Северянин

          Медленно, тяжело, хрипло дыша, Тормод бредет вокруг дерева. Жадная до крови толпа неотрывно следит за каждым движением. К горлу же Норда подступает тошнота. Ему неприятны и сама расправа, и реакция людей на нее… А еще стыдно. Стыдно и горько до темных пятен перед глазами, до болезненно сжатых зубов и стиснутых кулаков. Он твердит себе, что ни в чем не виноват, что сделал все, что мог, для облегчения участи мальчишки. Да и… кому какое дело? Почему, почему именно он, Норд, должен чувствовать себя виноватым, а не этот лохматый палач? Почему Норд вообще должен жалеть этого дуралея? Он же сам на все согласился. Норду должно быть совершенно все равно.           Тормод скрывается за толстым стволом и Норд облегченно вздыхает. Так определенно проще — не видеть. Если чего-то не видишь, можно представить, что этого нет. Ребенком Норд часто закрывал лицо руками, когда дед его бил. И не в желании защититься, а в попытке сбежать куда-нибудь в другое место. И помогало ведь. Без яростного взгляда Бьердгара и вида его тяжелых кулаков, терпеть боль было много легче.           Вот и сейчас Норд думает, что стоит закрыть глаза, пока Тормода не видно. Ведь так будет проще: закрыть и думать, что нет никого, что никто так и не вышел из-за дерева. Но что-то мешает, не дает, удерживает взгляд. И Норд, сам того не желая, ловит каждое колебание воздуха, каждый отблеск солнца на жухлой листве. Напряженно, боясь моргнуть, всматривается.           Вот несчастный появляется из-за ствола ясеня, и Норд захлебывается в крике: вместо Тормода вокруг священного древа, истекая кровью, бредет Торвальд…           — Тише, тише… сюда же толпа сбежится. Ну, хватит.           — Торвальд, — воздух с трудом выходит из легких, он словно застыл в груди.           — Я, я, — надежные теплые руки крепко обнимают, родное тяжелое тело мягко давит на спину. Горячее дыхание щекочет ухо. — Кому ж здесь еще быть-то?           — Торвальд, — выходит до безобразия жалобно, просто неприлично для взрослого мужчины.           — Да вот он я, тут.           Норд приподнимается на локтях, поворачивает голову так, чтоб видеть взволнованное лицо друга.           — Ты… обними сильнее.           Торвальд качает головой и садится на постели, утягивая за собой Норда. Тот оказывается практически сидящим у него на коленях, нервно ерзает, а потом затихает, уткнувшись макушкой в подбородок.           Ему вспоминается первое совместное путешествие: через болота Норфолка. Лес, дождь, холод. И согревающие объятия. Тогда тоже было жутко стыдно, но желание погреться пересиливало, поэтому было можно. И теперь тоже нужно согреться. А стыд подождет.           — Чего кричал? — мягко, почти безразлично. Пусть Норд и понимает, что Торвальд только притворяется спокойным, но… приятно.           — Да… мерещится всякое.           — Пусть лучше плохое случается во сне, чем наяву.           Норд грустно улыбается и силится вспомнить, не было ли в кошмаре серого тумана.           — Да уж. Торвальд, ты… ты только будь осторожней, а? А то… случится еще чего.           — Глупости. Что мне сделается?           — Торвальд…           — Я ж под защитой одного из самых могущественных мужей страны. Чего мне бояться?           Норд фыркает и утыкается носом викингу в плечо. Острый запах пота щекочет ноздри, но Норду нравится — так пахнет его мужчина.           — Не понятно теперь все.           — Отчего же? Теперь все как раз яснее некуда. Трюггвасон — конунг, ты — его правая рука. Вот и все. Сейчас… сейчас с тобой мало кто спорить станет. Никто не говорит, но все понимают, кто власть захватил. Знаешь, на тинге, да и до него еще, когда только шли от Медальхуса, мне казалось… что захоти ты, попроси ты… люди бы тебе власть отдали, — Норд хихикнул. — Да не смейся ты. Я серьезно. Им тогда плевать было, кто ты и откуда. Ты вот столько живешь здесь, а никак не поймешь: мы — не англичане. Наш народ куда меньше волнуют вопросы рода и крови. И так… много, ох много намешалось.           — Но я не захотел. И все еще не хочу. А ты бы хотел иметь в полюбовниках конунга?           Тело Торвальда затряслось от смеха:           — Вот дурень! Ты, Норд, умный парень. Иногда такое делаешь, я и с пояснениями не до конца понимаю, как работает. Но порой как ляпнешь…           — Значит, не хочешь? — Норда отпустило, и теперь он с лукавой улыбкой поглядывал на Торвальда из-под челки.           — Ну, с конунгом я вряд ли смогу сделать вот так…           Резкий рывок, Норд плюхается на живот. Торвальд вздергивает его бедра одной рукой, а второй прижимает плечи к постели. Норд возмущенно дергает ногой, пытаясь пяткой стукнуть Торвальда по… по чему-нибудь.           — Ну уж нет!           — Чего творишь?           — Вспоминаю, куда запрятал крынку с мазью.           — В мешке она, под лежаком. Ну, темном таком. В нем еще дырка, помнишь?           — А-я-яй! И это мы такую ценную вещь в дырявый мешок сунули?! — наигранно удивился Торвальд. — А если бы потерялась?           — Если бы потерялась… перетоптался бы кто-то сегодня, а потом другую купили.           — Нет! Этот кто-то не согласен! Ему уделяли очень мало внимания. Нет, он, конечно, понимает: захват власти — дело сложное, но… Долги — они такие, их возвращать надо, — за мазью, впрочем, Торвальд лезть не спешил. Заметивший это Норд довольно протянул:           — И как же ты будешь сию великую ценность доставать, продолжая держать меня?           — А вот так! — Торвальд убрал руку с лопаток Норда, но не успел тот шелохнуться — сам навалился сверху, свешиваясь с лежака. Норд обиженно пискнул и, поднапрягшись, дернулся. Полностью выползти не удалось, но теперь прижаты были только ноги. — Куда? — завопил Торвальд.           Норд, издав победный клич, выкарабкался окончательно и сам залез на викинга. Однако Торвальд, таки добывший заветный горшочек, со сменой позиций был не согласен. Его губы растянулись в хищно-нежной улыбке, от вида которой Норд скорчил испуганную гримасу и сам рухнул вниз.           — Значит, решил сдаться?           — Ну, должен же кто-то быть умнее, — пробормотал Норд, старательно засовывая под нависающего над ним Торвальда ноги, так что тот оказался сидящим у него на бедрах.           — То есть, умный проигрывает?           — Да как сказать… — приподняв бедра, Норд потерся о задницу викинга. Торвальд скривился и страдальчески вздохнул.           — Ладно уж…           Стянув сорочку, в которой спал, он помог выпутаться из одежды Норду и протянул ему злополучный горшок, добыча коего лишила его такой выгодной позиции.           — А чего мне-то? Давай сам!           Торвальд давно уже не стеснялся Норда. Точнее не помнил, чтобы вообще когда-то между ними было хоть какое-то смущение. Как-то все так просто получалось и естественно, стыдиться и в голову не приходило. Но вот сейчас глаза Норда горели такой похотью, что краска сама поползла по лицу и шее. Руки мелко задрожали, а в груди сделалось горячо и тягуче-сладко.           Обмакнув пальцы в мазь, Торвальд неловко завел руку за спину и прогнулся. Норд судорожно облизал губы и сжал ягодицы викинга, разводя их в стороны. Все равно толком ничего не видно — позиция у Норда не та. Но от самого осознания, что Торвальд, такой красивый, большой, с крепкими мускулами и гладкой, неправдоподобно бледной, почти прозрачной кожей, вот так сидит перед Нордом и сам в себя сует пальцы, пахнущие травами и жиром, в голове пустело. Все — только для него. Наслаждайся.           — Хватит! — немного грубо, но Норду хочется побыть именно таким, слегка бесцеремонным. — Давай уже! — да и просто сил нет терпеть.           — Уверен? — дыхание у Торвальда сбитое, на лбу и висках блестит пот, но на лице легкое сомнение. Такого они еще не делали, и теперь как-то неловко. — Брось, ну же!           — Да давай я лягу, и по-нормальному. Я не буду брыкаться, честно-честно.           — Пфф… Ты и тогда у Ивара сомневался: «как шавки!» — а потом ничего, понравилось.           Торвальд покачал головой — сумасшедший, мол, что с него взять? — и медленно опустился. Норд протяжно застонал и сильнее сжал пальцы на бедрах норманна. Торвальд только как-то тихо булькнул и прикрыл глаза, задумавшись, оценивая ощущения. Норду бездействие друга пришлось не по душе, и он резко дернул бедрами вверх, понукая того двигаться. Торвальд, не открывая глаз, довольно хихикнул и мягко качнулся. Ему нравилось.           Много позже, лежа на плече довольного и расслабленного викинга, Норд снова вернулся к гадкому сну.           — Как думаешь, теперь… спокойно все будет, да?           — Э? — рассеянно отозвался Торвальд, пребывавший в блаженном состоянии между сном и явью.           — Говорю, спокойно заживем?           — А ты хочешь? — уточнил Торвальд.           — Да. Я… набегался, накружился. Хватит.           — Говоришь, как старик.           — Торвальд!           — Не шуми. Если хочешь спокойствия — будет тебе оно. Коли здесь не получится — уедем. Ну, к моим. Как с самого начала хотели.           — Ты… обижаешься?           — В смысле? — Торвальд не понял.           — Ну, что не уехали тогда. Что ты не с семьей. Что… Да понял ты уже!           — Дурак, говорю же! Мне казалось, мы все выяснили. Нет, не обижаюсь, не злюсь. И… вот об этом мы не говорили, но… Норд, я и сам не понимаю, только… я люблю тебя. И моя семья — ты.           — Торвальд…           — Молчи.           Норд теснее прижался и закрыл глаза. Так можно жить. Жить, дышать и не бояться. Потому что, будь прокляты боги, пусть и умирать придется — но только вместе.

***

          — И как? Вкусно?           — Ты о чем? — Олаф перевел на Норда удивленный взгляд.           — Власть. Нравится?           — А есть те, кому она может прийтись не по вкусу?           — Есть те, кто находит другие вещи куда более очаровательными.           Олаф неопределенно пожал плечами, задумался. Потом как-то грустно улыбнулся:           — А ты изменился. Весьма.           — Действительно?           — Несомненно. Стал говорить загадками. А раньше ведь терпеть не мог подобной манеры.           — Жизнь… разному учит.           — О да…           Закрыв глаза, Трюггвасон подставил лицо последним едва теплым лучам бледного осеннего солнца.           — Чего хочешь теперь? Что делать станешь? Норвегия в твоих руках, а ты… сам над собой Бога не держишь, но другим его дарить собираешься?           — Ты не рад?           — Чему? — удивленно.           — Это же религия твоей семьи. Твоей страны, в конце концов.           Норд улыбнулся. Как-то глупо и тепло-тепло. Слово «семья» мягко отдавалось в душе нежностью и заботой. Никогда раньше так не было. Вот, казалось бы, столько лет бок о бок, давно уже ясно, что нет ближе никого. Но почему-то произнесенное вслух имеет совсем другой вес.           — Я давно не верю Богу-лицемеру.           — Да ты смел. Костра не боишься?           Норд покачал головой:           — Ты не отправишь, а больше никто и не слышит.           — Значит, не боишься.           — Не привык дрожать почем зря.           — Молодец, мне нравится. А что тогда про богов северных думаешь? Тоже лжецы?           Подобный разговор в жизни Норда уже, кажется, был. Правда, тогда его не спрашивали, а наоборот самого просвещали.           — Ваши боги — поганцы еще те. Мерзкие твари, но честные. С такими проще совладать.           — Совладать с богами? Мальчик, да ты еще больший наглец, чем я!           — Все по себе меряешь?           — Многое, — Олаф почесал в белоснежном затылке, — но ты же не за этим пришел? Чего хотел-то?           — Не за этим. Ты… Мы договаривались, что я получу титул. Стану ярлом.           — Ну, и? — поторопил его Трюггвасон. — Я от своих слов не отказываюсь.           — Я отказываюсь. Не хочу.           Олаф пару раз ошалело моргнул, тряхнул головой, как мокрый пес, сердито поджал губы. Ему подобное заявление было не по нраву.           — Почему? — из голоса конунга исчезла мягкость. Вопрос прозвучал коротко и жестко.           — Слишком хлопотно. Я устал.           — Больно рано.           — Я не хочу!           — А я не верю. Ты… слишком легко, слишком охотно взялся за это. Слишком гладко все провернул. Ты хотел власти, я видел. В чем дело?           Норд прикрыл глаза — так легче контролировать голос — и медленно, четко повторил:           — Я не хочу, — других причин он называть не собирался. Не рассказывать же Олафу, что уже не в первый раз просыпается в холодном поту из-за кошмаров, где казнят Торвальда? Что, кажется, еще чуть-чуть и все узнают, поймут? За себя Норд не боялся. Нет, он не сдался заранее и был готов грызться до последнего, но это казалось естественным. А Торвальд — совсем другое. И быть ярлом, жить в столице, при конунге — много, слишком много глаз. Опасно. Все внутри требует бежать. И не потому, что опасность уже здесь. А просто это тот случай, когда хочется, чтобы угроза и не возникла вовсе.           — А чего хочешь? — со смесью усталости и раздражения поинтересовался Олаф.           — Дай мне земель. Не много, где-нибудь в глубинке. То есть подальше от столицы, но на юге. Много не надо, люди мне не нужны.           — Спрятаться хочешь? И этого своего с собой возьмешь?           — Торвальда? — только бы сохранить равнодушное лицо. — Да, пожалуй, возьму.           — Не выделывайся! — Олаф подскочил совсем близко, схватил за плечи и выдохнул в лицо: — Думаешь, не понятно, чего вы друг от друга не отлипаете? Думаешь, я слепец? Вы год под моей крышей жили, год ели с моего стола! Тогда… видно было! — Норд дернулся. Как? Но… тогда же еще вообще и не было ничего, Норд тогда и сам ничего не знал! Как?.. — А ты… ты вообще что-нибудь кроме этого щенка пробовал? Ты бабу-то хоть нюхал? До взрослого мужчины, а не этого дитя, со страстью касался? А? Чего молчишь?           — Пусти, — нельзя показывать страха и удивления. — Если ты такой зоркий, что видишь все, тогда должен был понять и что я его не оставлю. И что я не хочу никого трогать и… «нюхать», ты сказал? Мне это не нужно. А ты… Олаф, умей быть благодарным!           Трюггвасон отступил.           — Ты сгубишь себя. Твое имя достойно войти в легенды…           — Я не заблуждаюсь на свой счет. Мое имя — всего лишь собачья кличка. И я точно знаю, что мне нужно. Сделай, как прошу.           — Нет!           — Я так уйду, в никуда. Ты и не найдешь. Не думай, что раз конунг, то всемогущ. Пока еще нет. Если на то пошло, — «и тебе власть отдали» — сказанные едва ли не в шутку слова поддерживали, — сейчас я могу влиять на людей не меньше чем ты.           — И именно поэтому ты должен остаться. Хотя… нет, не так, — на лице Олафа отразилась суетливая внутренняя борьба. Норду казалось, он почти видел, как Трюггвасон подбирает слова. — Норд, я прошу, останься. Пока останься. Ты же… ты и сам понимаешь, я не смогу один тут, просто не справлюсь. Я привык командовать армиями, но не страной. Мне нужна помощь. Через месяц приезжает Торкель. Он… я думаю, он поможет. И ты, если все еще будешь хотеть, уедешь. И заберешь этого… я его не трону.           Норд закусил губу. Конечно, можно сейчас продолжить давить, поскандалить… а можно перетерпеть. Ведь торопиться пока некуда. Так будет проще и тише. А шума Норд не хочет.           — Хорошо. Мы останемся. Пока, — Норд особенно выделяет «мы» и «пока».           — Я рад. Но… Норд, оглядись вокруг. Посмотри дальше привычного. В конце концов, ты не мужчина, пока не узнал женщины. И не я это сказал.