Тонкие лучики солнца игриво скользили по грязному двору с островками серого снега. На темных мокрых ветках задорно зеленели чуть проклюнувшиеся нежно-зеленые листочки, ополоумевшие птицы щебетали свои любовные песни, а воздух благоухал весельем. Вот вроде и жижа одна под ногами еще, и лед с зимы не растаял — а все равно будто праздник на улице. Легко-легко на сердце, и в глазах счастье.
Только на лице Норда, мрачно взирающего в узкое окошко, не было ни радости, ни веселья. Лоб нахмурен, между бровей глубокая складка, губа закушена.
— Черт, — вырывается еще английское ругательство, когда тонкая корочка на едва поджившей губе лопается. Норд раздраженно вытирает тыльной стороной ладони подбородок и почти обиженно смотрит на красные разводы. Нервно дергает рукой и трет кулак о штаны.
За последние дни пачкаться в крови надоело почти так же, как и пялиться в ненавистное окошко. Хочется бежать, драться, бороться… а приходится сидеть или вообще лежать закутанным в кучу тряпок и подставлять спину под вонючие примочки и мази. Тяжелый маслянистый запах преследовал Норда во снах и вызывал жуткую головную боль днем. Ему казалось, что от его волос и кожи еще долгие годы будет нести лечебными травами.
Спина затекла, и Норд потянулся, разминая мышцы. От излишней подвижности пара ран снова закровили, и Норд ощутил, как по коже потекла влага. Надоело. Как же надоело. Вот сейчас рубашка прилипнет, потом будут отмачивать ее, опять потревожат вспоротую кожу… Надоело.
Норд расстроенно вздохнул и шлепнулся животом на лежак. Самым обидным было даже не паршивое состояние тела, а полная невозможность действовать. После тинга пришлось скрыться во владениях Ивара, чтобы обозлившийся конунг не рискнул просто и незатейливо прирезать их в собственных постелях.
На лице Норда сама собой появилась улыбка: пусть теперь и приходится прятаться, зато какая лепота в городе! Конунг зол. Народ зол. Недовольство растет. А казнь Ингеборги… Норд усмехнулся: Хакон хотел, чтоб люди выплеснули свое негодование на нее. И они выплеснули, да. Только пока сами не поняли, что натворили. А будет надо — Норд им расскажет. И никто ведь не вспомнит, что это он назвал прилюдно девушку шлюхой, нет. Думать будут о том, что развратил ее конунг. И он же казнил.
Тихо хлопнула дверь, скрипнула доска под тяжелой ногой.
— Я отвар принес, — Норд издал неопределенный протестующий звук, но сел. Торвальд поставил на пол глиняную крынку и протянул руки, чтоб помочь с рубашкой. — Опять губу растревожил, — буркнул викинг и, наклонившись, лизнул поврежденное место, смывая коричневато-соленые пятна. Норд вздрогнул и потянулся было поцеловать, но Торвальд отстранился. Норд обиженно скривился.
— Ты больной, — отрезал Торвальд.
— Я скоро стану сбрендившим, — Норд скорчил гримасу и вылупил глаза.
— Это будет весьма прискорбно, — печально отозвался викинг, опускаясь на постель.
— А кто виноват?
— Тот, кто решился идти на тинг вопреки разумным словам?
— Тот, кто вопреки другим, но не менее разумным словам, относится ко мне как к умирающему? — Норд сжал в кулаке волосы Торвальда и, угрожающе прищурившись, прижался своим лбом к его. — Я уже не могу просто сидеть.
— Ляг? — предложил Торвальд.
— Только с тобой.
— Дурень, — попытался отодвинуться Торвальд, но, зашипев от боли в затылке, остался на месте, — у тебя ж на спине живого места нет. Тебе двигаться-то не стоит, а ты…
Устав от однообразной болтовни, Норд чувствительно цапнул Торвальда за подбородок. Удивленно взглянул на следы собственных зубов и лизнул пострадавшее место.
— Ты, кажется, хотел меня раздеть.
Торвальд усмехнулся и, подцепив край рубахи, осторожно потянул ее вверх. Увидев на ткани непросохшую кровь, он укоризненно покачал головой. Норд легкомысленно тряхнул волосами и потянул завязки штанов, взглядом указывая Торвальду тоже раздеться.
Через пару мгновений обнаженный Торвальд сидел напротив Норда и смотрел на него глазами, полными смеси жалостливого «что ж ты делаешь-то?» с насмешливым «и что дальше?». Кое-как справившийся со штанами Норд обнял норманна и прошептал в самые губы:
— Либо ты целуешь, либо я кусаю.
Торвальд пожимает плечами и целует. Только вот от зубов это его не спасает — Норд остервенело царапается и вгрызается во все, до чего только может достать: шея, плечи, спина, скулы — все покрывается крошечными синяками и ранками. Норд почти рычит, а Торвальд удивляется такому напору и сдерживает собственные порывы.
— Вообще-то больно, — бормочет он, когда Норд, прихватив зубами мочку его уха, с силой тянет.
— Да ну? Ты ж за меня волновался, — удивился-возмутился Норд.
— А если, — Торвальд нависает, придавливая к постели, — я тебя сейчас опрокину, как будет?
Норд хохочет, выворачивается и становится на четвереньки. Торвальд непонимающе смотрит на него и начинает трястись от смеха:
— Тор всемогущий! Как шавки дворовые, что ль?
Норд чуть прогибается в спине:
— Да давай уже. А то я скоро завидовать Иваровым псинам начну!
— Ты ненормальный, — почти восхищенно отозвался Торвальд, глядя на откляченный зад, и осторожно опустился сверху.
Столько лет вместе… Казалось бы, все должно давно надоесть, как у охладевших друг к другу супругов. Все давно знакомо, давно привычно. Чужое тело понятней чем свое, чужие вздохи, стоны, крики — как песнь собственного сочинения. Каждый звук, каждую интонацию наперед знаешь — но, почему-то, все равно сладко. И даже царапины соленый пот сладко щиплет. И где-то глубоко, между бешено бьющимся сердцем и пульсирующими в удовольствии чреслами, сидит непоколебимая уверенность — так будет всегда.
— Что нового в городе? — поинтересовался Норд после, ощущая, как по воспаленной коже скользит влажная тряпица.
— Да… так же. Чуть тише только стало.
Норд снова закусил было губу, но, чуть коснувшись зубами ранки, вздрогнул и тряхнул головой:
— Про Хакона что слышно?
— А ничего, — пожал плечами Торвальд, — тишь да гладь. Ушел в Медальхус да там и сидит. Только вот…
— Что?
— Торир.
— С ним чего приключилось?
— Его в порту видели: суда снаряжает.
— Куда? — тут же насторожился Норд.
— Кто-то говорит, что хочет ярл пощипать германцев, кто-то — англичан, — доложил Торвальд, — но прошел и слушок, что в Дублин.
— Дублин? — чуть не перевернув крынку с отваром, подпрыгнул Норд. — Это же… это же… Он забирает много своих людей?
— Кажись, два драккара.
— Жаль, — глаза Норда забегали по комнате, — но… в Дублин… Да! Решили, коли меня тут не достали, убрать его там. Уничтожить первопричину своих бед. Что ж, мудро, мудро…
— Нам что делать надобно? Иль пока не шевелиться?
— Нам? Да… ты там понежнее, а? — передергивает лопатками Норд. — Больно ж!
***
Убедившись, что сын уснул, Тора приподнялась на постели и выглянула в окно. Яркая круглая луна, прекрасная в своем серебряном сиянии, насмешливо светила на темных небесах. Горделиво поблескивая круглыми боками, она затмевала звезды и издевательски вопрошала у Торы: «Как стала ты такой?»
Женщина опустилась обратно на ложе и отвернулась к стене — она не знала, как ответить луне. Не понимала, как могла потерять свое очарование. В какой момент стала глупой приживалкой в доме конунга.
Эрик захныкал во сне, спинывая ногами одеяло. Тора прикрыла глаза и прижала мальчика спиной к своей груди. Тот еще пару раз всхлипнул и затих. Зарывшись пальцами в пушистые волосы, Тора уткнулась носом в лохматую макушку, пахнущую молоком и хлебом — такой мягкий, детский аромат.
Нет, нельзя так, нельзя. Ради сына, ради Эрика, она должна вернуть влияние на конунга. И она вернет.
Переезд в Медальхус настораживал. Хакон неспроста решил поселиться в стороне от города. Он был напряжен и напуган. С момента казни Ингеборги он вел себя странно. Точнее, это началось чуть раньше. Надо бы узнать.
Ингеборга. Глупый Огонек. Сиял-сиял да весь выгорел, пепла не осталось. Но… это жизнь. То же могло быть и с Торой. Остается лишь вздохнуть, пожалеть да забыть.
Ночную тишину прорезал дикий визг. Эрик подскочил и вжался в мать. Та мысленно прокляла крикливых дур. Чмокнув мальчика в лоб, она встала и подошла к двери. Приотворив ее, Тора выглянула из комнаты. Два здоровых мужика тащили молодую, извивающуюся, как змея, женщину. Тора выругалась и хлопнула дверью. Очередная шлюха в постель Хакона. Может, чья-то дочь, а может, и жена. Без разницы. Пусть сегодня конунг еще раз развлечется, а завтра он вспомнит, что значит делить страсть с настоящей хищницей.
***
Эрленд тоже проснулся, услышав крики. Вот же гадство — и как отцу не надоедает? Он накрылся одеялом с головой и снова закрыл глаза, но сон не шел. Вот же ж папаня — и сам ночами колобродит и другим отдыхать не дает. Другим… Эрленд вспомнил о личном рабе Хакона. Тот всегда был при отце. Интересно, он и сейчас у постели сидеть будет? Уголки губ Хаконсона дернулись вверх. Лениво потянувшись, он сел на постели и взъерошил волосы. Причесался пятерней, поправил челку. Встал, одернул тонкую сорочку и выскользнул за дверь: любопытство — одна из сильнейших человеческих страстей.
Тормод обнаружился примерно там, где Эрленд и предполагал его найти: сидящим на полу в коридоре, чуть поодаль от покоев конунга. Положив голову на скрещенные на коленях руки, он пытался спать. Эрленд довольно улыбнулся и спросил слащаво-понимающим голосом:
— Выгнали?
Тормод встрепенулся, поднял мутный сонный взгляд, пару раз моргнул и, задрав руки, прогнулся в спине, упираясь затылком в стену.
— Угу, — подтвердил он, снова садясь ровно.
— Приютить? — отстраненно, словно обращаясь к самому себе, произнес Эрленд.
— За мной, что ль, сюда пришел? — прищурился раб.
Эрленд скривился:
— Еще чего.
— За мной, — уверенный кивок.
Из комнаты Хакона донесся придушенный вопль, Тормод поморщился, как от резкой боли. Так же… наверно, так же в свой первый раз кричала Ингеборга. И куда горше, когда ее убивали.
— Пошли уже, — буркнул Хаконсон.
У себя Эрленд сразу же поджег факел, и тусклый хищный свет разогнал тьму. Тормод подошел к окну.
— Полнолуние.
— Высматриваешь нёкков*? Так они только девами интересуются, не нужен ты им.
— Правда? — будто удивился Тормод. — А я боялся.
— На что ты им? — упал на лежак Эрленд.
Тормод пожал плечами и развернулся. Теперь со спины его подсвечивала луна, и медно-рыжие волосы казались холодными, как остывшая кровь. На одной скуле плясали отблески пламени, а в темных, настороженно-прищуренных глазах мерцали хищные искры.
— А тебе, Эрленд Хаконсон, сын конунга Норвежского?
***
Олаф сидел на тяжелом резном стуле с высокой спинкой и, снисходительно улыбаясь, слушал северного гостя.
—… нет счастья большего, нежели… — речь огромного норманна плавно лилась, словесные дифирамбы должны были услаждать слух, но в конечном итоге лишь нагоняли сонливость, — …и я смею надеяться… — Трюггвасон еле подавил зевок, — … твое гостеприимство, что…
— Я рад видеть тебя, ярл Торир, — решил ускорить приветствие Олаф. — Добрым ли было море в дороге долгой?
— Это было одно из лучших моих путешествий, — подобострастно ответил гость.
— Я рад. Расскажи мне про Норвегию лучше, страну предков моих.
— Что хочешь знать ты? — с готовностью откликнулся Торир.
— Как дела в стране? Как люди живут?
— Хороша Норвегия, крепка. Нет там сейчас ни войн, ни раздоров. Зима легкой была. Скот недавно повыносили, а животина уж резвится вовсю — быстро отошла. Дóбро снег увлажнил землю, шибкий урожай будет. Хороша Норвегия.
— Отрадно слышать, — кивнул Олаф. — Расскажи-ка мне о ярлах теперь. Знаком я со многими был да давно уж вестей не получал. Кто жив? А кто уже почил на поле брани? Остались ли прежними границы владений?
Торир задумался:
— Кто жив, а кто уже и нет. Ярл Бранд недавно отбыл к праотцам.
— Как это случилось? — нахмурился Олаф.
— Как происходит это с большинством из нас? Лихой поход, лихая битва и славная смерть.
Трюггвасон кивнул, помолчал немного.
— Еще что скажешь?
— Хм… ярл Виглик нынче владения расширил. Пожалован ему на юге кусок земли добротный.
— А что с Иваром-ярлом?
— С ним что? Старик силен и крепок. Снова появляется на пирах и тингах.
— Я рад. А конунг Хакон Могучий? Как правит он? Справедлив ли? Мудр ли? Любим народом?
— Конунг наш столь могущественен, что никто не смеет говорить ничего, окроме того, что хочет слышать он. Но… — умолк Торир.
— Да? — подбодрил его Олаф.
— Думается мне, причина тому в отсутствии достойной замены ему. По правде сказать, я знаю, что многие могущественные люди, а также и народ, были бы довольны и рады, если бы какой-нибудь конунг из рода Харальда Прекрасноволосого стал бы править нами. Но мы не видим никого, кто бы подходил для этого, и всего больше потому, что, как показывает опыт, гиблое это дело — сражаться с Хаконом-ярлом.
__________
* Нёкки — древненорвежское название русалок и водяных, существ страшных, связанных с демонами. Полнолуние считалось временем их могущества, когда они заманивали людей музыкой и пением и топили.
