***
Частые осторожные шаги Ивара не предвещали ничего хорошего. Ярл еще не открыл дверь, а Норд уже весьма живо представил его узкое угрюмое лицо с глубокими морщинами на лбу и между бровей, тонкими бледными губами и кривым шрамом на подбородке. Старик никогда не источал довольства жизнью и веселья, но сегодня он был смурнее тучи. — Собирайтесь. — Куда? — сощурился Норд. — Хакон пригласил меня на празднование Мабона*. — Что не так? — вскинулся Торвальд. — Зачем уезжать? Норд присмотрелся к лицу Ивара и кивнул. — Когда и куда? — Вечером. Мои люди проводят вас. Я же отправлюсь завтра, с восходом солнца. И пущу двух слуг обходной дорогой в сторону Медальхуса. — Куда? — настойчивей повторил Норд, аккуратно складывая чистые рубахи. — В Лундар. К Орму. Он простой бонд, но дом его крепок и друзья многочисленны. Там безопасно. — Он примет нас? Ивар хохотнул: — Он владеет величайшим сокровищем — звездой Лундара. А конунг наш падок на такие сокровища. И Орм опасается… Он рад принять под свой кров тех, кто готов обезопасить его жену. — Тогда… люди Хакона уже здесь? — Передав приглашение, они не ушли. Точнее ушли, но весьма недалеко. Глупцы: надеялись, я не замечу. — Сколько? — Всего трое. — Других нет? — Обижаешь ты меня, юный Норд. — Сможем уйти незаметно? — Легко. Я приказал не трогать их, ни к чему нам конунга тревожить. Но вот подослать пару болтливых мужиков — легко. Может, что и заподозрят, да вот куда вы двинулись, сроду не определят. Теперь часты дожди — уже завтра след даже собаки не учуют. — Вели собрать воды и хлеба. Ивар кивнул: — Все будет, — и вышел. — Почему бежим? От кого? — Один Всемогущий! Торвальд! Нас защищают отнюдь не стены этого дома, а имя Ивара. Сам Ивар. — И… — Что «и»? Ивар уедет — они спалят поместье. Со всей прислугой. И нами. — Что ж мешает сейчас устроить пожар? Чего они ждут? Норд встряхнул темный шерстяной плащ, придирчиво оглядел его и кинул на лежак. — Спалят Ивара — шуму будет… не меряно. А так: он по приглашению уедет, дом оставит. Откуда огонь взялся, ну или почему кров там обрушился, никто сроду не прознает. А даже если и догадается умник какой — так конунга никто обличать не станет. Побоятся. А нам Олафа дождаться надобно. Вот как прибудет, так и зубами щелкать станем. А пока — тише воды. И бесшумными ночными воришками, сопровождаемые верным бондом Ивара, ушли заговорщики в ночную тьму. Мокрая от частых дождей начала осени земля противно хлюпала под мягкой обувью, а холодные капли, срываясь с потревоженной листвы, крошечными слизнями заползали за шиворот рубах. Света звезд и купающейся в облаках луны не хватало, и Торвальд то и дело оступался, поскальзываясь на склизкой грязи. Он начинал ругаться, поминал недобрым словом причуды северной природы и чересчур часто взывал к Локи и его отродьям. Норд же незло посмеивался и ловил друга под локоть. В какой-то момент вспомнился пресловутый Манчестер и отравление, когда так же шатко, то и дело заваливаясь, двигался Норд, плывущий в вязком сером тумане. Вспомнив горячечные сны, Норд сильнее сжал пальцы на руке Торвальда и прижался ближе к теплому плечу. Торвальд кинул на него удивленный взгляд, но ничего не сказал, только высвободил локоть и приобнял, будто бы для устойчивости. — Далече еще идти-то? — спросил Торвальд у молчаливого проводника. Тот замер, тряхнул кудлатой седой бороденкой и пробасил: — Скоро на ночлег станем. А топать еще много нам: завтра день да по ночке еще. Костер разводить не стали — оно вроде и не опасно, но и привлекать внимание не хотелось. Зверье в это время года тоже сытое, довольное, не станет на человека кидаться. Укутавшись в колючие влажные плащи, легли на пожухшую траву. Стуча зубами, Норд в который раз проклинал свою мерзлявость и местную погоду. В такие моменты он особенно остро чувствовал, что является чужаком на этих землях, равно как и на английских. Какая-то гадкая тоска накатывала, с головой накрывала. И Норд сам себе казался совершенно ненужным, лишним. Будто каждый был не просто так рожден, а он нечаянно, без умысла высших сил на свет явился. Вот и глупо, и смешно, но душу порой дерет — хоть вой. Дождавшись, пока провожатый мерно захрапит, Норд перекатился поближе к Торвальду. Родное тепло и сердце, бьющееся в наизусть выученном ритме, заставляют поверить — есть причины жить, и дом есть. Просто он не где-то, а с кем-то. Вот с этим викингом рядом. Лишь рядом с ним не страшен холод. Засыпая, Норд лениво подумал, что утром надо будет встать раньше человека Ивара.***
— Отец забавляется с очередной красоткой? — задорно поинтересовался Эрленд, нависая над сидящим у стены сарая Тормодом. — Не надоело тут сидеть? Тормод медленно поднял голову и вцепился глазами в лицо Хаконсона. Тот смотрел спокойно, расслабленно, но все же где-то в совершенных чертах пряталась смешинка. Кивнув самому себе, Тормод отвел взгляд: — Да. Притащил еще вчера. Она все кричала да мужа звала. Мне надоело слушать, вот я и ушел. — А тут сидеть еще не тошно, а? — Да… а что еще я мог поделать? — рассеянно спросил трэлл, рассматривая нитку, вылезшую из рукава. — Ты мог прийти ко мне. От ровно произнесенного предложения Тормод вздрогнул. Было у этой фразы двойное дно, хитрость какая-то. Хотя… какая хитрость, если ясно все как светлый день? Просто вслух сказать, напрямик, страшно. — Зачем? — Я думаю, мы бы что-нибудь придумали, — сам не ожидая, Эрленд выделяет «мы». — Например… хочешь прогуляться? До города далековато, но если взять коней… Ты же умеешь верхом? — Умею, — опешил Тормод. — Только ты забыл: я раб. Меня не пустят никуда. Тем более верхом. — А ты забыл, что я сын конунга. Со мной — пустят. Тормод пожал плечами: — Тогда хочу. — Тогда пошли! В конюшне Эрленд решительно подошел к немолодому скакуну с темной, почти черной шкурой: — Это Шторм. Тормод неуверенно протянул руку к животному. Мягкие ноздри вздрогнули, и Шторм, подобно собаке, просящей ласки, толкнулся лбом в раскрытую ладонь. — Больно дружелюбный, — подивился Тормод. — Обычно не слишком, — нахмурился Хаконсон. — Просто… Просто его еще твоя сестра очаровала. А он, видать, чует, что родичи вы. Тормод погладил блестящий лоб и глухо ответил: — Ясно. Эрленд закончил седлать своего коня: — Вы тут еще пообщайтесь, я пока тебе лошадь приготовлю. Увидев предназначенную ему клячу, Тормод фыркнул, но позже, уже на тракте, подумал, что так даже лучше: животное это спокойное, а он за последние годы навыки подрастерял. — Коней можно будет оставить на въезде, там постоялый двор есть, присмотрят. А гулять пешком будем. Прогулка была… странной. Тень мертвой Ингеборги нависла над мужчинами. Она их и сближала, и отдаляла. Неразделенная боль, пустое пренебрежение, сочувствие, обида… Так много и так мало, чтоб понять друг друга, принять. — Ты… я с Эриком познакомился. — Да? Милый ребенок. — Но его мать меня пугает. Кажется, что съест и не подавится. — Тора? Относись проще. Обычная шлюха, только наглая, — увидев, как побледнел Тормод, Эрленд мысленно дал себе хорошего пинка за невнимательность и торопливо продолжил: — А Эрик забавный. Болеет часто, хилый совсем, а я ему деревянный меч выточил, страшный правда, грубый. Как он им махал! Будто целое войско один перерубить хотел. — А я могу красивые игрушки делать. Раньше мог, — в ответ на недоуменный взгляд Эрленда Тормод поднял ладонь и растопырил кривые пальцы, — с такими руками ничего доброго не сотворишь. — Ты это любил. — Да, наверное. Я просто это делал. В нашей деревне, наверно, у каждого ребенка было по моей игрушке, а то и не одной. Пробовал продавать, потом понял, что бесполезно. Кто станет покупать то, что может и задаром достаться? Не мог я дитенку отказать, если просил очень. — Сейчас совсем не получается? Ты пробовал? — Нет. Даже не пытался. Я только недавно пальцы сгибать спокойно стал, и то еще бывает: как прошибет, шевельнуть не могу. Какая мне резьба? — Жаль… я бы хотел увидеть. — Почто тебе? Захочешь — купишь у лучшего мастера. — А мне на твое поглядеть интересно бы было. Тормод пожал плечами. А что тут скажешь? — Ты есть еще не хочешь? Давай там, где лошадей оставили, перекусим, а потом уже домой. — Не думаю, что там мы сможем поесть за одним столом. — Да… точно. Тогда… купим чего-нибудь на рынке и поедим на обочине. — Тогда… на рынок. И только на рынке Тормод осознал, как давно не бродил по городу вот так вот бесцельно, просто гуляя. Не сливался с праздной толпой. — Эту головку сыра, этот хлебец и… мясо копченое брать будем или пройдем подальше и возьмем горячего? — не дождавшись ответа Тормода, Эрленд, расплатившись за сыр и хлеб, двинулся вглубь рыночной площади. Тормод поспешил следом, боясь потеряться, но налетел на кого-то: — Прости, я… — Тормод! — радостный, полный восторга восклик. Тормод вглядывается в знакомо-незнакомое лицо и оторопело спрашивает: — Ингигерд? — Тормод, Фрея-покровительница, Тормод, это ты, — захлебываясь эмоциями, тараторит девушка. — Думала: не найду. А вот, тут ты. Нашла. Жив! Жив! — Ты… ты почему здесь? — Ушла. Из деревни ушла. Все сгорело, и я ушла. За тобой, к тебе. Тормод непонимающе трясет головой, хочет спросить, что это значит, но не успевает: — Ты где потерялся? — выныривает из толпы Эрленд. Увидев его лицо, Ингигерд пораженно ахает и глупо хлопает светлыми ресницами. — Знакомую встретил. — Знакомую? — хмурится Хаконсон и окидывает Ингигерд придирчивым взглядом. — Ингигерд, господин, — робко представляется девушка. — Эрленд. Мы идем? — Ум… подожди, а? — просит Тормод и поворачивается к бывшей соседке. — Все сгорело, говоришь? Как же ты теперь? Где живешь? Чем занимаешься? — Я… живу у одной вдовы. Помогаю ей. Но… Тормод, с тобой что? Где ты… как… Тормод молча расстегивает плащ, прикрывающий ошейник. Ингигерд вскрикивает: — Но… но как же так? Что… ты должен бежать! Ты… — Ингигерд, успокойся, хватит. Со мной все хорошо. — Как так «хорошо»? Тормод, я… я так хотела тебя найти, думала, вместе по миру брести будем. Я ж теперь такая же, как ты, неприкаянная. — Нет. Нет, ты не такая, — Тормод сжал ладонь едва не плачущей девушки, — ты не такая. Красивой стала, прям как я говорил. Звездочка северная. Зачем ты, глупая, все кинула, вот скажи? Зачем? Замужем уже была бы, счастливая. — Да… кому я нужна, такая? У меня ж что есть, все на мне. — Держи, — Эрленд решительно сунул девушке небольшой холщевый мешочек, — бери-бери, пригодится. И слушай его, слушай. Возвращайся в деревню. Здесь — не лучшее место для юной девы без защиты. — Не нужны мне твои деньги, господин, не нужны! Ты, господин, лучше его отпусти! Тогда хорошо все станет. Эрленд посмотрел на Тормода. Он ж ведь отпустил бы. И сейчас, вздумал бы тот затеряться в толпе и пропасть, и в любой другой момент. Попросил бы, сам ошейник снял. — Ингигерд, возьми деньги и поблагодари. И… подумай о возвращении в деревню. — Хорошо, — всхлипнула юная красавица, — только… не уйду, пока снова тебя не увижу. — Договорились. Скажи, где живешь, я приду, как смогу. — У… вдовы Барна Кривого, на южной окраине. Спроси, там все знают. Эрленд сплюнул: — Да уж. Даже я знаю. Беги, девочка, беги. — Я… я пойду. Только пока не появишься, точно из города не двинусь! Я… я вот, — девушка выудила из складок на юбке маленькую резную фигурку волчонка, — ты мне подарил. Придешь — отдам. Забуду. Вот! — и метнулась прочь. — Дурочка влюбленная, — фыркнул Эрленд вслед Ингигерд. — Глупость. — Ну, почему же? — усмехнулся Хаконсон. — Вон как к тебе привязана. Зверушка-то, твоя работа? — Да… я и рассмотреть толком не успел. Может, и моя. Ты… спасибо тебе. Ну, что денег ей дал. Она… — Не благодари. Пустое. Только проследить надо, чтоб она убралась отсюда. Я ж правду говорю, не место ей здесь. Девчонка еще совсем. Тормод неопределенно тряхнул головой: — Есть-то будем? — А, да. Пошли за мясом. Я точно помню, где-то в том конце продают куски жарящейся прям там туши. Ум… вкуснятина.***
— Что? Доволен? — растрепанная, злая Аста сидела на разворошенной постели конунга и яростно потрясала разодранной сорочкой. — В этом могущество правителя Норвегии? Силой дев брать? — Хакон лениво повел плечом и отвернулся: его слова женщину совершенно не трогали. — Другого, видать, ничего не умеет владыка наш! Лишь грязными чреслами потрясать! Тут конунг не выдерживает и, развернувшись, бьет Асту по лицу. — Молчи! — А вот и не стану! Мерзкий, грязный! Сам уже всех баб не помнишь, с коими спал! Вонь, вонь преступлений наполняет твои покои! Боги накажут тебя! Не попадешь в Асгард ты, — хлесткий удар, и уже окровавленные губы продолжают: — Стенать тебе на берегах мертвых. — Кто силен — тот берет, кто победил — тот прав. — Думаешь, вечно сильным быть? — Я конунг, женщина, конунг! — Недолго остается тебе, попомни! Широко простирается терпение людское, подобно ветвям Иггдрасиля, только и ему предел есть. — И что будет? Что? Крестьяне, машущие вилами, ко мне пойдут? — Брюньольв, супруг мой пред людьми и пред богами, поведает всем, он не побоится… — А ты? Ты, дура, не боишься гнева моего? — Нет правды в гневе твоем, нет и страха у меня в сердце! А ты, конунг, трус. Трус! Дрожащий трус! Можешь брать, можешь притворяться сильным да бахвалиться этим, но никогда не тронешь то, что принадлежит могучему человеку! — Ничего не боюсь я, — зашипел Хакон, — ничего! Была бы мужем ты, уже бы мертвой лежала. — А ты не пугай! Ты докажи, удаль свою да бесстрашие яви, — пристально, въедливо глядя в глаза Хакону прошептала Аста. — Я покажу, покажу…***
Нежное свежее мясо источало сладкий запах костра, хмельная бражка весело плескалась в грубой глиной кружке, нехитрая песня лихо струилась по дому, и Норд счастливо и довольно глядел на улыбающегося друга. Было как-то на редкость хорошо и спокойно. Даже во владениях Ивара он не мог так расслабиться. Не хватало там простоты, незатейливости. А Норд хоть и рос в доме тэна, а все был ближе к крестьянам. — Сделай что-нибудь со своим лицом, — жарко дыхнул в ухо Торвальд. — Зачем? — Ну, ты весь такой счастливый-умиротворенный сидишь… так и хочется куда в сторонку оттащить, да как следует… — Тише, ты! — шикнул Норд. — Думай, чего болтаешь. — Да не слышит ж никто, — Торвальд присел.— А может, правда, пойдем уже? Хозяева нам, добрые люди, комнату отдельную дали. И болтать все, что вздумается, можно будет, да и не только болтать… Норд раздраженно ткнул Торвальда локтем в бок: — Куды ты так спешишь, неугомонный? Посиди чуток, поешь вот, попей. На хозяйку посмотри, дурень. Где еще красоту такую увидишь, а? Правду сказал Ивар… звезда! — Нет, каков наглец! — возмутился Торвальд. — Я ж ревновать буду! — Что? — захохотал в голос, шептавший до этого Норд.— Точно дурень! Я ж ничего не говорю, когда ты морем любуешься иль еще чем… — Не надо ли чего нашим любезным гостям? — подплыла хозяйка дома, первая краса Лундара. Колыхнулись необычно темные, лишь слегка отливающие медью волосы, сверкнули зеленые, как море в сумерках, глаза. — Благодарим, все просто великолепно. И угощение, и общество! Гудрун улыбнулась: — Сразу видно, высокие гости, с конунгом водились. Как губы разомкнут, речи сладкие, что мед, польются. — Да этот, — кивнул на Норда Торвальд, — кого хошь заболтает. — И это тоже дар богов. — Но не сравнимый с тобой, хозяйка. Сияние твоей красоты всю Норвегию греть может. — И от красоты, порой, бед больше, чем радости. — И все же… глядишь на тебя, и душа поет! Торвальд тихо рыкнул и, заискивающе глядя на Гудрун, затараторил: — Ты уж извини, хозяюшка, да устали мы шибко. Позволь спать отправиться. Гудрун удивилась, но отвела гостей спать, одеяла дала. — Ты чего творишь? — рыкнул Торвальд, прижимая Норда к стене. — Согреет тебя красота ее? Лучше меня согреет? Губы к губам, тело к телу, глаза в глаза, дыхание сбито. — Знаешь же… что нет… — Неуж? — наигранно удивляется Торвальд и целует. Стискивает плечи, гладит грудь, опускает руку вниз, приподнимает край рубахи, скользит пальцами вдоль кромки штанов. Резко развязывает шнурок, тянет штаны вниз, кладет ладонь на пах, легонько сжимает. Отстраняется и пытается отойти. — А может, вернемся? Ты же не хотел… спать. Норд закатывает глаза и шагает вперед, толкает Торвальда, валится за ним на постель. — Ну чего ж ты хочешь-то, а? Чтоб я тебе говорил, какой ты красивый? Что у тебя тело, как у бога? Как у Тора, с мускулами, натренированными в кузне. Или что у тебя самые мягкие волосы, в которые хочется зарыться пальцами, за которые хочется потянуть, чтоб ты задрал свою голову, и можно было прижаться губами к твоей шее… А да, конечно, губы… сладкие, вкусные… не оторваться. И самое главное… горячие… ты весь горячий. Такой жар ничем не затмишь… Ты хочешь, чтоб я так говорил? Или все же не гово… — Хватит болтать, — прохрипел Торвальд и прижал Норда к груди, начал вылизывать щеки, подбородок. Норд прикрыл глаза, откинулся на спину, расслабляясь. Как же хорошо… Только штаны на коленях сбились, мешают! Брыкнув ногами, он их скинул, полез раздевать Торвальда. Тот вроде и помогать ринулся, но почему-то только мешал. — Еще будешь перед всякими кралями соловьем заливаться? — шипит Торвальд, вытаскивая из походного мешка мазь. — Буду, — посмеивается Норд, раздвигая ноги. — Не… смей! Никогда! — сбито шепчет викинг, резко входя. — Еще чего! — тихий вскрик, толчок навстречу. — Даже смотреть не смей! Норд хочет ответить, хочет! Но не может: язык не слушается, тело само движется. А потом — уже не важно. Потому что нет ничего лучше, чем вот так, вымотанным, но счастливым, засыпать, прижимая к себе горячее потное тело. Чего Норд уж никак не ожидал, так это холодного серого тумана, возникшего словно из ниоткуда и сомкнувшегося вокруг знакомой плотной пеленой. Норд пару раз тряхнул головой, больно ущипнул себя за запястье и что было мочи крикнул, надеясь проснуться. Боль прошла, вопль улетел в пустоту, но туман не исчез. Подобные видения уже многие годы не посещали Норда, но уверенность в том, что пока не увидишь положенного, не очнешься, была крепка. Норд горестно вздохнул: ему отчаянно не хотелось смотреть, что бы ни собирались показать, но… но ведь раньше зачарованные сны помогали. — Ну, давай! Давай уже! — поторопил Норд. Ответа ожидаемо не пришло, и Норд неторопливо побрел сквозь дымку. Через некоторое время вышел на поляну. Там играл маленький мальчик. Он держал крошечный огонек, сияющий теплым мягким светом. Мерцание манило, затягивало. Хотелось вечно смотреть на искорку в руках ребенка. Норд было двинулся вперед — глянуть поближе, но не успел: на поляну выскочила свора мелких собак. Так сначала показалось Норду, но, присмотревшись, он уже не был так уверен, что эти звери — собаки. Грязно-серые шкуры, совершенно черные глаза, длинные, скрюченные лапы, тощие бока с жесткой торчащей шерстью, острые мелкие зубы, длинные, волочащиеся по земле хвосты. Животные окружили мальчишку, и самая крупная тварь вышла вперед. Из оскаленной пасти, вперемешку с рычанием, полилась человеческая речь: — Отдай! Отдай Звезду Лундара, отдай! Мальчик задрожал, прижал огонек к груди, но взгляда от чудовища не отвел: — Отдам. Если вы принесете мне другую звезду. Ту, чей свет померк за годы, что сияет. Тогда отдам. Шавка тявкнула, присела, почесала лапой с длинными когтями за торчащим ухом. — Жди… Твари скрылись, а ребенок принялся шарить в траве. Опустив звезду на колени, он поднял стрелу и, чуть коснувшись ее острием огонька, поджег его. Взяв лук, он запустил горящую стрелу в небо и прикрыл глаза. Норд же присел на землю и приготовился ждать. Но не минуло и пары сотен ударов сердца, прежде чем чудища вернулись. Похоже, они и не ходили ни за какой угасающей звездой, нет. Они просто обошли поляну и теперь сжимали круг. Одна из тварюшек прошла совсем близко от Норда, но, похоже, не заметила его. Зато он явно ощутил мерзкий запах разлагающейся плоти. Переведя взгляд на мальчика, Норд увидел, что тот сидел совершенно спокойно, уже не дрожа и не боясь. Через пару мгновений стало ясно почему: вслед за непонятными псинами из тумана выбежала толпа взрослых с мечами и секирами. Поляну огласили жалобный визг и лаянье. Норд отвернулся: кровавая расправа была отвратительна, а запах мертвячины стал просто удушающим. Поднявшись, он хотел пойти прочь, но тут боль пронзила все его тело… — Проснись, да проснись же! — Торвальд тряс Норда за плечи, но тот висел безвольной куклой. — Подъем! — взревел Торвальд и отвесил звонкую пощечину. Норд дернулся и открыл глаза. — Эй, ты чего? — гневно вопросил он, потирая горящую щеку. Торвальд кивнул на дверь. Там стоял взволнованный Орм. __________ * Мабон — день осеннего равноденствия (21-23 сентября). ** Иггдрасиль — мифический ясень, чьи ветви простерты над всеми мирами и поднимаются выше неба. Из трех его корней один — в мире богов, второй — в мире великанов, третий — в Нифльхейме.