Северянин

          Как дополз до комнаты и, не раздеваясь, грязный, потный, рухнул на лежак, Норд не помнил. Тихий вскрик Торвальда, придавленного не таким уж и легким телом, он тоже не заметил. Норд бы, наверное, и до постели не дошел, если бы в последний раз, уснув на полу, не попался под ноги Торвальду и тот не одарил его синяками на ребрах.           Утро настало отвратительно быстро. Голова нещадно гудела и, увы, не хмельная брага была тому виной. Бормоча проклятия в адрес Деллинга*, Норд, приоткрыв один глаз, медленно поднялся и, пошатываясь, побрел к здоровой крынке с водой, стоявшей в углу. Эту недобочку он считал почти личным сокровищем и тщательно следил за ее постоянным наполнением. Заставить притащить ее к себе в комнату стоило немалых сил — никто просто не понимал, зачем. Но каждое утро Норд хвалил себя за настойчивость.           Холодная вода в лицо, страдальческий вздох и туча брызг, когда Норд, наклонившись, сует в нее всю голову. Противно, зато сразу проснулся.           Если бы вот уже почти пять лет назад Норду кто сказал, что власть — это так хлопотно и нудно, он бы не то, что сам ни в чем участвовать не стал — Олафа бы попытался отговорить. А теперь поздно. Хотели? Получайте. И отвечайте за содеянное.           Вошедший Торвальд был свеж и бодр, так что резало глаза. От него веяло морозом, Норд аж поморщился:           — Уже погулять успел?           — Ты соня.           — Издеваешься? — тоскливо уточнил Норд.           — Есть немного. Надоело засыпать в холодной постели.           — Я загнусь скоро, а ты все о том же!           Торвальд стянул с постели тонкое шерстяное одеяло, какого-то противного зеленого цвета, доставшееся им еще от предыдущего хозяина комнаты, и решительно подошел к Норду.           — Я как раз о том, о чем следует, говорю! — набрасывая колючую тряпку на голову Норду, пробормотал он. — Ты ж себя загубишь! Хоть бы раз пришел до полуночи.           — А что? Скучаешь? — почему-то сейчас чужие пальцы в волосах раздражали. Он же ради них старается. Ради них двоих. А Торвальд не понимает. Капризничает аки девка, ворчит как старый дед!           — А не должен? — Торвальд говорит мягко, примирительно, но от этого только обидней.           — Ну не знаю. Неужели не найдешь никого вечерок скрасить?           Торвальд удивленно приподнял бровь.           — Ща еще раз окуну.           Норд вывернулся и принялся сам вытирать волосы.           — Ладно. Я… попробую пораньше.           — Ага, давай. А то и правда придется девицу какую искать.           От неожиданности Норд, разбиравший спутавшиеся лохмы, сам себя дернул за прядь. И понятно же, что шутка, но все равно неприятно. И… любопытно.           — Слушай, а… ты… у тебя когда-нибудь девки были? — хотел небрежно, а получилось… как получилось.           — Чёй-то ты с утра пораньше? — теперь Торвальд действительно удивился.           — Я — ничего. А ты ответь.           — Да какая разница?           — Тяжело ответить, что ли?           — Ну, были… — усмехнулся Торвальд, валясь на разворошенный лежак. — И?..           Норд пожал плечами и вышел. Он и сам не знал, что «и». Это все усталость, вот всякие глупости и волнуют. А еще Олаф, вечно всякую чушь болтающий. То задом девки, что обед подала, восхитится, то на грудь пышнотелой рабыни облизнется, а то и на самого Норда глянет так, что не по себе становится.           — Выспался? — Трюггвасон тоже выглядел обидно отдохнувшим. Норд только рукой махнул:           — Что там на сегодня?           — Должны приехать северные ярлы. Ивар и так тут, а Виглик, Торстейн и Бранд появятся не ранее полудня.           Норд усмехнулся:           — Счастливые земли! Их все обошло стороной.           — Ну, Ивар дал людей.           — Ивар — лицо заинтересованное. А они — нет.           — Ты это к чему?           — Олаф, они привыкли к свободе. Хакона мало интересовал север — слишком суровые земли. Я был там, я знаю. Мало денег, мало богатств, да и просто далеко. Зато и страха нет, уважения нет. Для них Хакон был практически никем, и ты для них — пустота. Лишь имя, но не конунг. Тебя выбрали без них…           — Норд, говори проще.           — Они не будут пытаться тебя свергнуть, но и не примут так сразу. Скорее всего… Виглик известен своим бурным нравом, так что, да… Он, он первым попытается… указать тебе место. А еще им не понравится твоя религия. Чем труднее жизнь, тем крепче вера.           — И чего ты от меня хочешь? — Олаф недовольно сморщился.           — Не дай разъярить себя. Спокойствие давит сильнее злости.           — То есть, они будут меня оскорблять, а я должен молчать?           — Примерно.           — Норд, сейчас я поколочу тебя.           Норд фыркнул:           — Вперед!           — Совсем не боишься?           — До приезда Торкеля три дня — за них не убьешь, а там уже все равно.           — Все еще хочешь сбежать?           — Да.           — Сволочь! — в сердцах.           — Ага, — Норд даже спорить не стал. Обзываться — пусть обзывается. Главное, чтоб слово сдержал. — Ты про гостей сегодняшних все понял?           — Угу, — Трюггвасон задумался. Потом глубокомысленно изрек: — Мне надоело пить. И жрать.           Смешок у Норда вышел нервным:           — А что поделать? Такова судьба конунгов. Поглощать несметное количество вин да яств, проводить вечера в тяжком веселье и… — озверевший взгляд Трюггвасона заставил Норда осечься. — Впрочем, ты и сам знаешь, скоро все кончится. Все поклонятся, на тебя поглядят, и начнется вполне себе труд, без излишних развлечений.           — Намекаешь, что сейчас мы отдыхаем?           Норд проглотил колкость про выспавшуюся рожу конунга и пошел к выходу. До обеда еще далеко, много успеть можно.           Однако, как оказалось, человеческая глупость и нерасторопность способна смешать любые планы: из-за нерадивого молодчика, коему было поручено разобраться с ангарами на заднем дворе, Норд и половины задуманного не успел. Вот как так можно? Задание же — проще некуда.           Было видно, что покидали Медальхус поспешно, хватая лишь самое необходимое и не заботясь о сохранности брошенного. В комнатах осталось много личных вещей: одежда, украшения, посуда… Норду было ужасно неприятно увидеть среди прочего хлама детские игрушки. Душу грела лишь мысль, что ребенка сумели увести… и надежда, что не успели догнать.           Младший Хаконсон Норда не волновал — слишком мал. Да и близок с отцом не был. Маловероятно, что он станет пытаться настраивать народ против Олафа. Он и не сумеет. Всегда, правда, остается возможность, что кто-нибудь слишком умный прикроется ребенком, его именем и происхождением, польстившись на власть, но что-то подсказывало Норду, что в данном случае Эрик — не лучший вариант. Его почти никто не знал. Вот старшенький — совсем другое дело. Но он, кажется, погиб. Точно Норд не знал: в конце концов, паршивец мог и сбежать, но тут уж ничего не поделаешь.           — Так, хорошо. С мукой разобрались, — выдохнул Норд, глядя на виноватое лицо ответственного за пересчет запасов. — Что там с маслом?           Викинг смущенно замялся. Норд страдальчески выдохнул. За что ему такое наказание?           — Норд! Норд! — от праведного гнева несчастного бездельника спас Валп — один из немногих, кто Норда только радовал. Из мальчишки вышел отменный гонец. Он носился с сообщениями и поручениями не хуже белки Рататоск**. И никогда ничего не путал и не забывал. Порой был излишне остёр на язык, но то недостатком и не назовешь. А как Олаф при его появлении бесился — загляденье.           — Норд, там эти приехали… с севера. Конунг кличет тебя, — то, с какой интонацией Валп произнес это «конунг», Норду тоже понравилось. С таким выражением говорят о кузнецах-недоучках и скальдах с паршивым голосом.           — Хорошо, сейчас иду. А ты… — уничижающий взгляд на лентяя, — чтоб до завтра закончили.

***

          — Торкель выбрал самый неподходящий день, чтоб явиться! — взвыл Норд, падая на лежак.           Торвальд приоткрыл один глаз и издал слабый вопросительный звук.           — Мабон***! — произнес Норд с таким выражением, словно это все объясняло.           — И что? — Торвальд смирился с тем, что придется просыпаться.           — Шум, суета, толпы незнамо кого… и он!           — Считаешь, он существенно повлияет на количество забот?           Совершенно несчастный взгляд стал ответом.           — Ну как ты не понимаешь? Нам надо не отпраздновать, а не дать себя поздравить!           — Чего?           — Мабон — языческий праздник. А Олаф, если ты не забыл, — носитель новой веры. А это что получится? Никому, значит, нельзя — а этому датчанину можно? Не объяснять же каждому, что он не из-за Мабона явился!           Торвальд закусил губу, призадумался:           — Н-да, дела… И что делать будешь?           — Делать! — усмехнулся Норд. — Я сегодня полдня с Олафом проругался, чтоб он пышной встречи не устраивал. А он — вот сущий баран! — уперся. Дескать, Торкель — очень важный гость. Он и денег, и людей давал, нельзя его обижать.           Норд тяжело, злобно задышал. Торвальд покачал головой и сел, приобнимая друга за плечи:           — Так на чем порешили-то?           — Ни на чем! — раздраженно. — И вообще, что ты меня трогаешь вечно?           Вывернувшись из-под руки викинга, Норд поднялся с постели и подошел к окну.           — Норд, — укоризненно протянул Торвальд. Ему жутко надоели постоянные срывы. Он совершенно не понимал, в чем виноват, да откуда вине той взяться? Но Норд все время вел себя так, словно Торвальд, что натворил, а извиняться и не думает. — Что? — Торвальд вздыхает и тоже встает. Подходит ближе, пытается положить ладонь на плечо. Норд морщится и отклоняется. Рука норманна бессильно падает. Торвальд приоткрывает рот, чтоб спросить, в чем таки дело, но Норд так брезгливо поджимает губы, что желание разобраться пропадает.           Торвальд разворачивается и уходит. Прям как был, в одних тонких штанах. Ничего, он привычный, не замерзнет. А сейчас лучше уйти. Они, конечно же, еще поговорят. Обязательно поговорят, но потом.           

***

          Жизнь казалась жутко несправедливой. Хотелось свернуться, как замёрзший кот, и тихонечко выть, а было нужно стоять прямо и улыбаться. Да так, чтоб верили. Когда плечи сжали какие-то неприятные руки Торкеля, Норд едва не оттолкнул дорогого гостя, так мерзко сделалось. Он совершенно не понимал, почему должен принимать участие в этой встрече: во-первых, он был против нее, а во-вторых, по их с Олафом уговору, мог быть свободен с момента прибытия датчанина. Только вот далеко не все и не всегда получается как планируешь. Порой потому, что ты просто не в силах повлиять на ход вещей, порой — вроде бы и хочешь, и можешь, но проще оказывается оставить все как есть.           На этот раз с Нордом именно так все и было. Проще. Проще было перестать пытаться в чем-либо убедить Трюггвасона, проще кивнуть на его просьбу присоединиться… проще остаться в Медальхусе на пир. Даже следить за тем, чтоб Олаф не болтнул чего совсем уж лишнего, было просто. Это создавало видимость жуткой занятости, ощущение собственной незаменимости. Без этого чувства Норда бы поглотила вина. За то, что никак не встанет и не найдет Торвальда. Не попросит прощения и не даст по морде — сильно, не сдерживаясь. Чтоб пустая голова мотнулась, а на сладких губах выступила кровь. Ведь ушел же вчера. Ушел, а не съездил Норду в челюсть, не выбил дурь. Ушел и не вернулся. А Норд всю ночь не спал — ждал. Злость почти сразу схлынула, но догнать гордость не позволила. И что с того, что потом мечтал, чтоб обняли? Вот именно так, как и сделал Торвальд перед тем, как Норд начал беситься — сам не понял, чего оттолкнул. Недавно думал, что это Торвальд капризничает, а оказывается — все наоборот.           — Норд! — голос у Олафа был встревоженный, так что Норд тряхнул головой и постарался сосредоточиться.           — В чем дело?           — Я… Торкель тут… предлагает…           Норд сложил руки на груди и зло зыркнул на конунга, поторапливая. Трюггвасон дернулся, а Торкель загоготал:           — Да жениться я ему предлагаю!           Несколько мгновений Норд недоуменно смотрел на датчанина, а потом в голове щелкнуло и прояснилось. Как просто — и почему раньше не предположил? Стал бы Торкель просто так, за здорово живешь, чужакам помогать? С чего ему? Только грубо действует как-то… неосмотрительно… Не успел приехать — и прямо в лоб. Норд даже улыбнулся: коли бы он так Норвегию захватывал — давно бы вороны уже обклевали его труп.           — Да? И на ком же?           — Да баба — огонь! И сама хороша, и не дура, как многие в этом адском племени, и происхождение такое, что конунгу в палаты не стыдно!           — Откуда родом? — сладким, тягучим голосом уточнил Норд.           — Как — откуда? Наша, конечно. Датчанка чистокровная.           — И, думается мне, не чужая она вашему конунгу.           Торкель нахмурился:           — Да уж не бондами рожденная.           — Ясно, — кивнул Норд и пошел прочь. Можно было и сразу, прямо при Торкеле, все Трюггвасону объяснить, но сил на скандал не было. Недосып сказывался: Норда не шатало, но весь мир был блеклым, звуки словно приглушенными, воздух слишком густым. Лучше все потом — не успеет же Олаф жениться до завтра?           Но боги в этот день не благоволили Норду: не успел он уйти в дальние коридоры Медальхуса, как его нагнал Олаф.           — Странно ты ушел.           — Твой уход должен был выглядеть куда как хуже.           — Торкеля отвлек Ивар. Они хоть и оба стремились видеть на мне норвежскую корону, друг друга на дух не переносят — не могут не полаяться. Это надолго.           — Понятно.           — Ничего не объяснишь?           — Ты про девку эту?           — Она тебе уже не нравится? Не видел же даже.           — А тебе? — Норду стало интересно.           — Мне? Ну нет. У меня… — пальцы Олафа скользнули по запястью Норда, — есть кое-кто много лучше на примете.           Пальцы сжались и потянули в боковой коридорчик. От неожиданной смены направления Норд чуть не потерял равновесие.           — Олаф?           — Зачем мне жена? — Трюггвасон прижимает Норда к стене, жарко дышит в лицо. — У меня… советник есть. Норд, — имя на выдохе.           — Сбрендил? — Норд дергается. — Пусти!           — Не вырывайся! Я же… не обижу. Да и чего страшного? Все ты уже знаешь. Знаешь ведь? Хотя откуда? Что этот мальчишка мог показать тебе? А я… я покажу…           Вжимающийся всем телом Олаф не вызывал страха. Даже противно толком не было. Ситуация казалась такой невозможной, что разум отказывался воспринимать происходящее всерьез.           — Олаф, хватит.           — Это тебе — хватит. Ну же, расслабься. Мне не нравится тебя удерживать. Зачем сопротивляться тому, что понравится?           — Что за… бред?           — Просто пойдем со мной — сам увидишь.           — Сгинь! — это уже грубость, но Норду можно и не такое. Слишком многим ему Трюггвасон обязан, и Олаф сам об этом знает. Но сейчас его что-то занесло. — Иди лучше, думай, что с Торкелем делать!           — С Торкелем — разберемся. Ты придумаешь, ты же можешь… Ну…           Норд закатывает глаза: все так глупо!           — Ты, правда, веришь, что твоя задница соблазнительнее титула ярла и земель?           Олаф удивленно дергается. В этот момент Норд мог бы вырваться, но лень.           — Ты это к чему?           — К тому, что я отказался от всех заслуженных благ. И ты знаешь причины. Думаешь, соглашусь теперь?           — «Причины», — недобро улыбнулся Олаф. — Что же твои «причины» сегодня ночью делали на конюшне… с этой, кухаркой? Ну, знаешь, есть там одна такая… груди с хороший бурдюк каждая и зад как у коровы. А еще мычит она, оказывается, тоже так… сладко.           Всю лень и сонливость как рукой сняло. Перед глазами потемнело, в ушах зазвенело. Тело само оттолкнуло Трюггвасона, да так, что тот к противоположной стене отлетел. Так больно! И горько. И обидно. Не задумываясь, Норд кидается на задний двор, забегает в конюшню, словно надеется застать там Торвальда в объятиях пышной кухарки, но не добегает. Мальчик конюший оседлал для кого-то тонконогого рыжего жеребца, и Норд безмолвно отнимает поводья, вскакивает в седло. Мальчишка что-то протестующе пискнул, но Норду все равно. Куда угодно — только далеко.           Конь мчится со всей мочью, словно чуя желания седока. Свист ветра почти перекрывает шум в голове. На глазах выступают слезы — но сейчас можно сказать, что виноват все тот же ветер.           Лишь в самой гуще пьяной шумной толпы Норд понимает, что прискакал в город. И здесь, в отличие от Медальхуса, вовсю празднуют Мабон. Посреди рыночной площади горит огромный костер, с хмельным бахвальством спорит нестройная музыка да срывающееся пение. Воздух пропах мясом и выпивкой.           Норд спешивается и бросает коня. Ощупывает одежду, ищет кошелек. Денег нет, зато на руке парочка толстых золотых перстней — дар конунга, ими вполне можно расплатиться за брагу.           Холодная кислятина приятно обжигает горло. Норд кривится, но не закусывает — он хочет опьянеть. Так, чтобы заскакать в безумной пляске у праздничного костра, отпустить разум, утонуть в диком праздновании равноденствия. Вторая кружка, третья… Норд сбивается со счета — кольца дорогие, ему охотно наливают. Только горечь не уходит. Брага не смывает вкус предательства.           Маленькая теплая ручка с пухлыми пальчиками отрывает от безрадостных дум:           — Господин хочет отдохнуть? — голос слишком высок, но не лишен приятности.           — А?           — Я приехала на ярмарку… здесь недалеко мой шатер. Могу ли я пригласить господина?           Смысл вопроса не сразу доходит до Норда. Зато зазывный огонек в глазах и влажно поблескивающие губки говорят куда лучше слов. Норд уже хочет покачать головой, отказываясь, как душу заполняет отчаянная решимость. И глупая гордость: а почему он должен отказываться?           Дорога не занимает много времени, шатер словно сам распахивается навстречу… Внутри царит мрак и тяжелый запах, от которого хочется чихать: видать девка привезла какие травы на продажу. Ложе оказалось мягким, а покрывало неприятно кололось и совсем нестерпимо воняло какой-то дрянью — его Норд отбросил в сторону.           Разбирать женские тряпки было непривычно, тело в руках казалось слишком маленьким и мягким. Девица, что так и не представилась, в отличие от Норда неудобств не испытывала: она легко справилась и с рубахой Норда, и со штанами.           С детским любопытством Норд потрогал полную налитую грудь, надавил большим пальцем на слишком большой сосок. Второй ладонью провел по слегка округлому животу, зарылся пальцами в кудрявые волоски в паху, опустил руку ниже. Совершенно никакого возбуждения он не испытывал, но было интересно. Между ног у девушки оказалось мокро, Норд аж удивился. Внутрь пальцы тоже скользнули по-странному легко. Девушка всхлипнула и сдавила бедрами бока Норда. Слегка пошевелив рукой, Норд добился еще одного всхлипа.           А потом был удивленный вскрик. Потому что полог приоткрылся. Норд захлебнулся воздухом. Даже в дрянном освещении мерцающих уличных костров он не мог не узнать Торвальда. Тот стоял совершенно спокойно и смотрел как-то так, что Норд сразу понял: не было никакой измены. А он — совершенный дурак, раз так легко поверил. __________ * Деллинг — древнескандинавский бог, чье имя значит «рассвет». ** Рататоск — в скандинавской мифологии белка-«грызозуб», посредник, связующее звено между «верхом» и «низом». "Рататоск белка резво снуёт по ясеню Иггдрасиль; все речи орла спешит отнести она Нидхёггу вниз". — Старшая Эдда, Речи Гримнира *** Мабон — древнескандинавский праздник, день осеннего равноденствия.