Северянин

Нас накрывало волнами, швыряло на скалы, Но мы твердо шли вперед. Туда, куда синее небо и море зовет. Нас накрывало дождями-снегами, Но мы твердо знали то, Что дом… Нас согреет наш дом. (ERL BAND — "Варяги")

          — Норд! Ленивая твоя задница, вставай уже! — резкий голос Фрейдис заставил вздрогнуть и таки разлепить припухшие со вчерашней попойки глаза. — Поднимайся, тебе говорят. Светло давно!           Норд страдальчески застонал и прикрыл голову одеялом, в тщетной надежде скрыться от неминуемой побудки. В том, что подобные меры способны остановить Фрейдис, он искренне сомневался, точнее, был уверен, что помешать ей не сможет ничто. Эта женщина вообще поражала его. Она была… мужиком — во всех смыслах этого слова. Ее ничто не могло ни смутить, ни испугать. У викингов женщины вообще были куда самодостаточней англичанок, но Фрейдис… она была с мужчинами на равных. Ни в чем не уступала. И даже не думала о почтении. Она могла уважать, коли было за что, но само наличие яиц — нет. Это и умиляло, и раздражало, и восхищало.           Но вот именно сейчас Норд мечтал, чтобы она была тихой и скромной бабенкой, не смеющей супротив мужика и слова сказать.           — Норд! — вопль прозвучал над самым ухом, а потом одеяло слетело с головы — Норд только порадовался, что нашел вчера в себе силы натянуть штаны перед тем, как уснуть, а то сверкал бы сейчас голым задом.           — Фрейдис, ну чего тебе?           Женщина плюхнулась на лежак рядом с ним и обманчиво ласково погладила Норда по голове.           — Ну, как чего? Как чего? Дрова надо? Надо. Воды надо? Надо. Трав надо? Надо. В конце концов, ни у одного тебя голова сейчас болит-то, а вот как лечиться боле никто и не ведает.           — Ясно все.           Покряхтев для порядку, Норд таки слез с постели и, потерев виски, поплелся к кадушке в углу. Любовь к утренним водным процедурам была превыше всего.           — Ладно, тюлень худосочный, к дровам я, так уж и быть, Торстейна прилажу, а вот за травками тебе сходить придется, не обессудь.           — Посылать в лес с утра пораньше — это высшая форма жестокости.           — Красноречие где в другом месте потренируешь, а тут!.. — Фрейдис угрожающе замахнулась полотенцем и выскочила прочь. Норд осуждающе покачал головой: не дело бабе себя так вести, не дело — и, отерев с лица влагу, стал искать чистую рубаху.           Тащиться за травами не хотелось совершенно — заранее сказали бы, давно принес. Но… за веселой суетой никто и не задумался, что за великой радостью часто следует расплата — в данном случае похмелье. А радость и впрямь была немалая: вернулся старший сын семейства Эрика Рыжего. Вернулся после долгого плавания на Родину предков, в страну, из которой уже давно Эрик был изгнан за дурной нрав да безудержную ярость. И привез благословление нового конунга Норвежского, первого Христианского короля язычников.           По телу Норда пробежала дрожь. За последние три года память о стране норманнов почти выветрилась. Притупилось все, будто с кем другим приключилось. Теперь Норд и сам не знал, что о содеянном думать. Норвегия стала далекой, призрачной. Легким маревом давешнего сна она зыбко подрагивала где-то на границе сознания. Ну не мог Норд такого провернуть! Сейчас как подумает — ужасается. Как, как, пусть какой мудрец разъяснит ему, сумел один человек всю страну с ног на голову перевернуть, ярлам, как детям малым, головы позадурить и, сам того не чая, конунга окрутить да сбежать, словно мальчишка, натворивший что? И, самое главное, ну ни одного мгновения не переживать о том.           Хотя… сказать, что совесть Норда ни разу не напомнила о себе — значит покривить душой. Много, ох много мужей пало от его руки, а в смерти еще скольких его обвинить можно — воля Норда вела толпу взбесившихся, сорвавшихся-таки с цепи псов по землям владык норвежских. Но зябкими ночами, когда звезды необыкновенно ярко сияли на холодном и темном, как северный океан, небосводе, в стылых кошмарах к Норду приходил лишь мальчик-раб. Чистый в своей жажде мести, сумевший не запятнать руки, даже убив. Перед ним единственным было стыдно, пусть и, видят боги, не отступил от своего слова Норд ни на самый крошечный шажочек.           Но все проходит, а труд пуще любых дурман-грибов выветривает дурь из головы. И кошмары прошли, и вина исчезла. Осталось… счастье, как ни странно. Еле переставляя ноги в лучах зари, Норд мог сколько угодно ворчать, что спать хочется, что голова болит и вообще Фрейдис — его личный великан Сурт*, но именно такая жизнь делала его счастливым.           Теперь у Норда была семья, которой дед лишил когда-то. Пусть Бьёрдрун и любила его, но матерью, такой, какую может всем сердцем любить ребенок, она не была, хоть это и не ее вина. А сейчас лихое и шустрое семейство Торвальда приняло его. Эрик, которого Норд поначалу боялся до дрожи в коленках — больно диким тот выглядел, оказался мужиком вполне неплохим. Он все время махал руками, смеялся громко, резко запрокидывая голову, потрясая неопрятной кудлатой бородой. Улыбка его боле походила на оскал, желтоватые зубы казались слишком уж острыми, а глаза горячечно-блестящими. Норду оставалась только гадать, как у такого родителя мог вырасти его Торвальд.           Жена Эрика напротив, была мягкой, тихой, спокойной. Она будто и вовсе не могла любить такого, как Эрик, но семья их была на диво крепкой и какой-то ладной. Аста смягчала мужа, прикрывала все его колючки, усмиряла порывы. Она вообще была тихим теплым сердцем семьи. И, глядя на нее, Норд понимал, почему Торвальд такой, какой есть. Он был вторым солнцем среди своих. И Норд почти винил его за то, что тот посмел так долго отсутствовать дома. Как Аста рыдала, когда непутевое дитятко вернулось! Как, пусть и огрубевшие от труда, измученные, но тонкие женские руки обнимали могучие плечи, пальцы сжимали просоленную ткань рубахи… Такой большой, здоровый, сильный, красивый… но еще такой глупый! Для Асты Торвальд — навсегда ее ребенок, потерянный и вновь обретенный. Давно похоронившая сына, она едва не слегла, когда он вернулся. Слишком сильно оказалось потрясение. В душе Норда тогда колыхнулся страх, что он лишний здесь. Колыхнулся и растаял, как не было: нельзя больше сомневаться, нельзя бояться — слишком дорого неуверенность стоить может. Им обоим.           Поэтому Норд терпеливо ждал, пока Аста наконец ни выпустила сына, пока братья приветственно хлопали его по плечам, смотрел как Эрик улыбается в бороду, как поигрывает густыми, почти сросшимися бровями и так подбадривает Торвальда по спине, что тот чуть ли не носом в колени тычется. Лейф с Торстейном хохочут, подмигивают друг дугу и чуть ли не хором зовут Фрейдис. Та приносится, растрёпанная, раскрасневшаяся, руки в муке, губы плотно сжаты. Раскрывает рот, чтоб высказать братцам, да захлебывается воздухом. С совершенно диким, животным визгом кидается на Торвальда, а потом отвешивает самый взаправдашний подзатыльник. Торвальд охает и дергает за толстую огненно-рыжую косу. Позже Норд подумает, что с цветом волос Фрейдис унаследовала и отвратный характер отца. А тогда… тогда его очень напряг совершенно неожиданно заданный ею вопрос: «А это кто?» — и вымазанный в тесте палец, указывающий на него. По дороге он не решился спросить, кем Торвальд собирается его представить, а сам тот ничего и не говорил. Но теперь… «Это мой Норд». И все. Больше никаких объяснений. Никто и никогда больше ничего не спрашивал, не пытался разъяснить. Аста и Фрейдис его обняли, Лейф с Торстейном потрепали по голове, Эрик окинул колючим взглядом и громыхнул: «Жена, выпивку тащи, праздник же!» Аста заворчала, но стол накрывать начала.           Так и пошло. Как-то само собой получилось, что они с Торвальдом поселились в отдельном доме, хоть и неподалеку от семейства Эрика. Вскоре Лейф женился и тоже ушел из-под родительского крова. Стали жить тремя домами. Фрейдис, впрочем, это ничуть не смущало. Она могла заявиться в любое время дня и ночи, потребовать помощь, притащить свежезапеченного мяса или рассказать новую сплетню, коих в пустынной Гренландии было немного, а посему каждая весьма дорого ценилась.           Однажды она даже забежала в весьма неподходящий момент:           — Норд… ты издеваешься! — дрожащий, хриплый голос Торвальда ласкал слух. Да, Норду определенно нравилось. И не только голос. Нравились раскрасневшиеся плечи и грудь, румянец на щеках, обиженно закушенная губа, натянутые сухожилия на выгнутой шее, розовые припухшие соски, тонкие золотистые волоски на подтянутом животе и в паху… Но самое главное — та отдача, то желание, которое источало тело Торвальда, та безотчетная открытость, доверие: ноги раздвинуты, задраны, едва пальцами плеч не касается, ягодицы поджимаются — красота! — Да давай уже!           Норд только улыбнулся и звонко шлепнул викинга по бедру. Торвальд взбрыкнул, дернулся, невольно резко соскользнув с пальцев Норда.           — Совсем сдурел? — спешно уложив непонимающего Торвальда на бок, Норд погладил между ягодиц и настороженно взглянул на пальцы — крови ужасно не хотелось.           Торвальд, с любопытством наблюдавший за любовником из-за плеча хохотнул:           — Сам дурень! И хорош кочевряжиться, как девица за первым разом ломаешься!           Норд расслабленно выдохнул и упал рядом с Торвальдом. Подхватил любовника под колено, чуть повозился, пристраиваясь, двинул бедрами и замер на полдвижения:           — Норд, там у сына Брунгильды живот прихватило, а у тебя вроде травы бы… ли…           Фрейдис сдавленно пискнула и едва ни прыжками выскочила вон. Норд пару раз ошарашенно моргнул, откатился — ничего доброго у него с испугу бы уже не получилось — и проклял тот день, когда решил не просто освежить свои знания о лекарствах, но и обзавестись новыми. Рассудил, что толку как от рыбака али охотника с него не много, а травники всегда нужны. Вот и бегали к нему за помощью. И Фрейдис прибежала…           — Что теперь? — вышло глухо, убито.           — Эээ?.. — Торвальд, кажется, не понял вопроса.           — Она видела нас.           — Ну, да.           — Торвальд! — Норд чувствовал, что мир его распадается, рушится — куда там Рагнарёку! Произошло то, чего он боялся боле всего, кошмарнее чего и представить нельзя, а Торвальд сидит, что валун бездушный. — Нас… да нас же растерзают! Даже не знаю кого первым: тебя, как предавшего род, или меня, как сбившего с пути.           — Норд…           — Гореть нам на кострах, и то если повезёт…           — Норд!           — Она же к Эрику ломанулася, он сейчас прибежит…           — Да Норд! — Торвальд скривился, оглядел свою руку и саданул раскрытой ладонью по лицу Норда. Тот ошеломленно вскинулся, подскочил с кровати и начал судорожно натягивать штаны.           — Одевайся! Бежать же надо!           — Н-да… — лениво протянул Торвальд, — сидение в этой глуши плохо на тебе сказывается. Соображать вовсе разучился. Ты, правда, мою родню безмозглой такой считаешь?           — Что?           — Неуж ты думаешь, они не понимают, почему я с тобой жить захотел, почему дом свой завели мы? Ну же, Норд! Сам посмотри, особняком только одиночки да пары семейные. Думаешь, не ясно ничего?           — Почему… — губы плохо шевелились, в горле пересохло, — почему тогда ну… никто ничего не говорит? Почему…           — А что они скажут? Доброго никто тут, конечно, ничего не видит, так что хвалебных песней не жди, но и хулить не будут — не их дело. Семья сразу приняла. Просто… ты только не обижайся, я тебе вот что расскажу: мы мальцами еще совсем были, все псинку хотели. Ну, братья больше, просили долго. А отец… он против был, короче. Вот и не было у нас собаки… А я однажды щенка нашел. Жалкий он — все нутро аж щемило, лохматый, грязный, худющий… я его и приволок. Папаня орал — страсть. Выкинуть велел, сказал, коль не утащу, откуда взял, в реке утопит. А я молча молока взял и ушел. Три дня мы с Зубаком в лесу прятались. Я сам тогда оголодал жутко, но молоко не пил, мелочь эту тявкающую откармливал. А меня искали, оказывается. Думается мне, папка тогда понял, что спорить я редко осмеливаюсь, но коли решу…           — Хочешь сказать, я как тот щенок?           Торвальд покачал головой:           — Опять чушь несешь. Но не в том суть. Отец и сейчас понял, что бесполезно бодаться будет, матери все равно: ей лишь бы жив, остальное не важно, а…           — А остальные и слова не скажут — Эрик тут что конунг, даром что так не зовут.           — Угу, ты только… это… траву-то Фрейдис дай… а то там мальчишка мучается.           Норд тогда отупело кивнул и, все-таки завязав штаны, вытащил из-под тряпья горько-пахнущий пучок.           Фрейдис тогда и в самом деле ничего не сказала. Месяца два, правда, заходить опасалась, а потом ничего — очухалась вроде как. Вот и сегодня пришла и не постучалась. Ну да… учитывая, что Торвальд еще затемно поднялся, это было не страшно.           Мысли сами вернулись к Лейфу и его поездке в Норвегию. Не нравилось это Норду, ох не нравилось. Пообжившись в Гренландии, он решил, что Эрик только выглядит грозным, а вот Лейф и в самом деле неприятностей может в дом принесть.           А теперь он еще и в Норвегию съездил. О том, что там было, они не шибко распространялись — Торвальд имел какой-то разговор с отцом, но сколь много сообщил, Норд не знал, да раньше и знать не хотел. А теперь… внутренний голос истошно вопил, что близки перемены, а вот в какую сторону — вопрос.           И в подозрениях Норд быстро утвердился. Набрав обещанных Фрейдис травок, он пошел к главному дому, а там: крики, ругань, звон бьющихся горшков и грохот крушимой мебели. Норд припустил быстрее, но до самого дома так и не добежал — из распахнутой двери ему под ноги вывалился Лейф:           — И чтоб не видел и не слышал я этого боле! Ишь че удумал! — злой, как свора обманутых ётунов, Эрик потрясал огромными кулачищами и брызгал слюной. Перепуганная бледная Аста металась от мужа к сыну; ошарашенный Торстейн выглядел так, будто вообще не понимал, что происходит и как так получилось; Фрейдис, судя по лицу, была готова вцепиться братцу в волосы и повозить лицом по камням. А Торвальд глядел на все это как-то грустно, почти снисходительно.           Заплаканная Аста кинулась Норду на грудь и умоляюще впилась в него опухшими глазами:           — Но хоть ты скажи этому! Скажи! Ты ж ведь тоже крещенный… скажи, что нет в этом позора!           Норд поднял взгляд на помятого Лейфа, а потом встретился глазами с Торвальдом. Что ж… теперь все ясно. __________ * Сурт — огненный великан, который в Рагнарёк должен будет уничтожить мир.