Северянин

          — Куда ты? — растерянно спросил Эрленд, когда Тормод махнул рукой, вознамерившись завернуть совсем не в тот коридор, что вел к покоям Хаконсона.           — Конунг ждет. Будет искать, — пожал плечами трэлл, словно извиняясь.           — Глупости. Он и не заметил, что тебя нет. По-моему, он тебя в принципе не замечает.           Прислонившись плечом к стене, Тормод хмыкнул и печально улыбнулся:           — То, что всегда рядом порой действительно незаметно. Но лишь пока оно есть.           Быстрый, короткий взгляд на вздрогнувшие руки. Но Эрленд замечает и судорожно вздыхает. Снова это чувство: ничего не произошло, а на душе погано.           — И все же… мало ли куда ты мог уйти? По его же поручению.           — Меня и так весь день не было.           — Он сам выгнал.           — Знаю. Но теперь будет искать.           Эрленд поджал губы, переступил с ноги на ногу. Поднес руку к голове, будто почесаться хотел или, к примеру, волосы оправить, но передумал и совершенно не свойственным ему неуклюжим взмахом завел ее за спину:           — Все еще ненавидишь его?           Лицо Тормода сделалось жестким, глаза, что весь день сияли живым блеском, стали холодно-пустыми.           — Да, — сухо, твердо. Будто не ненависть звучит, а ледяная решимость.           — Убьешь его?           — Непременно.           Эрленд слегка качает головой и прикрывает руками лицо. Пару мгновений смотрит на раба сквозь растопыренные пальцы. Медленно отводит ладони, кладет их на бедра и трет о шершавую ткань штанов. Тормод отстраняется от холодного камня стены и разворачивается.           — Убегаешь, — почти равнодушный шепот.           Тормод наигранно тяжело вздыхает и, резко прокрутившись на пятках, подходит вплотную, накрывает руки Эрленда, слегка сжимая. Он ведь… он не бежит. Тогда, проснувшись, едва первые лучи солнца коснулись век, перетрусил, конечно. Выскользнул из постели, вещи похватал и, едва прикрывши срам, прочь улетел. Так то когда было! Как ни старайся, а нельзя осудить за испуг тот — непонятно все слишком. Как тяжелым по голове огрели — и сознания не теряешь, но и мыслить здраво не можешь. А теперь…           — Я не бегу, — мягко, но уверенно, чтоб сомнений остаться не могло, — мне правда нужно идти, — Эрленд открывает рот, но Тормод перетягивает одну руку Хаконсона с бедра на его же губы, чуть прижимает, запирая лишние слова. — Думаю, пару дней он меня не отпустит от себя. Даже к тебе. А потом… ему притащат очередную девицу, и я приду. Сам.           Эрленд расслабляется, только сейчас осознав, как туго все нутро натянуто было, как звенели сухожилия и подрагивали мускулы. Тормод отнимает ладонь Эрленда от лица и, чуть помедлив, прижимается к ней сам. Теплое дыхание щекочет кожу, шершавые обветренные губы едва задевают кончики пальцев.           На мгновение Тормод сощуривается, так что все лицо кривится в забавной гримасе, и уходит. Эрленд слабо улыбается и сам идет вовсе не туда, куда собирался.                     

***

          Неодобрительно нахмурив брови, Олаф наблюдал за скачущим по палубе, словно белка по ветке, Валпом. Совсем мальчишка еще: щеки гладкие, глаза распахнутые, сила молодецкая ключом бьет. На море смотрит как на диковинку какую, еще не пресытился, не потонул в яркости мира. Как же здорово оно: глядеть вокруг и чудеса видеть. Даже там, где нет ничего. Трюггвасон вспомнил то время, когда и сам наслаждался легким скольжением ветра по коже и захлебывался восторгом от одной мысли о дальней дороге. Счастливое время, далекое время… Уже не вернуть.           Валп подобрался к самому носу драккара, наклонился вперед и раскинул руки, подобно крыльям летящей птицы. Приподнялся на носки, перекатился на пятки. Олаф покачал головой и за шиворот откинул мальца подальше:           — Упадешь, дурень.           «Дурень», впрочем, ничуть не расстроился: сел, прям где упал, устроился поудобнее, озорные глаза прищурил, из-под кудрявой челки на Олафа зыркнул да улыбнулся:           — Хорошо так!           — Как есть дурак.           — Хэ-ей! — возмутился мальчишка, видать, и думать забыв, с кем говорит. — Не шибко-то ругайся!           Олаф только строго посмотрел да прочь пошел, давясь смехом. И это недоразумение сын ярла Оркнейских островов? Да в жизни не скажешь, что высокородный. Крестьянские дети обычно такие. Открытые, чуть нагловатые, не боящиеся никого. Это потом, уже становясь старше, они понимают, что хошь не хошь, а спину пред ярлами гнуть придется, а пока молоды… душа гуляет, все нипочем. А вообще, кто знает, как на островах живется-то: земли уединенные — хоть близко, да редко кто наведывается. Может, там ярл и не многим лучше крестьян перебивается.

***

          — Эленд! — тонкие детские ручки крепко сжимают шею Хаконсона. Эрленд, хоть и весьма смущен, чувствует себя счастливым от этих объятий. Подхватив брата за подмышки, он отрывает его от пола и кружит радостно смеющегося ребенка. Эрик хохочет и даже повизгивает, болтая в воздухе ногами.           — Пришел, — раздраженно бросает Тора, глядя на нежданного гостя.           — К Эрику, — ставя на ноги мальчика, отзывается Эрленд.           — От дитя-то тебе чего надо? — растягивает губы в похабной улыбке женщина.           — Поберегите боги! — изумленно восклицает Эрленд и треплет Эрика по светлым волосам, точь-в-точь таким же, как у него самого.           — Игать будем? — Эрик настойчиво дергает Хаконсона за рукав.           — Будем, — кивает Эрленд. — Ты меч-то еще не потерял?           — Не-а! — Тора кривится, глядя, как сын машет грубой деревяшкой. Эрик подбегает к брату и с грозным воплем тыкает его игрушкой в живот. Тот громко стонет и картинно заваливается набок. Мальчишка напрыгивает сверху и, отбросив меч, щекочет поверженного противника.           — Прекрати, — брезгливо поджимает губы Тора. Вот за этот жест Эрленд ее и не любит — слишком высокомерно.           — Хватит уже. То, что я не поддался тебе, еще не делает меня таким чудовищем.           Тора фыркает:           — Ты о чем?           — Сама знаешь. Я Эрика погулять заберу?           — Не стоит.           — Ну, мам…           — То-ра…           — Ладно, идите. Только погоди, я его одену. И не долго — застудится.           — Мы на солнышке, — улыбается Эрленд, — беги, одевайся, — уже Эрику. Мальчишка кивает и, вскочив, несется в угол, где хранится одежда.           Бегая с Эриком по желто-коричневой траве, то и дело поскальзываясь на лужицах грязи, Эрленд думает, что, вопреки всему, благодарен Торе. По-настоящему благодарен за брата. Наверно, такие чувства должен испытывать мужчина к женщине, подарившей ему сына, но с Хаконсоном боги были жестоки. Ни одна из девок, что ложилась под него, не обрюхатилась. Может, не будь Эрика, Эрленд бы и не подумал о том, как много значат дети, но сейчас какая-то щемящая боль колола сердце. Не суждено. Еще молод совсем, но знает откуда-то: уже и не успеет.           — А ты меня из лука стелять научишь?           — Конечно.           — Пьямо сейчас?           — Хочешь — сейчас.           Внимательные глаза наполняются восторгом и обожанием. Наверно, так смотрят на божество. Так должен был смотреть Бор* на Бури**. Жаль лишь, что Эрленду этот взгляд принадлежит не по праву. А может, все же… В памяти всплывает потерянное лицо Тормода в ночь смерти Ингеборги. А ведь он тоже всего лишь брат. И, пожалуй, теперь Эрленд понимает, как можно так любить. Еще не любит, нет. Эрик дорог, но не ценнее жизни. Но понимает.

***

          — Чего они хотят? — на всякий случай переспрашивает Норд, через щелку наблюдая за жадно поглощающими густую похлебку рабами, присланными Хаконом. Торвальд сидит на полу, привалившись к краю лежака, и хмуро смотрит на метания Орма. Сам он кажется расслабленным: одна нога вытянута чуть ли не через всю комнату так, что суетящийся Орм то и дело запинается об нее, вторая согнута в колене, на ней покоятся скрещенные руки — только вот чуть подрагивающие пальцы да чересчур ровное дыхание выдают готовность в хоть сие мгновение вступить в бой.           — Мою жену, — чуть не воя, отвечает Орм, задевая неудачно стоявшую крынку, и глиняные черепки разлетаются по полу. Орм аж подпрыгивает, Торвальд морщится, Норд, похоже, вовсе не замечает, а сидящая на краешке ложа Гудрун лишь спокойно оглядывает осколки, словно прикидывая, сложно ли будет убрать.           — Они хотят, да поглотит их пламя Локи, мою жену! Мою Гудрун! Что? Что мне делать? Что?           Норд отходит от двери и плюхается рядом с Торвальдом, сжимает виски. Беготня и постоянные причитания Орма его только раздражают. Прям как баба заполошная! Норд же… ищет выход. На самом деле, судьба этой женщины ему безразлична. Не она первая, не она последняя в длинной череде невольных любовниц конунга. Безразлично. Не трогает, не задевает… Почти. Потому что нельзя увидеть Звезду Лундара и не очароваться. А еще… глупое, невесть откуда взявшееся ощущение. Эта женщина неуловимо, на самой грани восприятия, напоминает единственного человека, любившего Норда. Нет, теперь-то есть Торвальд, понятно все… Только это кажется уже таким правильным, таким естественным — иначе и быть не может. А до него… Норд не любит вспоминать жизнь до него: стужа, сплошная стужа и лед, пусть Англия куда теплее Норвегии. Но мать не забыть, как ни старайся. Тот мешочек, что дала она, так и лежал у Норда. Точнее, деньги-то давно разошлись, а вот из украшений не тронул ничего, не смог. А одну крошечную брошь, с перламутровым шариком жемчужины, прикалывает к исподнему али на обратную сторону рубахи. Не то талисман, не то оберег. Норд и сам не знает, радуется только, что Торвальд ничего не спрашивает и не говорит.           И все же спасение Гудрун — дело десятое. Как бы так все провернуть, чтоб и Орма осчастливить, и про себя не забыть? Норд точно знает — можно. Сейчас ой как много выгадать можно. Пока, правда, совершенно не ясно как, но легкость, наполняющая тело, несмотря на напряженность ситуации, ужасно напоминает то, что чувствовал Норд перед тингом, а это о многом говорит.           — Ну чего ты молчишь, чего? — не выдерживает Орм. Норд поднимает глаза, рассеянно глядит на бонда, пожимает плечами:           — Думаю.           — Думаешь? Чего тут думать? Тут всего два пути: отдавать или не отдавать. И я никуда не пущу свою жену!           — Откажи им, пусть идут, докладывают Хакону о твоей непокорности. Хочешь навлечь гнев конунга?           — А что мне делать, что? — взвыл бонд. — Что ты предлагаешь?           Норд устало потер виски. Ему казалось, что решение есть, оно совсем близко… еще чуть-чуть — и станет совершенно понятно, как лучше поступить. Только вот от Орма так много шума и суеты — не сосредоточишься.           — Прирезать их? — не унимается несчастный хозяин.           — Да завтра тут будет столько людей конунга, что они и дом, и нас на кусочки разорвут. Голыми руками, — видя раздраженность Норда, отозвался Торвальд.           На этих его словах Норд встрепенулся… Толпа… толпа — мысль о скоплении народа что-то колыхала, заставляла напрягаться, хмурить брови и жевать губу. Если не подчиниться — конунг соберет рать. Соберет толпу. Но… если ребенок беспомощен пред стаей псин, то множество взрослых одолеет шавок…           — И что, теперь сидеть и жда…           Смех Норда почти заглушает возмущения Орма:           — Так просто… пожалуй, еще не время, но… — веселость сходит с лица Норда. То, что он собирается делать, весьма расходится с изначальным планом, но, видят боги, Норд всего лишь человек, и ему не дано предвосхищать и учитывать абсолютно все, а посему нет ничего зазорного в отступлении от единожды выбранного пути: пусть тропок и много, все они ведут к одной цели. — Мы пошлем ратную стрелу***.           — Но…           — Норд, это…           — Люди поднимутся. Хакон недавно забрал жену Брюнольва, народ зол. Народ уже давно зол. Мы выпустим этот гнев наружу.           — Даже если отправить гонца сегодня, на сбор войска понадобится не менее трех дней, — спокойно напомнил Торвальд. Впрочем, это ни сколько не остудило пыл Норда, уже захваченного предстоящими действиями.           — Тогда… не будем пока отказывать, — «Отдам. Если вы принесете мне другую звезду. Ту, чей свет померк за годы, что сияет» — прошелестело в разгоряченной голове. — Мы… потребуем, чтоб заместо Гудрун к нам приехала погостить главная шлюха Норвегии, а ныне и мать дитя Хакона.           Торвальда передернуло: он не единожды видел Тору и каждый раз едва сдерживал желание отшвырнуть эту падаль куда подальше. Дрянь.           Орм фыркнул:           — Хакон на это никогда не пойдет — шибко прирос к юбке этой бабы.           — А пусть и не соглашается, зато у нас будет время. Вели готовить лучших коней, пошли человека к Ивару, тот тоже пустит стрелу.           Орм кивнул и вылетел вон, отдавать распоряжения. Норд расслабился: так просто и так сложно. Если он сейчас ошибся, годы труда и несколько жизней пропадут впустую. Торир заманит Олафа в ловушку. Норда и Торвальда убьют с горсткой взбунтовавшихся. Имена их канут в лету. Хакон останется конунгом. Торир — его другом и советником. Норд вздрагивает — такие мысли совсем не греют.           Торвальд тоже беспокоится. Наклонился к самому уху Норда, тихо шепчет:           — Олаф не успеет. Как же…           — Теперь не важно, — Норд отбрасывает все сомнения. Поздно. — Тетива спущена, стрела в полете. Мы можем лишь следить, мишень — попытаться уклониться. Но с курса стрела уже не сойдет. __________ * Бор — «рожденный», сын Бури. ** Бури — «родитель», красивый собою, высокий, могучий мужчина. Первый человек, возникший изо льда Нифльхейма, что лизала корова. *** Ратная стрела — так скандинавы называли гонцов, разносящих весть о готовящемся походе, собирающих рать.