Северянин

Только доля моя иная. Напиток разлуки, стихов и молитв. Вечный путь в отдаленье от стаи, Поиск истины в горечи битв. У бродяги нет дома, небо — приют. О нем вспоминают, только не ждут. (песня бродяги)

          — Ну что, капитан Торвальд, будет ли наше плавание удачным? — спросил Норд, глядя, как отдаляется берег, который совсем недавно он звал домом. Только, видать, нет у него права родину искать: кто рожден без крова — бродягой и умрет.           — Я надеюсь, что будет.           — Как-то не весело ты это говоришь, — с игривой подначкой Норд шлепнул викинга по плечу. Правда за шутливой бравадой прятался страх: вдруг сердится, хоть и молчит? Может, эта капля станет последней в чаше, и земля под ногами таки содрогнется*? Ужасно больно… и глупо. Вытянув из Лейфа все о новой земле и получив обещание отдать корабль, они окунулись в подготовку к отплытию, которое иначе как побегом и назвать-то нельзя было.           Желающих покинуть сменившую сумасшедший жар босоногого танца у языческого костра на чинную тяжелую сутану Гренландию оказалось не так уж и мало. Сложнее всего вышло с Фрейдис: девушка хотела ехать, Эрик не пускал, Аста плакала и причитала, но не вмешивалась. Конечное слово тогда произнес едва вернувшийся Торстейн — он хлопнул ладонью по столу и решительно гаркнул: «Пусть едет. Отца Лейф не тронет — побоится. А ее сживет. Раз… упрямая такая — пусть лучше едет». Норд тогда внимательно оглядел брата любовника и предложил отправиться с ними. Торстейн напряженно головой покачал и отмахнулся: «Я свой выбор сделал уже». И остался, хоть и смотрел на Лейфа хмуро. А в сердце Норда прокралось уважение — он считал Торстейна слабым, вялым, бездумно бредущем за пожелавшим вести… а оно вот как вышло. Смирившись с неизбежным, он не самоустранился, сдавшись судьбе. Напротив, решил толкать ее неподъемную громаду, что есть сил, пытаться хоть немного повлиять, сдвинуть в лучшую сторону. И это было достойно восхищения.           Собирались в ругани, криках, слезах… Некоторым хотелось верить, что происходящее — лишь забавное приключение. Только это пустое притворство. И Норду было стыдно. Потому как каждый мог выбрать по себе, решить стоит ли. И только Торвальд оказался в безвыходной ситуации. Да еще и предводителем всего действа. Викинг, правда, ни разу не высказал никакого негодования, но Норд не верил, что тот и впрямь доволен. Не бывает так. И сейчас… хоть и понимал, что только на корабле распрей не хватало, но хотелось, чтобы срыв уже произошел. Наораться всласть, кулаками помахать, получить по упрямой роже и, успокоившись, снова взяться за руки, но уже без недомолвок.           Торвальд пожал плечами и обнял Норда за талию:           — В незнакомом море всегда опаска сильна.           — Только море волнует тебя?           — Ну… — протянул Торвальд, — еще ветра, течения, погода… все, о чем полагается думать капитану. Да и только дураки суются так далече, как мы, по осени.           Норд наклонил голову и уткнулся носом викингу в подмышку. Едва заметный запах пота мешался со свежестью моря и беспричинной тоской бил по истрепанным нервам. Судорожно вдохнув, Норд потерся о шершавую ткань рубахи и прижался сильнее.           — Говори уже… — пальцы Торвальда мягко сжались на боку Норда. — Хочешь что сказать — говори.           — Так заметно? — прозвучало жалко.           — Что происходит у тебя в голове, мне, кажись, до самого Рагнарёка не разгадать, зато когда ты глупости про меня выдумываешь — сразу видно.           — Почему глупости-то?           Торвальд фыркнул:           — Вот сейчас расскажешь — и поглядим, глупости али нет.           Норд отстранился, посмотрел на викинга, поморщился:           — Вот… черт! Почему у меня такое чувство, что я сейчас буду выглядеть совершеннейшим идиотом?           — Еще будешь спорить про глупости? — скрестил руки на груди Торвальд. Норд отвернулся, завесившись волосами, помахал руками. — А признаваться, что там нафантазировал, будешь?           — Нет.           — Вот дурак…           — Хам.           — Оболтус.           — Кто, я?!           — Угу, — печально подтвердил Торвальд и, ухватив замахнувшегося Норда за локоть, прижал его к груди, зарываясь лицом в лохматую макушку. Прихватил губами пару светлых прядок, а Норд прямо в объятиях извернулся так, чтоб смотреть на запад — туда, где, он верил, их ждала еще одна новая жизнь.           Увы, опасения Торвальда не были напрасны: с наступлением темноты разыгрался ветер — пока не сносящий корабль, но уже слишком баловливый, разбуянившийся, как мальчишка по весне. Норду этот ветер не нравился: колючий шибко, такой, что только и остается — сидеть на носу, кутаясь в теплое одеяло, и поглядывать на хмурого любовника. А Торвальд сосредоточенно глядел куда-то в мутную даль да время от времени отдавал короткие лающие команды. Викинг старался выглядеть уверенным, спокойным, но Норда-то не обманешь: слишком напряжены плечи, больно уж суров прищур глаз. Торвальд боится, и ведомо богам, у него есть на то право: пусть он и викинг, пусть и рожден там, где плавать учатся едва ли не раньше, чем ходить, а корабли любят боле мамки родной, но плавал он мало — не так судьба сложилась. Мало и всегда простым гребцом, а тут вон-а оно как сложилось: капитан, да еще и в таком плаванье, коем руководить не всяк бывалый возьмется.           Ветер крепчает, кнорр мотыляет сильней, Норд утыкается лбом в колени, команды Торвальда раздаются чаще. Уверенные, ровные. Страх — он естественен, понятен, порой только он один и может жизнь спасти. Но и поддаваться ему нельзя — сгубит.           Резкий порыв, крутой разворот корабля — Регин, лучший рулевой из имеющихся, не справился. Торвальд ругается и кидается снимать парус, кричит помогать. Норд еле на месте удерживается, хоть и знает, что только мешать будет.           Стихия шалит пуще прежнего, не дает убрать парус: тот только громко хлопает да вырывается — гнет мачту, вертит судно словно волчок. Регин изворачивается как может, шипит сквозь зубы да сыплет проклятиями. Пара гребцов пытаются подсобить руль держать, но, кажись, только мешают. Остальные забрали весла высоко в воздух, чтоб не переломало, да молят Ньёрда о помощи.           Кнорр в очередной раз кренится и все плохо привязанное катится по палубе. Норд, едва не сдирая ногти, вцепляется пальцами в доски борта и первый раз задумывается, что его любимое место на корабле не так уж безопасно. Сквозь шум ветра и плач не многих оказавшихся на борту детей, он слышит короткий стук. Неприятный стук. Мерзкий ветер даже глядеть мешает, но бочка с водой — отнюдь не мала, такую не просмотришь. И она упала. Шатаясь, Норд пытается подбежать к ней, но выходит позорно медленно — и как викинги так шустро носятся по ходуном ходящему кораблю? — а когда достигает ее, выясняет, что поздно: вся вода уже утекла. Норда охватывает растерянность, что, впрочем, часто с ним на корабле случается: в бочке была вода. Вода, чтобы пить. Им всем. Как, черт побери! Эта громадина могла рухнуть? Что, что теперь пить? Вторая бочка куда меньше и осталась в ней едва ли половина. Норда поражает, что больше никого это будто бы и не волнует. Чего, спрашивается, так суетиться, так бегать, если все равно от жажды подыхать? Или… на ум приходит дурная мысль: придется возвращаться. В дороге они меньше суток, значит ушли совсем недалеко. Вернуться — успеют. За день от жажды чай помереть не успеют. Но как же это глупо!           Норд рассеянно пытается поднять дурную тару, только та тяжелая больно — с глухим деревянным стуком падает обратно. Норд снова хватается за край, тянет…           — Пшел отсюда! — окрик Торвальда заставляет отпустить многострадальную бочку, чтобы та в третий раз ударилась об пол. Норд и хочет что-нибудь гадкое ответить, но Торвальд уже снова на него не глядит, а позже глупо как-то становится.           После, когда ветер стихает, об том даже вспоминать недосуг. Потому что на предложение плыть обратно Торвальд хмурится:           — Не выйдет.           Норд удивленно приподнял брови:           — Почему?           — Носило нас нехило. Сам Один не разберёт куда снесло. Может, и не сильно, оно ж вроде как то туда, то сюда, только вот… ежели на север ушли, то ничего так. А коли на юг? Мимо Гренландии пройдем — не заметим. А до Исландии еще далековато будет.           — Хочешь идти дальше на запад? Но… тут еще понятно, чего ждать, а там?           — Торстейн… Торстейн говорил, что там берег длинный. Не как у островка какого. И на север, и на юг тянется далече. Если он не наврал, дней через пять доберемся.           Норд согласно кивнул и прикрыл глаза. Черт. Черт-черт-черт! В самые лихие моменты жизни на ум снова лезла Англия, вспоминались ругательства детства. Черт. Пятеро суток не все в их махоньком отряде смогут продержаться. Были бы на борту только мужчины — одно дело. Но с ними женщины. И даже дети. Это же не военный поход. Дети не проживут столько без воды. Женщины… на счет них Норд не был уверен. Шла бы речь об англичанках, таких, какой была его мать, он бы, не задумываясь, ответил — нет. Но женщины Скандинавии ох как отличались от Бьёрдрун.           На самом деле Норд до конца не был согласен с решением плыть на запад. На первый взгляд, доводы Торвальда выглядели вполне весомыми, но все же… По здравому размышлению казались совершенно недостаточными. Пусть Норд ровным счетом ничего и не смыслил в мореходстве, пусть о расположении разных стран да земель имел весьма смутное представление, мысль идти так, как решил Торвальд, ему решительно не нравилась. Допустим, их и правда снесло на юг, допустим, сильно снесло, но даже и так — там воды еще знакомые. Пусть они пройдут мимо Гренландии, может, оно и к лучшему, но есть же еще и Исландия. Норвегия, Дания, Германские земли, в конце концов!           Почему же Торвальд так упорно желает идти дальше на запад? Что так прельщает его там? Память услужливо подбрасывает воспоминание: они с Торвальдом сидят и обсуждают замысленное Лейфом плаванье к неизвестным землям. Горящие глаза, жаркие выкрики: слава, почет, честь. Норд страдальческие прикрывает глаза и беспомощно стонет. Эти викинги! Дурьи головы, бесстрашные идиоты. А еще ужасно противно, что этот Торвальд совсем не похож на того, к кому привык Норд. Неужели океан их так пьянит? Жажда славы? А в Торвальде не было ее. Сколько знакомы были, тот никогда и не пытался гнаться за почетом. Супротив тому, всегда только мира да покоя желал, чтоб тихо все да гладко было. Еще на Норда ругался за тягу к пустым приключениям. А теперь?           У Норда просто кулаки зачесались — вот подойти бы сейчас и дать по отупевшей роже, чтоб бредни любые выбить. За что там Норд вчера себя виноватым чувствовал? За то, что решил их в такую даль тащить не посоветовавшись? Ну и глупец! Любовничек-то его ныне куда опаснее штуку замыслил, а его и не спросил. Норд медленно встал, отряхнул штаны, одернул рубаху, поправил меховую накидку и двинулся к разошедшемуся капитану. Ну, сейчас они поговорят. Сейчас кое-кто много доброго о себе услышит!           Только вот до Торвальда он так и не дошел — к нему подбежала отошедшая-таки от женщин Фрейдис:           — Норд, ты чего? Что за рожа зверская?           — Не мешай, Фрей. Иду уму-разуму твоего братца учить.           Фрейдис озабоченно нахмурилась и вцепилась в рукав Норда:           — Что случилось-то?           Норд внимательно оглядел девушку: на лице только непонимание да легкое волнение. Нет ни испуга, ни недовольства.           — Фрей, ну ты же сама слышала, что этот недоумок учудил: решил без воды в ётунову задницу плыть!           Непонимания на лице Фрейдис стало больше:           — Почему недоумок? Что значит учудил? Разве еще выходы есть?           Теперь настала очередь Норда хмуриться: Фрейдис всегда была беспардонной балаболкой, но вот дурой — никогда.           — Конечно, есть! Можно назад повернуть. Пойти по знакомому морю.           — Это не выход, — Фрейдис закусила губу, помолчала пару мгновений, собираясь с мыслями. — Норд, все, все на этом корабле уже выбрали свой путь. Прочь от старого, к новой жизни. На новых землях. Наверное, никто кроме тебя и подумать бы не смог о том, чтоб вернуться. Вернуться — значит сдаться. Позволить Лейфу с его церковниками победить. А так… либо мы добьемся того, о чем мечтали, либо мужчины найдут пристанище в Валгалле.           Последняя фраза неприятно царапнула сердце:           — Но… здесь же и женщины, и дети. Фрей…           — Пустое, — отмахнулась Фрейдис, — мы знали, на что идем. Будет непросто, все понимают. Но и хоронить себя пока рано.           Норд кивнул и завел пару выбившихся прядок ей за ухо:           — Я рад, что ты с нами.           Фрейдис фыркнула и покачала головой:           — Ты вроде хотел идти братишке по голове стучать? Ну так вперед!           — Да ты же сама сказала, что не надо!           — Я сказала, что он принял правильное решение. Но небольшая взбучка ему никогда не повредит, — подмигнув, она развернулась и ушла.           Норд пару раз вздохнул и вернулся на нос. «Взбучку» он Торвальду еще устроит — это несомненно. Только вот не сейчас, а когда они останутся наедине. Может, даже ночью, когда большинство будет спать. Ну и… ругаться он тоже, разумеется, будет не за то, за что собирался изначально.           А пока можно подумать: они плывут дальше и это надо принять как данность. И попытаться сообразить, как добраться до суши с наименьшими потерями. Первое желание: отдать несчастные остатки воды детям, как самым слабым. Их мало, всего-то пятеро, им хватит. Но эмоции быстро вытесняются разумом: если гребцы сильно ослабеют и не смогут толково работать веслами, то и к цели они попадут куда позже. И большинство — мертвецами. Значит, придется понемногу поить и мужчин. Если так рассуждать, то меньше всего на кнорре воды заслуживают женщины и сам Норд. Придя к этому, Норд грустно улыбнулся и порадовался, что вокруг не летняя жара. В холод жажду терпеть проще.           Как назло, от этих мыслей захотелось пить. Норд сердито тряхнул головой и попытался отвлечься. Как не крути, терпеть еще долго. И, желательно, при этом не сойти с ума.           Вскоре представилась и возможность высказаться Торвальду, попутно выкидывая из головы мысли о жажде. Причем появилась она куда раньше, чем Норд ожидал: измученные ночной борьбой со стихией викинги уснули уже после обеда, а не менее уставший Торвальд, с серым лицом и темными синяками под глазами, тяжело бухнулся рядом:           — Ну, вот и тишина настала, — Норд покосился на норманна и пожал плечами. — Эй, ты чего?           — Я? Да… Торвальд, вот объясни мне, я так похож на дурака?           Викинг нахмурился:           — Вообще иногда бываешь, но сейчас, кажись, ты не про те случаи говоришь.           — Не про те.           — Норд, в чем дело?           — Ты зачем мне утром тут ерунду про «потеряемся» и «мимо пройдем» нес?           Торвальд прикрыл глаза и оперся затылком о борт.           — Почему ерунду-то? — Норд не ответил — не хочет признавать, пусть не признает. — О, Тор всемогущий, Норд! Ты чего?           — Так, слушай. Повторять не буду. Воды осталось мало, а в ваше благоразумие я веру потерял. Так что сам сяду на бочку и буду выдавать. Можешь меня кем угодно читать, но бабы могут даже не просить — не дам. Дети пусть подходят. Раз утром и раз вечером. Остальные — раз за день. И пусть не надеются, у меня память хорошая, никому по ошибке лишнего не дам. И… запрети есть солонину. И сыр.           — Норд, нельзя так!           Норд молча встал и вытащил из-под тряпок свой меч. Демонстративно подошел к устоявшей бочке и уселся сверху. А Торвальд… Торвальд поймет. Потому что пусть Норд и зол за вранье и недосказ, но ведь поддерживает, пусть так сразу это и не увидишь. Раньше Торвальд за ним безропотно шел, теперь его, Норда, очередь. Идти и поддерживать. Только, несмотря на это, обижаться ему никто не запретит.           Все, что было потом, слилось в нескончаемый бред: оскорбленные, отчаянные взгляды женщин, детский плач, ругань мужчин. Строгий, отстранённый взгляд Норда, отмеряющего крошечные порции воды. Сухость в его собственном горле, сухость на губах, даже влажная от морских брызг кожа казалась сухой. Море будто бы издевалось над людьми: прохладные воды маняще блестели и призывно шумели. Они звали: протяни руку — и все, жажде конец. Только не так это. Одну дуреху на второй день еле спасти успели, она кувшин на веревке спустила да набрала соленой дряни. Выпила бы — все, точно конец. Тело бы не приняло такой напиток, а рвота, когда воды нет, смертельна, она последнюю влагу вытянет, иссушит человека.           К вечеру третьего дня плач, крики и ругань прекратились. Все берегли силы как могли. Бабы с детьми лежали и не шевелились, те из викингов, кто еще был в состоянии, сосредоточенно гребли, у самого Норда беспрестанно кружилась голова и темнело в глазах, но он упрямо ходил по палубе, смачивая замученным людям губы и вливая жалкие капли в свербящие глотки. Угрюмый Торвальд время от времени что-то сипло выкрикивал, и едва не висящий на румпеле Регин вяло подправлял курс корабля. Норд в меру сил продолжал злобно позыркивать на капитана, но поил его исправно — коли снова налетит непогода, Торвальд должен быть в состоянии соображать.           На четвертый день Норд просто не смог подняться. Грести перестали все. Корабль медленно полз по благосклонно покойному морю, подгоняемый лишь мягким ветерком.           Торвальд подошел за очередным глотком. Норд только кивнул на бочку — воды в ней осталось совсем мало, но Норд верил: Торвальд лишнего не возьмет.           — Тебе тоже надо попить, — голос Торвальда был противным, шершавым, распухший язык еле ворочался во рту. Норд покачал головой: он уже и сам толком не соображал почему, но что ему трогать воду нельзя совсем, помнил четко. — Пей, дурак. Помрешь же!           Норд отрицательно замычал и отвернулся, а потом к его растрескавшимся губам прижались чужие. Такие вкусные, такие восхитительно влажные. Так Норд еще никогда не наслаждался поцелуем. Он был слаще медового молока Хейдрун**, живительней искр Муспельхейма***. Торвальд отстранился, Норд все еще словно в томной горячке облизал губы и посмотрел на него.           — Идиот, не надо было.           — Надо, — прозвучало так уверенно, так убежденно, что и не усомниться.           А на следующее утро они увидели землю. Самую зеленую и самую прекрасную из всех, что могли представить. __________ * Уставшие от козней Локи боги наказали его: кишками сына связали они Локи и приковали к скале, к трём камням. Над его головой подвесили змею, яд которой непрерывно капает на лицо Локи. Но верная жена бога Сигюн держит над ним чашу, в которую и собирается яд. Когда чаша переполняется, Сигюн идёт опорожнить её, а в это время яд капает на лицо Локи, и он бьётся в мучениях — именно это является причиной землетрясений. ** Хейдрун — в германо-скандинавской мифологии коза, щиплющая листья Мирового Древа Иггдрасиль с крыши Вальхаллы. Ее неиссякаемое медвяное молоко питает эйнхериев (мужей, попавших в Валгаллу). *** Муспельхейм — царство огня. Искры, вылетающие из него, смешались с растаявшим льдом и вдохнули в него жизнь. И тогда над бескрайними ледяными просторами из бездны Гиннунгагап вдруг поднялась исполинская фигура. Это был великан Имир, первое живое существо в мире.