод ошалело уставился в потолок. Что это значит? Чего Торвальд хотел от Норда? Такой разговор был бы уместен между супругами, но никак не друзьями. - Не зря ли ты оставил ему выбор? – возобновил разговор Торвальд. - Нет. - Ты же сам сказал, он – лучшее, что могло нам попасться. Что, если он откажется? - Не откажется. Ты видел, как загорелись его глаза, когда я предложил отомстить? Поверь, он уже со всем смирился. Не с рабством, конечно, а с собственной кончиной. А я снова дал ему, ради чего можно жить. - Жить в рабстве? – с сомнением переспросил Торвальд. - Разве это будет рабством? – резонно возразил Норд. - У трэллов нет выбора, у него он есть. И… мне кажется, это – не самая высокая цена. - Тогда зачем вообще было предлагать ему выбор? Просто, чтоб он не чувствовал себя безвольным рабом? - Не без этого, - медленно протянул Норд. В доме замерла тишина. – Но… еще я хочу очистить совесть. Лишь боги ведают, чем все закончится, а я не бог… Значит, сомнение, вертлявым червячком копошащееся в душе Тормода, не напрасно. Странно, но убедившись, что некий подвох действительно есть, он испытал облегчение. Знать, даже неприятное, всегда лучше, чем подозревать и страдать от неуверенности. Придя к этому, Тормод погрузился в сон. *** Свист, удар, всхлип. Свист, удар, всхлип. На крики и визг у несчастного раба, валяющегося у ног Эрленда, сил уже не осталось. Все его тело было испещрено вздувшимися багровыми полосами, перемежающимися сочащимися сукровицей ранами, а порой и белыми пятнышками кости. Эрленд бил жестко, резко, с оттягом, так, что шершавая поверхность витой плети раздирала грязную кожу. Раб судорожно вздрагивал и хватал ртом воздух. Он уже полностью содрал ногти на руках, и по земле расползались лужицы красной жизни. По лицу трэлла текли слезы вперемешку с кровавой слюной. Растрескавшиеся искусанные губы кривились в болезненном оскале, руки и ноги конвульсивно дергались. Выжить этот раб мог даже не рассчитывать – только молить богов облегчить свою участь и быстрее призвать в свои чертоги. Впрочем, даже попадание в Хель его не страшило. Казалось, хуже быть не может. В этот раз боги были милостивы к прогневившему сына конунга. Еще пару раз взвизгнула плеть, и, захрипев, трэлл испустил дух. Эрленд брезгливо взглянул на худую изломанную фигуру, сжавшегося в комок мертвеца. Отшвырнув плеть, он взглядом приказал убрать труп и, развернувшись на пятках, удалился. Само понятие вины за отнятую жизнь было Эрленду даже не чуждо – попросту незнакомо. Тем более, за убийство трэлла. Раб – это просто вещь: никто не будет мучиться угрызениями совести, если разобьет горшок или выкинет прохудившиеся башмаки. Только вот какое-то мерзкое, поганое чувство непрерывно грызло душу викинга. В том, что никакого отношения к смерти трэлла оно не имело, Эрленд не сомневался. Но с рабом связано было. Может, и не с этим конкретно, а с рабами вообще. Последние несколько месяцев невольники стали постоянно раздражать его, вызывая глухое беспричинное отчаянье. Нахмурившись, Эрленд задумался, какого по счету раба забил за этот месяц, и недовольно поджал губы. Такие траты были излишни даже для сына конунга. Но тупые трэллы словно специально задались целью вывести Эрленда из себя и с его помощью освободиться, сбежав в загробный мир. Эрленд тряхнул головой и пообещал себе быть более сдержанным в следующий раз. Шторм приветливо заржал и мотнул головой. Терпкий запах соломы, конского пота и помета приятно щекотал ноздри, а тепло, исходящее от гибкого сильного животного, согревало лучше летнего солнца. Эрленд положил ладонь Шторму на шею и нежно огладил гладкую темную шкуру скакуна. Лошади всегда завораживали Эрленда. Стремительный полет стройных, гармоничных тел, движение крепких мускулов, струящиеся гривы… Невероятная преданность и вместе с тем полная, безграничная свобода. Эрленд прижался лбом к горячему боку и прикрыл глаза. Отстранился, приладил седло и легко вскочил на Шторма, так и не заметив пары блестящих глаз в дальнем углу. * Дети Хеймдаля – скандинавы, люди.